Чтение 16–й страницы книги ~Выше радуги~

- А где инверсор взяли?

- Это мне - плевое дело. Я его на минуточку из института мозговых
проблем телетранспортировал.

- Брыкинский аппарат?

- А хоть бы и брыкинский, мне без разницы. Показал я его дирекции и
обратно вернул.

- Поверили?

- Как видишь.

- Вы, Ибрагим, настоящий талантливый джинн, - с волнением произносит
Алик. - Все вам доступно. - Уж очень его потрясла история с
телетранспортировкой прибора. Или - нуль-транспортировкой, как утверждают
иные писатели-фантасты.

- Будто раньше не понял, - пыжится джинн. - Как прыгучесть? Не
подводит?

- Исключительная вам благодарность, - витиевато закручивает Алик. -
Вчера как раз чемпионом района стал с результатом один метр девяносто пять
сантиметров.

Джинн кисточку со стола берет, в баночку с пудрой окунает, по усам
ведет - приняли они благородный кошачий седоватый колер.

- Пустяшная высота, - говорит. - Ради нее и трудиться не стоило.
Потренировался - сам бы осилил, без моей помощи. Ноги-то у тебя вона какие -
чисто ходули...

- Что вы, Ибрагиша? - удивляется Алик. - Я до нашей встречи вообще
прыгать не умел.

- Все мура, - заявляет джинн и примеривает к лысинке черный паричок с
кудряшками. - Знаешь песни: "Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка...", "Во
всем нужна сноровка, закалка, тренировка...", "Чтобы тело и душа были
молоды..." - И несколько невпопад: - "Не думай о секундах свысока".

Хотя, может, и не совсем невпопад: секунды все-таки, в спорте ими
многое измеряется.

- По вашему, прыгнул бы? - настаивает Алик.

- По-моему, прыгнул бы, - упорствует джинн.

- Но не сразу?

- Ясно, не сразу.

- А мне надо было сразу.

- А если надо было, почему условие не соблюдаешь? - сварливо спрашивает
джинн.

"Знает, - с ужасом думает Алик. - Кто донес?"

- Откуда узнали?

- От верблюда. Я бы - и вдруг не узнал! Шутишь, парень. Все мне про
тебя доподлинно известно: как ешь, как спишь, как прыгаешь, как учишься, с
кем дружишь, что врешь, о чем думаешь. Ты теперь под моим полным контролем.
Зачем Дашке сочинил про море?

Алик ежится под его цепким взглядом.

- Для форсу.

- Ах, для форсу... Плохо.

- Нравится она мне.

- Уже лучше.

- Как будто вы, Ибрагимчик, никогда девушкам не заливали, - храбрится
Алик.

- Не наглей, - строго говорит ему джинн. - Обо мне речи нет. А женишься
ты на ней, попадете вы на море, как ты ей в глаза глядеть будешь?

- Ну, уж и женюсь, - смущается Алик, даже краснеет, но мысль о женитьбе
ему не слишком неприятна.

- Это я гипотетически, - разъясняет джинн.

- А-а, гипотетически, - с некоторым разочарованием тянет Алик.

- Тебе хоть стыдно? - спрашивает Ибрагим.

- Есть малость.

- Если честно, дар у тебя теперь навек исчезнуть должен, как не было.
Но уж больно симпатична мне Дашка, можно тебя понять. Ладно уж, останется
твой дар с тобой, но наказать - накажу.

- Как? - пугается Алик.

- Не соврал бы - в следующий раз на два метра сиганул бы. А теперь
погодить придется.

- Долго?

- Как вести себя будешь. А там поглядим... - Тут он взглядывает на часы
над дверью, ужасается: - Мать честная, курица лесная, уже звонок дали.
Выматывайся отсюда, парень, мне к выступлению готовиться надо, - вскакивает,
бесцеремонно выталкивает Алика за дверь.

И Алик уходит. Спускается по лестнице, идет все тем же бетонным
коридором с тумбами и ящиками. И сон заканчивается, растекается, уплывает в
какие-то черные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная
картинка на экране цветного "Рубина".

И ничего нет. Покой и порядочек.

Баба-яга и Никодим Брыкин в эту ночь Алику не снятся.

12

Если Ибрагим сказал: не прыгнешь! - значит, прыгнуть не удастся. Джинн,
как давно понял Алик, слову не изменяет. Тут бы смириться, послушаться, не
лезть на рожон - к чему? Бесполезно...

