царапина, быстро зажившая на здоровом теле; она даже гордилась тем, что
была любовницей священника. Он один носил свою рану - для него тогда будто
наступил конец мира.
сидели на земляном полу самой большой хижины и слушали его. Он с трудом
различал их; огоньки свечей, прилепленных к ящику, тянулись вверх - дверь
была закрыта, и ветерок не проникал в хижину. В поношенных крестьянских
штанах и рваной рубашке он стоял между людьми и свечами и говорил о
райском блаженстве. Люди покашливали и беспокойно ерзали на месте; он
знал, что они ждут не дождутся конца службы; его разбудили очень рано, так
как, по слухам, полицейские были близко.
страданием. Страдание - это часть радости. Нас мучает голод, и вспомните,
какое это наслаждение, когда мы наконец можем насытиться. Мы жаждем... -
Он замолчал, приглядываясь к людским теням, ожидая, что сейчас послышатся
едкие смешки, но никто не засмеялся. Он сказал: - Мы лишаем себя многого,
чтобы потом насладиться. Вы слышали о богачах в северных странах, которые
едят соленое, чтобы возжаждать того, что называется у них коктейль. До
свадьбы, после помолвки, проходит долгий срок и... - Он снова замолчал. Он
недостоин - это чувство гирей висело у него на языке. В хижине запахло
горячим воском: одна свеча подтаяла в нестерпимой ночной жаре. Люди ерзали
на жестком полу. Тяжелый дух от давно не мытых человеческих тел забивал
запах воска. Голос его зазвучал упрямо, властно: - Вот почему я говорю
вам: рай здесь, на земле. Ваша жизнь есть часть райского блаженства, точно
так же, как страдание есть часть радости. Молитесь, чтобы Господь посылал
вам все больше и больше страданий. Не гоните от себя страдания. Полиция,
которая следит за вами; солдаты, которые собирают с вас налоги; хефе,
который бьет вас, когда вы по бедности не можете платить ему; черная оспа,
лихорадка, голод... все это приближает вас к райскому блаженству. Как
знать, может, не испытав всего этого, вы не вкусите блаженства полностью.
Оно будет незавершенным. А райские кущи? Что такое райские кущи? -
Гладкие, литературные фразы, пришедшие к нему на память из другой жизни -
строгой, размеренной жизни в семинарии, - путались у него на языке.
Названия драгоценных камней. Иерусалим золотой. Но эти люди никогда не
видали золота.
солдат, ни голода. И дети ваши не умирают в раю. - Дверь приоткрылась, и
кто-то проскользнул в хижину. В темноте, куда не достигал свет, послышался
шепот. - На небесах нечего бояться, там ничто вам не будет грозить. Там
нет "красных рубашек". Там нет старости. Там никогда не гибнет урожай. Да,
легко перечислить все, чего не будет в раю. А что там есть? Господь. Что
такое Господь, понять трудно. Слова обозначают лишь то, что мы познаем
нашими чувствами. Мы говорим "свет", но видим солнце, мы говорим
"любовь"... - Ему трудно было сосредоточиться: полицейские уже близко. Тот
человек, наверно, пришел предупредить. - Любовь, может быть, - это только
ребенок... - Дверь снова приоткрылась; он увидал день, занимавшийся
снаружи, серый, как грифельная доска. Чей-то голос настойчиво шепнул ему:
- слова, сказанные впустую, скомканный конец мессы, ожидание мук, которые
станут между ним и верой. Он упрямо проговорил:
пешие? Если пешие, тогда у него осталось двадцать минут на то, чтобы
кончить мессу и скрыться. - Здесь в эту самую минуту ваш страх и мой грех
- часть райского блаженства, когда страх уйдет от нас на веки вечные. - Он
повернулся к ним спиной и стал быстро читать "Верую". И вспомнил, как
служил мессу, трепеща от ужаса, - это было в тот раз, когда впервые после
содеянного смертного греха ему пришлось вкушать тело и кровь Господню. Но
потом жизнь нашла для него оправдание - в конце концов, не так уж было
важно, лежит ли на нем проклятие или нет, лишь бы люди...
разглядел в неверном свете двух мужчин, которые опустились на колени,
раскинув руки крестом. Так они и простоят, пока не совершится освящение
даров, - еще одно страдание в их суровой, мучительной жизни. Он сокрушенно
подумал, что эти простые люди несут свои муки добровольно; его же муки
навязаны ему силой.
