Боранлы-Буранный, где жили его дети и жена. Одного этого оказалось
достаточно, чтобы полюбить даже неодушевленные предметы.
пока выходил из пределов станции, Абуталип успел разглядеть показавшиеся ему
знакомыми лица местных жителей. Да, да, он, безусловно, знал их, этих
увиденных им кумбельцев, да и они наверняка знали старожилов боранлинских -
Казангапа, Едигея, их домочадцев, ведь сынок Казангапа Сабитжан окончил
здешнюю школу, а теперь учился уже в институте...
быстрей и быстрей. Припомнилось Абуталипу, как приезжали они сюда с детворой
за арбузами, как приезжал он за новогодней елкой и по разным другим делам...
о том, что до разъезда Боранлы-Буранный осталось совсем немного - часа два с
небольшим, и теперь Абуталип опасался, как бы не пошел снег, как бы не
заметелило, - ведь тогда Зарипа и детишки будут сидеть дома, и тогда,
конечно, он их не увидит даже издали...
Повремени немного. Ведь и потом у тебя хватит времени на это. Ты слышишь?
Прошу тебя!" Сжавшись в комок, стиснув сомкнутые руки между колен, Абуталип
пытался сосредоточиться, набраться терпения, уйти в себя, чтобы не помешать
загаданному, дождаться того, чего он просил у судьбы, - увидеть через окно
вагона жену и детей. А вот если бы они его увидели... Утром, когда он,
охраняемый за дверью надзирателем, умывался в туалете и посмотрел на себя в
позеленевшее зеркало над ржавой раковиной, бросилось ему в глаза, что он
бледен, желт, как мертвец, даже в плену не был так желт, и уже сед, и глаза
не те, поугасшие от горя, морщины резко прорезались на лбу... А ведь о
старости еще не думалось... Если бы сыночки Даул и Эрмек, если бы Зарипа
увидели его, то вряд ли признали бы - испугались бы, пожалуй. Но потом они
наверняка обрадовались бы, и стоило бы ему вернуться в семью, стоило бы
обрести покой рядом с детьми и женой, он снова бы стал таким, как прежде...
- пригорки, а между ними седловинка. Мечтал когда-то приехать сюда с
детворой боранлинской, чтоб набегались с пригорка на пригорок, как с волны
на волну, радостно визжа.
дверь распахнулась, на пороге стояли двое надзирателей.
чтобы камнем проломиться прочь, но на окне была решетка... Пришлось
подчиниться. Значит, не судьба. Значит, не увидеть ему, приникнув к окну,
того, чего он так ждал. Абуталип медленно поднялся с места, как человек с
тяжким грузом, и пошел, сопровождаемый надзирателями, в купе к Тансыкбаеву,
как на виселицу. И, однако, мелькнула последняя надежда - впереди еще часа
полтора пути, может быть, допрос закончится к тому времени. Оставалось
надеяться только на это. До купе Тансыкбаева было всего четыре шага. Долго
шел Абуталип эти четыре шага. А тот уже ждал его.
и голосе и тем не менее довольно оглаживая свежевыбритое лицо, протертое
резким одеколоном, проговорил Тансыкбаев, вглядываясь в Абуталипа
пронзительными глазами. - Садись. Разрешаю садиться. Так будет удобней и
тебе, и мне.
первому зову. Убить кречетоглазого было невозможно. Нечем. Не видно было
нигде ни бутылки, ни стакана, хотя, конечно, кречетоглазый не прочь был
пропустить при случае. Об этом говорил запах водки и закусок в купе.
меньше оставалось пути до разъезда Боранлы-Буранный. Тансыкбаев не спешил,
перечитывал какие-то записи, копался в бумагах. И Абуталип не утерпел, он
истомился, извелся за несколько минут, так тяжел был ему этот вызов на
допрос. И он сказал Тансыкбаеву:
торжество. - Что ж, это неплохо, Куттыбаев, я тебе скажу, совсем неплохо,
когда обвиняемый сам, как говорится, по доброй воле, раскаявшись, ждет
допроса, чтобы ответить на дознание... Значит, ему есть что сказать, есть
что открыть следственным органам. Не так ли? - Тансыкбаев понял, что именно
так следует вести сегодня допрос, сменив угрожающий тон на обманчиво
дружелюбный. - Стало быть, ты осознал, - продолжал он, - в чем твоя вина, и
желаешь помочь следственным органам в борьбе с врагами Советской власти,
даже если ты сам был врагом. Важно, что для нас с тобой Советская власть
прежде всего, дороже отца-матери, разумеется, для каждого по-своему, - он
замолчал удовлетворенно и добавил: - Я всегда думал, что ты разумный
человек, Куттыбаев, И всегда надеялся, что мы с тобой найдем общий язык. Что
молчишь?
