понимал, что думает и чувствует она, какая безысходная тоска разрывает ее
маленькое сердце. Было мучительно жалко ее, и чувствовалась какая-то
бесконечная вина. Но в то же время в душе было пусто, и возврата к прошлому,
к ласкам, совместной жизни и взаимной теплоте нельзя было представить себе.
Что-то оборвалось.
толпу. - Будет жить тою же нарядной, веселой жизнью, ни в чем не нуждаясь,
кроме веселья".
полюбит так же, как и его, и который будет любить ее уже всегда искренне и
благодарно, с теплым умиленным уважением. Но почему-то этот новый не
рисовался ему, и вместо него припоминалось то черноусое круглое лицо
Пархоменко, то отвислые губы биржевика.
искренняя, она сменила ее на меня, потому что я дал ей новые впечатления,
возможность беззаботной и веселящей жизни. Теперь ей уже трудно вернуться к
прежнему... надо продолжать... И будет веселиться, капризно одеваться,
смеяться, наряжаться... Пока жизнь сама не побледнеет и не растает в
пустоте... Жалко!.. Но я сам виноват... Что ж... А я буду жить, как жил...
будет скучно, нудно и одиноко! Пусто!"
минуту казалось, что и небо, и море дрожат от этого нечеловеческого голоса,
отдающегося в горах. На палубе закричали, задвигались, замахали платками.
покорная тоска. Сжалось сердце Мижуева, и в эту последнюю минуту
обнаружилась пустота между ними и теперь хотелось одного: не тянуть бы!
Скорее!
зеленая мутная полоса воды вдруг расширилась и стала расти между мокрой
стеной набережной и его черным бортом.
охваченную ветром фигурку Марии Сергеевны. Пароход шел, и уже между ним и
берегом показались барашки свободных волн. Мол все уменьшался и уменьшался,
но еще долго Мижуев видел идущую вслед за пароходом светлую женскую фигурку,
платье которой рвал и поднимал яркий солнечный ветер.
стоит... только маленькое светлое пятнышко, прилепившееся к длинному серому
молу, среди ветра, бегущих волн и белой пены, срываемой с их верхушек.
фигурка слились в одно кружевное марево дальних солнечных берегов, острою
болью кольнуло сердце, и Мижуев почувствовал себя одним во всем мире.
поднимаясь и упадая, пустое и движущееся море развернуло свой ветреный и
холодный простор.
проживу..."
цветами придавали ему нарядный праздничный вид, а когда где-то на носу
неожиданно громко заиграла музыка - стало совсем похоже на увеселительную
прогулку. Пассажиры поделились на группы, среди женщин появился щеголеватый
капитан в белоснежном кителе, с видом не то пшюта, не то старого морского
волка. Послышались шутки, смех, женские восклицания. А за пароходом пенилось
море и уплывало назад в тающую даль.
выступе скалы, высоко над морем, показался белый монастырь и, как чайка,
долго реял в воздухе, пока не слился с голубою далью. Море кружилось и
двигалось, поднимались и упадали белые волны.
думал. Тоненько звучала и ныла в душе тоскливая безнадежная нотка.
и море, которое видел много раз - и здесь, и у берегов Италии, и около
Египта - и которое уже ничего не говорило ему о той задушевной голубой
красоте природы, которая трогает, смягчает сердце человека и делает его
мягким, веселым и свободным, как вольная птица в солнечный теплый день.
пароход.
XI
сверкал и дробился электрический свет, стояла Мария Сергеевна, и мускулистая
горничная ловко и крепко вытирала ее мокрой губкой. Голое мокрое тело
блестело на свету, при каждом усилии горничной вся тоненькая гибкая фигурка
Марии Сергеевны медленно подавалась и выпрямлялась опять. Округлые груди
вздрагивали и колыхались; то поднималась, то опускалась гордая головка с
тяжелой, опущенной на спину прической и казалось, что нагая женщина томится
одной сладостной физической истомой.
горя, грусти и мучительного недоумения, что порой ей казалось, будто она
умирает.
опущенные плечи Марии Сергеевны коротко вздрагивают.
горничную большими тоскливыми глазами.
о своем, стала вытирать спину.
когда сердце разрывается на части. Хотелось остаться одной, чтобы весь свет
куда-то пропал, и лечь в подушку головой вниз. Лечь и замереть навсегда,
ничего не видеть, не слышать, не чувствовать.
аристократов, которой Мария Сергеевна все еще боялась, как боятся
аристократической прислуги все бедные и кроткие люди, была тут и окружала ее
с самого утра любопытными холодными и даже как будто ненавидящими
подстерегающими глазами. Надо было скрывать то, что произошло вчера, надо
было, чтобы они не догадались, что она брошена, что она только содержанка,
что ее ударили по лицу, как последнюю женщину, унизили и бросили.
почувствовав, что связь порвалась навсегда, Мижуев уехал, Мария Сергеевна
все силы свои тратила на то, чтобы никто не догадался о совершившемся. На
пароходе она старалась быть веселой и улыбаться; когда ехала домой, унося в
сердце безмерную боль, старалась быть повелительной с камердинером: дома
принуждала себя делать все, что делала каждый день, и чувствовала себя рабой
этих холодных и наемных людей, которым не было до нее никакого дела
Сергеевна пошла, разделась и стала голая и несчастная, под ненужные
мучительные заботы чужой женщины
светом, ласкаемой мягкой водой и теплым воздухом, насыщенным паром и духами.
Тяжелое чувство полного одиночества было внутри нежимого тела, и ей
казалось, будто кто-то издевается над нею.
немного - и она упадет
ответа, подошла к эмалированному крану и стала заботливо пробовать рукой
теплый дождь, полившийся сверху.
осталась одна в спальне, Мария Сергеевна заломила руки и бросилась лицом
вниз в подушку.
беспомощно и тихо, как ребенок.
жестокий обман и сознание ужасающей, непоправимой ошибки.
женщины, одинокой среди целого мира, среди массы людей, которым общение с
нею могло бы доставить самую яркую радость и величайшее наслаждение. Но
остро сознавала эту нелепость ее собственная душа, заключенная в роскошное
тело и даже словами не могущая выразить себе свою бессильную муку.
жена тихого, доброго и ласкового человека, женщина с маленьким, но солнечным
и простым мирком, исчезла и на ее место появилась беспокойно красивая
женщина, погруженная в кружева, шелк, бриллианты, удобства и пышность, - с
тех пор Мария Сергеевна никогда не вспоминала о прежней жизни. То было
что-то светлое, милое, о потере чего нельзя было думать без страдания, а
страдание окончательно отняло бы у нее последнее оправдание своего
проступка.
повторявший в последнюю минуту, сквозь почти безумные слезы, только одно:
"Мама, мамочка!.. Неужели бросишь своего мальчика.!. Что же я буду делать
без тебя?.." Кошмарная борьба была в ней самой, и она почти не понимала ее.
Сердце рвалось от жалости к плачущему взрослому человеку, беспомощно и уже
бесполезно повторявшему те наивные слова, которые еще так недавно трогали ее
до слез. Когда он сказал, захлебываясь рыданиями: "Что же я буду делать
один?.." - она вдруг вспомнила, что прежде не могла представить его без
своей ласки и заботы. Представилось его одиночество, тоска, отравленная
тяжкой обидой, его заброшенность, его бедность, в то время, когда она будет
Самойлова Елена
Якубенко Николай
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Шидловский Дмитрий
Лукин Евгений