молящиеся переминались на коленях. И глупое счастье снова вспыхнуло в нем,
обгоняя страх. Словно ему было дозволено взглянуть на тех, кто населяет
небеса. У них, наверно, и должны быть такие вот испуганные, смирные
изможденные лица. На миг он почувствовал огромное удовлетворение от того,
что может говорить с этими людьми о страдании, не кривя душой, ибо
гладкому, сытому священнику трудно восхвалять нищету. Он стал молиться;
длинный перечень апостолов и великомучеников звучал как чьи-то мерные шаги
- "Корнелия, Киприана, Лаврентия, Хризогона"; скоро полицейские дойдут до
просеки, где мул сел под ним и где он умывался в луже. Латинские слова
перебивали одно другое в его торопливой речи. Он чувствовал вокруг
нетерпение и приступил к освящению даров (облатки у него давно кончились -
вместо них Мария дала ему кусок хлеба). Нетерпение вокруг разом исчезло. С
годами все потеряло для него смысл, кроме: "Кто в канун дня своих
страданий взял хлеб в святые и досточтимые руки свои..." Пусть те движутся
там, по лесной тропе, здесь, в хижине, никакого движения не было. "Hoc est
enim Corpus Meum" [сие есть тело мое (лат.)]. До него донеслись
облегченные вздохи. Господь снизошел к ним во плоти - впервые за последние
шесть лет. Вознеся святые дары, он увидел перед собой запрокинутые назад
головы, точно это были не люди, а изголодавшиеся собаки. Он святил вино в
щербатой чашке. Вот еще одно попущение - два года он носил с собой
настоящую чашу. Однажды чаша эта чуть не стоила ему жизни, но полицейский
офицер, который открыл его портфель, был католик. Возможно, это стоило
жизни самому офицеру, если кто-нибудь обнаружил, что он не выполнил своего
долга. Как знать? Творишь мучеников на своем пути - и в Консепсьоне, и в
других местах, - а сам недостоин даже смерти.
сил прочитать молитву, он стал на колени перед ящиком. Кто-то приоткрыл
дверь; послышался настойчивый шепот:
рассвета - не дальше, чем за четверть мили отсюда, - заржала лошадь.
хлеб себе в рот и выпил вино: нельзя допускать святотатства. Скатерть с
ящика исчезла мгновенно. Мария затушила свечи пальцами, чтобы не осталось
запаха; хижина опустела, только хозяин ее задержался у входа поцеловать
ему руку. Мир за дверью был едва различим, где-то в деревне запел петух.
Мария сказала:
него, но он еще не боялся. Он побежал следом за женщиной через всю
деревню, машинально твердя на бегу слова покаяния. Когда же придет страх?
- думал он. Ему было страшно, когда полицейский открыл его портфель, но с
тех пор миновало много лет. Ему было страшно прятаться среди бананов в
сарае и слушать, как девочка спорит с полицейским офицером, - с тех пор
миновало лишь несколько недель. Страх, конечно, и на этот раз охватит его.
Полицейских не было видно - только серое утро да куры с индейками хлопают
крыльями, слетая с деревьев на землю. Вот опять запел петух. Если
полицейские действуют с такой осторожностью, значит, у них нет ни малейших
сомнений, что он здесь. Значит, конец. Мария дернула его за рукав.
народ невероятно практичный: сразу же строят новые планы на развалинах
старых. Но какой в этом смысл? Она сказала: - Дыхните. О господи, всякий
учует... вино... для чего вам могло понадобиться вино? - И снова скрылась
в хижине, подняв там суетню, разрушающую безмолвие и покой рассвета. Вдруг
из лесу, ярдах в ста от деревни, появился офицер на лошади. Он обернулся
назад, махнул рукой, и они услышали в мертвой тишине скрип его кобуры.
видимо, очень быстро, потому что верхом на лошади ехал только офицер.
Волоча винтовки по земле, полицейские двинулись к небольшой кучке хижин,
без нужды и довольно нелепо демонстрируя свою силу. У одного размоталась
обмотка - наверно, задел за что-нибудь в лесу. Он наступил на нее и упал,
стукнул патронташем о ружейную ложу; лейтенант взглянул на него и тут же
обратил свое сумрачное, гневное лицо на затихший поселок.
надвигающимся полицейским и вошел в сумрак ее жилья. В руке у Марии была
маленькая луковица. - Откусите, - повторила она. Он откусил, и слезы
полились у него из глаз. - Что, лучше? - спросила она. Копыта лошади
осторожно - тук, тук - ступали между хижинами.
известна всем женщинам. Он спросил: