чем некоторые немецкие слова, и куда менее сложных, чем некоторые
французские; они, эти фразы, выражали не отвлеченные идеи, а всегда
что-либо конкретное - какое-нибудь желание или примитивное чувство: страх,
нетерпение, неудовольствие. Бедняжка Нэнни по десять раз на дню спрашивала
у нее: "Сильва, ты меня любишь?", и та покорно отвечала: "Любишь", но было
очевидно, что слово это ровным счетом ничего не означало для нее и что ее
любовь к нам, вполне реальная, даже горячая, совершенно не соотносилась с
тем, что это понятие означало для нас. То была обыкновенная привязанность
дикого существа, неосознанная, органическая, - следствие ее боязни
одиночества, ее жгучей жажды покровительства, возникшей с тех пор, как она
почувствовала себя в лесу чужой - неуклюжей, опозоренной, преследуемой и
отвергнутой. На мой взгляд, к этой склонности у Сильвы примешивалось и еще
кое-что, трудно определимое словами: некая чувствительность к моему
настроению, обостренное внимание к моим словам и жестам и примитивная
ревность, проявлявшаяся в тех случаях, когда я слишком долго беседовал с
Дороти или даже с Нэнни, забывая о ее присутствии. Тогда она подходила и,
точно как в случае с Дороти, вонзала мне зубы в мочку уха - ровно
настолько, чтобы причинить боль, но не поранить. Я шлепал ее по руке, и
она, надувшись, забивалась в угол, откуда продолжала пристально следить за
мной.
результатом скорее дрессировки, чем воспитания. Она сама мылась, одевалась
(если не считать пуговиц и шнурков - этим она себя затруднять не желала),
ела за столом - правда, руками и вылизывая свою тарелку до полного блеска.
Позже она лишь подбирала весь соус до капли хлебом, но от этой привычки
так и не отучилась никогда.
быть, он в конечном счете все-таки поверил, что Сильва - бывшая лисица? Он
больше не утверждал обратного и явно увлекся этим феноменом.
воздушной шевелюрой. - Подумайте: ведь это существо возвращает нас на
пятьсот тысяч лет назад, когда первобытные люди, с их сформировавшимся, но
еще абсолютно свободным от всякого опыта, от всякого знания мозгом,
внезапно перестали быть животными. И все, что будет возникать в ее мозгу,
будет для нас потрясающе интересно - если, конечно, допустить, что там
вообще может что-нибудь произойти, - добавлял он из осторожности, хотя, по
всей видимости, расстался с изрядной долей своего пессимизма.
живет в окружении людей, мыслящих на уровне двадцатого века, - возражал я.
пришлось бы ждать двести или триста тысяч лет... но он все равно будет не
напрасен. Предположим даже невозможное: что ее интеллект в один прекрасный
день сравняется с нашим, - так вот, для этого ему необходимо
последовательно пройти все этапы развития. Например: осознает ли Сильва
то, что нам кажется простым и естественным, а именно факт своего
существования? Конечно, нет, так же как не осознают этого лиса, лошадь,
обезьяна, как не знали первобытные люди, еще полностью находящиеся во
власти своих темных инстинктов. Вот он - первый, абсолютно необходимый
этап развития. Как он появился, как был преодолен? Чего бы мы ни отдали,
чтобы присутствовать при этом первом проблеске сознания наших предков?! И
вот теперь, может быть, с помощью Сильвы это произойдет на наших глазах!
Разумеется, мы должны ей помочь. Более того, подталкивать ее к этому изо
всех сил. Не знаю, каким образом. Я должен это обдумать.
Сильвой всех этих "этапов"? С одной стороны, разумеется, я желал этого, с
другой - испытывал смутный, невольный страх. И однако, когда Герберт
Салливен заговорил со мной о зеркалах, я и не подумал препятствовать ему.
Правду сказать, я был слегка уязвлен тем, что Сильва по-прежнему вела себя
перед зеркалом, как лисица, а именно: никогда не смотрелась в него.
мы начинаем с нуля. Важно устроить ей шок, - объяснял он мне.
бесчисленные пустые комнаты громадного замка, мы наконец обнаружили в пыли
заброшенной бельевой огромное псише. Почистив, мы притащили его в комнату
Сильвы. Все мы собрались там: доктор, Дороти, миссис Бамли и я. Но наша
лисица даже не взглянула на него, уделив ему не больше внимания, чем
остальным зеркалам в доме. После целого часа тщетного ожидания, в течение
которого Сильва, наверное, раз двадцать прошла мимо псише, не интересуясь
им, доктор попросил Нэнни, чтобы та подвела свою воспитанницу к зеркалу и
заставила посмотреться в него. Нэнни послушалась, и нам на минуту
показалось, что опыт вот-вот удастся. Когда Сильву чуть не силой принудили
встать перед собственным отражением, она наконец-то, кажется, увидела,
обнаружила себя в зеркале. Но она тут же (классическая реакция!) бросилась
искать за зеркалом увиденную ею особу, вернулась растерянная, вновь
обнаружила свое отражение и, подойдя поближе, долго принюхивалась, но, не
почуяв никакого запаха, потеряла к нашей затее всякий интерес.