Бесполезно? Ну, нет! Пять сантиметров - величина не бог весть какая.
Сто девяносто пять Алику обеспечены. Что ж, пять сантиметров он прибавит
сам. Есть кое-какой опыт - мизерный, но уже не будет пугать неизвестность.
Главное: есть желание. Есть злость - та самая, спортивная. Есть самолюбие -
его Алику всегда хватало с избытком, и мешало оно ему, и помогало. Пусть
сейчас поможет. А все эти качества, помноженные на постоянную величину "сила
воли плюс характер", не могут не дать кое-каких результатов. Да и надо-то -
тьфу! - пять сантиметров...

Аксиома, выведенная темными суеверными предками, - "вещие сны
сбываются" - требовала корректив. Алик назвал бы их "переменной Радуги" или
"поправкой на упрямство". В конечном виде аксиома должна звучать так: "Вещие
сны сбываются в той степени, в какой позволяет разрешающая способность
сновидца".

Красиво. Рассказать Николаю Филипповичу, школьному математику, -
одобрит терминологию. Но суть его возмутит, не оценит он сути. Скажет: "Вы
бы, Радуга, лучше на логарифмы навалились, чем антинаучный вздор множить". А
чего на них наваливаться? Они для Алика - открытая книга. Сам Никфил пятерку
влепил...

"Никфил - влепил" - прескверная рифма. Деградируешь, Радуга", - подумал
Алик. А в голове уже вертелось начало нового стихотворения...

"Откуда шло вдохновение... К Моцарту или Верди?.. - напряженно сочинял
Алик. - Верди, Верди, Верди... Вертер! Попробуем... Так-так... А потом - о
сне... Смысл: сон - ерунда, ложь, пусть даже и вещий, все делается наяву вот
этими руками..." - посмотрел на руки. Руки как руки, ничего ими толком не
сделано, много сломано, немало напортачено, но все еще впереди.

"Откуда шло вдохновение... К Моцарту или Верди?.. Где же родился
Вертер... в яви или во сне... Или еще на рассвете... когда, ничего не
ответив... сон отлетает, как ветер... рванув занавеску в окне?"

Еще раз повторил про себя придуманные строки, восхитился: здорово! Ай
да Радуга! Ай да сукин сын! Не останавливаться, не тормозить, пока
вдохновение не покинуло. Подлая штука - вдохновение, так и норовит сбежать.
Надо его - цоп! - и придержать...

"Но сон - это только туманность... несобранность, непостоянность...
намек на одушевленность... а в общем, не злая ложь..."

Точно сказано: не злая ложь. Ибрагим - существо доброе, но с твердыми
принципами. А мы его принципы опровергнем...

"Если картины - смутны... если идеи - путанны... распутица и
распутье... не знаешь, куда идешь..."

"Ложь - идешь" - тоже не Пушкин. Ну, да ладно: шлифовкой потом
займемся. Сейчас - костяк идеи и формы...

"Не знаешь, чему поверить..."

И в самом деле: чему верить? Слишком много таинственного - уже рутина.
Привычная и надоедливая. Веришь в сказочное без всякого восторга, скорее -
по привычке, по надобности...

"И что отобрать без меры... и что полюбить без веры... запомнив и
записав..."

"Полюбить без веры" - это какая-то катахреза, как отец изъясняется.
Явная несовместимость. Любишь - значит, веришь... Да и рифма-то опять -
"верить - веры"... Детский сад... Потом, потом исправим...

"Но я снов не записываю..."

Вот она - главная мысль высокохудожественного произведения, добрались
до нее, наконец...

"Не помню, не перечитываю..."

Так их всех! Не помню никаких снов!

"Я вижу живую и чистую... не в сонном наплыве явь".

Точка. Все! Вижу явь. И наяву - два метра. Пусть Ибрагим кусает локти.

Время было позднее, и Алик помчался в школу, задержавшись лишь на
минутку, чтобы записать так внезапно и здорово родившиеся строки. Вечером он
прочитает их отцу, тот раздолбает стихи в пух и прах, выделив, впрочем,
одну-две строки, "достойные мировых стандартов". А пока стихи нравились
Алику целиком, и он даже подумал: а не показать ли Дашке? Решил: рано.
Доведем, домучаем, тонкой шкуркой отшлифуем, лаком покроем - любуйтесь.

Отец разобрал стихи по косточкам, спросил напоследок:

- Тебя, сын, в последнее время на "сонную" тематику потянуло. То ты
прыгать во сне научился и доказывал мне с ценой у рта, что сон - лучшая
школа жизни. Теперь сам себя опровергаешь: "Я снов не записываю, не помню,
не перечитываю"? Где истина?

- Как всегда, посередине, - туманно ответил Алик. - Хороший вещий сон