И подтолкнула в спину: -- Иди обедать. Ешь с дедом щи капустные, будет шея
бела, кудревата голова!..
хрустели, а навстречу мне плыл свежий студеный воздух, такой сладкий после
гнилого, застойного подвального духа.
в кого только пошел? У нас в родове вроде таких нету... -- Бабушка
обнаружила передвинутые брюквы.
светлый день и как-то разом отчетливо заметил, что на дворе все наполнено
предчувствием весны. Оно и в небе, которое сделалось просторней, выше,
голубей в разводах, оно и на отпотевших досках крыши с того края, где
солнце, оно и в чириканье воробьев, схватившихся врукопашную середь двора, и
в той еще негустой дымке, что возникла над дальними перевалами и начала
спускаться по склонам к селу, окутывая синей дремой леса, распадки, устья
речек. Скоро, совсем скоро вспухнут горные речки зеленовато-желтой наледью,
которая звонкими утренниками настывает рыхлой и сладкой на вид коркой, будто
сахарная та корка, и куличи скоро печь начнут, краснотал по речкам
побагровеет, заблестит, вербы шишечкой покроются, ребятишки будут ломать
вербы к родительскому дню, иные упадут в речку, наплюхаются, потом лед
разъест на речках, останется он лишь на Енисее, меж широких заберег, и,
кинутый всеми зимник, печально роняя вытаивающие вехи, будет покорно ждать,
когда его сломает на куски и унесет. Но еще до ледохода появятся подснежники
на увалах, прыснет травка по теплым косогорам и наступит Первый май. У нас
часто бывают вместе и ледоход, и Первый май, а в Первый май...
май!
еще когда по санному пути ездила в город с торговлишкой. Материя была синего
цвета, рубчиком, хорошо шуршала и потрескивала, если по ней провести
пальцем. Она называлась треко. Сколько я потом на свете ни жил, сколько
штанов ни износил, материи с таким названием мне не встречалось. Очевидно,
было то трико. Но это лишь моя догадка, не более. Много в детстве было
такого, что потом не встречалось больше и не повторялось, к сожалению.
как бы нечаянно наброшенным на него малоценным барахлом -- под клубками из
тряпочек, которые для тканья половиков заготавливаются, под вышедшими из
носки платьями, лоскутками, чулками, коробочками со "шматьем". Доберется
лихой человек до сундука, глянет в него, плюнет с досады и уйдет. Чего и
ломился? Надеялся на поживу? Никаких ценностей в доме и в сундуке нету!
на уме. Появится в доме какой подозрительный постоялец, либо "сам", то есть
хозяин, допьется до того, что нательный крест пропить готов, тогда в тайном
узелке, тайными лазами и ходами переправляется к соседям, ко всяким надежным
людям -- кусочек с войны хранившегося сукна; швейная машинка; серебро --
две-три ложки и вилки, по наследству от кого-то доставшиеся, либо выменянные
у ссыльных на хлеб и молоко; "золото" -- нательный крестик с католической
ниткой в три цвета, должно быть, с этапов, от поляков еще, какими-то путями
в наше село угодивший; заколка дворянского, может, и "питинбурского"
происхождения; крышка от пудреницы иль табакерки; тусклая медная пуговица,
которую кто-то подсуропил вместо золотой, за золотую и сходящая; сапоги
хромовые и ботинки, приобретенные на "рыбе", значит, ездил когда-то хозяин
на северные путины, на дикую "деньгу", накупил добра, оно и хранится до
праздников и до свадеб детей, до "выхода на люди", да вот наступила лихая
минута -- спасайся кто может, и спасай что можешь.
бегает по двору с топором, норовя изрубить все в щепки, за дробовик
хватается -- стало быть, не запамятуй, баба, и патронташ унести, захоронить
в надежное место охотничий припас...
только из дома дяди Левонтия находили здесь приют женщины. Топтались в
отдалении, шептались по углам: "Дак смотри, кума, на горе нашем не
наживись..." -- "Да што ты, што ты? У меня перебывало... Место не
пролежит..." -- "Куда деваться, не к Болтухиным же, не к Вершкову нести?"
подворья парнишки. Пригорюнившаяся мать с подбитым глазом, рассеченной
губой, прикрыв малых детей шалью, жмет их к своему телу в чужом доме, на
чужих людях, вестей положительных ждет.