не принял свой неуспех трагически.
один прекрасный день она наконец узнает себя именно в силу привычки.
Огорчительно только одно: что я этого не увижу. Но вы мне расскажете.
остро.
- Ее несчастный мозг так и останется лисьим. Да, первое заключение доктора
было верным: мы сделаем из нее милую дрессированную зверюшку, и ничего
больше.
своего так и не высказала. Что же до меня, то я склонен был разделить
пессимизм Нэнни, но в глубине души, сам себе в том не признаваясь,
испытывал какое-то смутное утешительное чувство, весьма похожее на
удовлетворение: пока Сильва - простодушная, нежная Сильва - останется
лисицей, мы будем избавлены от многих осложнений, разве не так? И тогда я
мог бы по-прежнему питать к Дороти чувства, которые, именно в силу своей
неопределенности, выливались бы то в возвышенные мечты, то в реальные
планы. И в то же время у меня будет возможность сохранить около себя такую
спутницу жизни, которую всякому мужчине случалось втайне пожелать:
скромную, преданную, как бывают преданы только собаки, не предъявляющую
никаких требований или претензий. Чем больше Сильва походила на ту, какой
была в день своего превращения, тем счастливее и увереннее я себя
чувствовал и тем спокойнее и крепче была моя любовь к ней. Правду сказать,
я всегда сильно побаивался женщин: скудоумие и безрассудство, скрытые в их
маленьких изящных головках, неизменно портят все. И к Дороти я тоже
относился с некоторым недоверием. "Ах, - думал я, - пускай моя маленькая
Сильва подольше останется такой же прелестной лисичкой, как сейчас..."
действительно ли доктор рассчитывал, что на Сильву снизойдет внезапное
озарение, или же не отступался просто из упрямства. Какое-то время он
интересовался у меня, как идут дела, потом, получая один и тот же
отрицательный ответ, кажется, окончательно потерял надежду. Да и наезжать
стал гораздо реже, предоставляя дочери одной посещать замок. Дороти
появлялась у нас довольно часто. Я радовался нашей новой тесной дружбе и
даже за нее был благодарен моей маленькой лисичке - ведь это она, сама
того не зная, явилась ее очаровательным творцом.
13
а иногда и с ее отцом у камина, у меня остались воспоминания, полные и
очарования, и некоторой монотонной скуки. Я хочу сказать, что за это время
ровным счетом ничего не произошло, и все дни были неразличимо похожи один
на другой. Несколько раз, воодушевленный особенной нежностью какой-нибудь
минуты, я пытался скрытыми намеками навести разговор на возможность
совместной жизни. Но всякий раз Дороти уводила беседу в сторону до того,
как она рисковала более ясно обнаружить мои или ее чувства. А чувства эти
явно совпадали: достаточно нежности и понимания с обеих сторон, чтобы брак
получился удачным, но недостаточно любви, чтобы ринуться в этот брак
очертя голову. Когда Дороти уезжала, я восхищался ее осторожностью и, даже
испытывая некоторую досаду, все-таки гордился собственной
осмотрительностью, хранившей меня от поспешных и, может быть, неразумных
решений.
все это уже много позже, a posteriori? [на основании опыта (лат.)] Или мне
уже тогда чудились в поведении Дороти странные повороты, капризные, ничем
не объяснимые всплески настроения? В некоторые дни она приезжала если не
мрачная, то по крайней мере рассеянная, вялая; потом мало-помалу ее
охватывали возбуждение и разговорчивость, переходившая в нескончаемую
болтливость. И, напротив, бывали дни, когда, приехав в прелестном
оживлении, она постепенно впадала в безразличие, граничащее с черной
меланхолией. И это было совершенно непредсказуемо. Мне показалось также,
что она стала ездить реже; правда, я не придавал этому значения - помню
лишь, как бывал несколько раз обескуражен, подготовив все к приезду Дороти
и так и не дождавшись ее. Все эти странности могли бы насторожить меня,
но, повторяю, воспоминания мои пишутся сегодня; а тогда я, если и замечал
что-нибудь, не принимал это близко к сердцу. Ибо в тот момент Сильва
удостоила нас такими потрясающими сюрпризами, которые потребовали всего
моего внимания и неотложных забот.
Максимов Альберт
Маккарти Кормак
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Куликов Роман
Перумов Ник