виноват, - добавил он, украдкой поглядывая за окно вагона. Поезд шел
напряженно, и сарозекская степь под хмуро нависающим небом убегала назад с
головокружительной скоростью, как в немом кино.
Ведь тебя везут, как короля, в спецвагоне не случайно. Такое не бывает
зазря. За так-сяк в купе отдельном не повезут. Значит, ты важная персона в
следственном деле. От тебя многое зависит. И с тебя особый спрос. Подумай.
Очень даже подумай. А теперь послушай, что я скажу. Сегодня поздно вечером
мы прибываем в Оренбург, в Чкалов то есть. Там нас ждут. Это наш первый
пункт. Ты знаешь, там проживают двое из твоих подельников: Попов Александр
Иванович и татарин Сейфулин Хамид. Оба они уже под арестом. Кстати, с твоих
показаний. И оба признаются, что вместе с тобой были в плену в Баварии, а
потом вместе бежали, - кстати, при странных обстоятельствах, почему-то
только вашей бригаде удалось бежать из каменоломен, в этом мы еще
разберемся. А потом в Югославии подвизались, и оба они дают показания, что
были на встрече с английской миссией. Ты хорошо знаешь, о чем речь. Об этом
ты писал в своих воспоминаниях. Надо сказать, любопытно написанных. Нам
известно, что Попов - резидент, а Сейфулин его дублер, правая рука. Ты,
Куттыбаев, конечно, не первая скрипка в агентуре, потому тебе облегчение,
если поможешь следствию.
как кончилась война, - вставил Абуталип.
порядке, с глазу на глаз. Кто-то был связным. Ну, скажем, этот самый
правдолюбец Едигей Джангельдин не ездил ли в Оренбург или куда еще? Ведь и
так могло быть, что вы держали связь через кого-то. Ты подумай сначала.
- это пойдет? - не удержался Абуталип.
ты уже нос воротишь. Сопротивление только во вред тебе. А насчет Едигея
можешь не беспокоиться. Надо будет, возьмем и его, даже вместе с верблюдом.
Если хочешь, чтобы мы его не трогали, не крути на очной ставке.
тягостно прошелся по сердцу Абуталипа. Все меньше времени оставалось до
разъезда Боранлы-Буранный. Ход рассуждений кречетоглазого ужасал Абуталипа.
Для такой силы нет ничего невозможного в стране. Но в этот час больше всего
угнетало Абуталипа то, что на Тансыкбаева напала необычная словоохотливость,
и он не собирается заканчивать допрос.
подняв глаза на Абуталипа. - Я уверен, что мы поймем друг друга, в этом твой
выход. Очная ставка в Оренбурге определит главное - или ты будешь мне
помогать, делать дело, или я сделаю все, чтобы ты очень сожалел, когда
получишь четвертной срок, а то и вышку. Ты понимаешь, что к чему. Мы
доберемся и до самого Тито, которому вы служили все эти годы. За процессом
следит сам Иосиф Виссарионович. Никто не останется безнаказанным, корчевать
будем беспощадно, Так что, дорогой, благодари судьбу, что я не желаю тебе
зла. Но и ты не должен оставаться в долгу. Ты понимаешь, о чем речь?
полустанку. Значит, так и не придется увидеть своих хотя бы в окно. Эта
мысль сверлила его мозг.
допытывался Тансыкбаев.
согласия, он встал, подошел к Абуталипу и даже положил ему руку на плечо. -
Я знал, что ты неглупый джигит, что ты выйдешь на правильный путь. Значит,
мы с тобой договорились. И ни в чем не сомневайся. Делай все, как я скажу.
Самое главное - не волнуйся на очной ставке, гляди в глаза и говори все, как
есть. Попов - резидент, с сорок четвертого года завербован английской
разведкой, перед депортацией был на совещании у самого Тито, имеет
долгосрочное задание на случай волнений. Все, этого достаточно. Теперь
насчет этого татарина Сейфулина, значит, так, Сейфулин - правая рука Попова.
И все - этого хватит. Остальное мы сами. Делай заявления и не сомневайся.
Тебе ничего не грозит. Абсолютно ничего. Я тебя не подведу. Так, стало быть.
С врагами у нас разговор короткий - врагов ликвидируем. С друзьями
сотрудничаем - делаем скидку. Запомни. И еще запомни, со мной шутки плохи. А
что ты такой бледный, потный какой-то, тебе что, нездоровится? Душно?
головокружения и тошноты, точно он отравился дурной пищей.
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Браун Дэн
Майер Стефани
Шилова Юлия
Шилова Юлия