крушит. Осердился, што патронов нет, бердану об печку ломат..." -- "И когда
он подавится? Когда шары свои бесстыжие зальет? Зима на носу, дров ни
полена, сено не вывезено, берданку порешит, в тайгу с чем белковать пойдет?
Берданка что по зверю, что по птице. Семьдесят семь рублев за нее, и вот...
Сколько мне мама говорила, не лезь в юшковскую, меченную каторгой, родову,
не лезь, намаешься. Дак рази мы родительское слово слушаем? Брови у его
соколиные, чуб огневой, голос -- за рекой слыхать. Вот и запели,
завеселились... -- И вдруг с ходу, круто на "разведчика": -- В папашу, весь
в папашу своего золотого растешь! Чуть что -- "тятьку не тронь!". Вот и не
тронь! Вот по чужим углам и шляемся, добрым людям спать не даем.
О-хо-хо-хо-нюш-ки, да детоньки вы мои несчастные, да при отце-то вы без отца
растете. Тонул он пять раз -- не утонул, горел он в лесном пожаре -- не
сгорел, блудил в тайге -- не заблудился... Ни черти, ни лесной, ни вода, ни
земля не принимают его. Покинул бы, дак лучше бы нам без него, злодея,
было... Сиротами бы росли да зато на спокое, голодно, да не холодно..."
голос.
каменнай...." -- успокаивает горемычных постояльцев бабушка.
ночь-то сбегает, пока явится с радостной вестью: "Все! Свалился посередь
избы..."
нас, бабушка Катерина, надоедам..." -- "Да чЕ там? Каки шшоты? Ступайте с
Богом. А я ему, супостату, завтра баню с предбанником устрою. Напарю, ох,
напарю, до новых веников поминать будет!.."
и ловить штаны, спадающие с запашного, к спине за время пьянки приросшего
брюха.
говорит, пропади, пьяница! Ты поговори с ей...
Вчера вон какой речистый да храбрый был! На бабу свою, жану богоданную, с
топором да и ружьишком. Воин! Мятежник!..
бабу целил? Пошто? Говори!
раз! Да исказни ты меня, исказни гада такова!..
открыла, шепчется сама с собой, оглянувшись на стороны, дверь поплотнее
прикрыв, выкладывает добро наверх, мануфактуру мою, на штаны
предназначенную, совсем отдельно от всякого добра отложила, кусочек старого,
такого старого ситчика, что бабушка на свет его смотрит, зубом пробует, ну и
по мелочи кое-чего, шкатулка, баночки из-под чая чем-то звенящие,
праздничные вилки и ложки, в тряпицы завязанные, церковные книжки и кое-что
из церковного припрятанное -- бабушка верит, что церковь не насовсем закрыта
и в ней служить еще будут.
день кой-чего прибережено, можно спокойно смотреть в будущее, и помрет, так
есть во что обрядить и чем помянуть.
чужой человек, и раз-раз все добро рассовала, барахлишком и разной
непотребностью прикрыла его, подумала повернугь ключ, да не стала. И на себя
бабушка напустила вид убогий, почти скорбящий -- припадая на обе ноги, охая,
побрела навстречу гостю иль какому другому, ветром занесенному человеку. И
ничего не оставалось тому человеку, как думать: живут здесь разбедным-то
бедные, больные и убогие люди, коим и остается одно только спасение -- по
миру идти.
звон, я был тут как тут. Я стоял у ободверины на пороге горницы и глядел в
сундук. Бабушка отыскивала нужную ей вещь в огромном, точно баржа, сундуке и
совершенно меня не замечала. Я шевелился, барабанил пальцами по косяку --
она не замечала. Я кашлял, сначала один раз -- она не замечала. Я кашлял
много раз, будто вся грудь моя насквозь простудилась, -- она все равно не
замечала. Тогда я подвигался ближе к сундуку и принимался вертеть огромный
железный ключ. Бабушка молча шлепала по моей руке -- и все равно меня не
замечала... Тогда я начинал поглаживать пальцами синюю мануфактуру -- треко.
Тут бабушка не выдерживала и, глядя на важных, красивых генералов с бородами
и усами, которыми изнутри была оклеена крышка сундука, спрашивала у них:
Шломо Вульф
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Соломатина Татьяна
Афанасьев Роман