Слышно было, как он звучно плюнул на пол и зашаркал ногой.
которой была прибита дощечка с надписью "кабинет врача", была открыта. Там
горела лампа и кто-то позвякивал склянками.
веселый.
которая давила других, - а я сегодня дежурный. Здравствуйте, барышни!
значительным голосом, сказал:
больших белых дверей с черными номерами, Рязанцев говорил:
даже удивился... Впрочем, он последнее время все простужался, а это в его
положении было швах!.. Вот, здесь он...
дверях и, неловко толкаясь, прошли за ним.
прикрыты твердыми серыми одеялами с прямыми складками, почему-то
напоминающими о гробах; на одной сидел маленький сморщенный старичок в
халате, пугливо озирающийся и на вошедших, и на шестую кровать, на которой
лежал, вытянувшись под таким же твердым одеялом, Семенов. Возле него, на
стуле, сгорбившись, сидел Новиков, а у окна стояли Иванов и Шафров. Всем
казалось странным и неловким в присутствии умирающего Семенова здороваться и
пожимать руки, но почему-то было так же неловко и не делать этого, как будто
подчеркивая близость смерти, и потому произошла заминка. Кто поздоровался,
кто нет. И все остановились там, где стояли, с робким и жутким любопытством
глядя на Семенова.
которого все знали. Он был и вообще мало похож на живых людей. Хотя у него
были те же черты лица, что и при жизни, и те же члены тела, что и у всех
людей, но казалось, что и черты лица его, и тело какие-то особенные,
страшные и неподвижные. То, что оживляло и двигало так просто и понятно
телами других людей, казалось, не существовало для него. Где-то в глубине
его странно неподвижного тела совершалось что-то торопливое и страшное,
точно поспешая с какой-то необходимой и уже неотвратимой работой, и вся
жизнь его ушла туда, как будто смотрела на эту работу и слушала с
напряженным, необъяснимым вниманием.
не глядящие, не слышащие черты его лица.
точно боясь нарушить что-то великое, и в тишине страшно отчетливо было
слышно уродливое, свистящее и трудное дыхание Семенова.
и толстенький священник с псаломщиком, худым и черным человеком. И с ними
пришел Санин. Священник, покашливая, поздоровался с докторами и вежливо
поклонился всем. Ему как-то чересчур поспешно и преувеличенно учтиво
ответили все разом и опять замерли. Санин, не здороваясь, сел на окно и с
любопытством стал смотреть на Семенова и на присутствующих, стараясь понять,
что он и они чувствуют и думают.
него поглядел, но, не услышав ничего, отвернулся, поправил волосы, надел
епитрахиль и начал тоненьким и сладким тенорком с большим выражением читать,
что полагалось при смерти человека христианской религии.
друг к другу голоса сплетались и расходились, и печально и странно в своем
диссонансе зазвучали под высоким потолком.
оглянулись на лицо умирающего. Новикову, который был ближе всех, показалось,
что веки Семенова чуть-чуть дрогнули и неглядящие глаза немного повернулись
в сторону голосов. Но другим показалось, что Семенов оставался таким же
странно неподвижным.
слез, которые текли по ее молодому и красивому лицу. И все поглядели на нее,
и Дубова заплакала, а мужчины почувствовали слезы на глазах и старались
удержать их, стискивая зубы. Каждый раз, когда пение становилось громче,
девушки плакали сильнее, а Санин морщился и досадливо двигал плечами, думая,
что, если Семенов слышит, ему должно быть невыносимо слушать это тяжелое
даже для здоровых и далеких от смерти людей пение.
зачитал еще громче. Псаломщик строго оглянулся на Санина, и все пугливо
поглядели на него, как будто он сказал что-то дурное и неприличное.
тяжелее. Семенов по-прежнему не двигался
хотелось, чтобы все кончилось скорее и Семенов наконец умер. И все со стыдом
и страхом старались скрыть и подавить это желание, боясь взглянуть друг на
друга.
другие с негодованием оглянулись на них.
жалкий и печальный звук, заставивший всех болезненно вздрогнуть.
стал тянуть этот долгий, стенящий звук, прерываемый только хриплым и трудным
дыханием.
Карсавина, Дубова и Новиков заплакали. Священник медленно и торжественно
стал читать отходную. На его пухлом и добродушном лице выразилось умиление и
возвышенная печаль. Прошло несколько минут. Семенов вдруг замолчал.
губами, лицо его исказилось, как бы улыбаясь, и все услышали его глухой,
невероятно слабый и страшный голос, идущий, казалось, откуда-то из самой
глубины его груди, как из-под крышки гроба:
возвышенной печали мгновенно сбежало с запотевшего красного лица священника.
Он боязливо оглянулся, но никто не смотрел на него, и только Санин
улыбнулся.
светлый ус его опустился. Потом он опять вытянулся и стал еще длиннее и
страшнее.
ее наступления. И всем было даже как-то странно, что это томительное,
мучительное дело закончилось так скоро и так просто. Они еще постояли возле
постели, глядя в мертвое заострившееся лицо, как будто ожидая еще
чего-нибудь, и, стараясь вызвать в себе жалость и ужас, с напряженным
вниманием наблюдали, как Новиков закрыл глаза и сложил руки Семенову. Потом
стали уходить, сдержанно топоча ногами. В коридоре уже горели лампы и там
было все так просто и домовито, что всем вздохнулось свободнее. Впереди шел
священник. Он дробно семенил ногами и, стараясь, чтобы задобрить молодежь,
сказать какую-нибудь любезность, вздохнул и мягко проговорил:
нераскаянным... Но милосердие Божие, знаете, того...
знает, есть ли у Семенова семья и где она.
приподнимая шляпу.
вздохнули и остановились.
прощаться и расходиться в разные стороны.
XI
внутри себя, когда его потом поднимали, несли и укладывали и делали за него
то, что он всю жизнь делал сам, он понял, что умирает, и ему было странно,
что он вовсе не испугался смерти.
она сама испугалась, и в этом состоянии испуга здорового человека при виде
смерти не могла допустить, чтобы сам умирающий не боялся смерти неизмеримо
больше. И его бледность и блуждающий взгляд, которые происходили от слабости
Лукин Евгений
Браун Дэн
Каргалов Вадим
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Афанасьев Роман