Она весело крутнула носом, снова пощекотала мое ухо, поджала губы и
изобразила, какая она на самом деле важная.
- Нет, - сказал я. Лицо у нее было такое дико симпатичное - не
передать. Только сейчас я как следует понял, что та фирменная крыса типа
"Восторг" была на нее совершенно, ну, абсолютно не похожа. - Нет, - добавил
я. - Еще и четверти не прошло, как я начал учиться в вашей сногсшибательной
школе. И с гениальностью, кажется, у меня пока все в порядке.
Наверное, это получилось у меня вроде бы как-то грустно, что ли, потому
что она не рассмеялась, а просто кивнула.
- То есть я понятия не имею, что я делаю! - сказала она. - А ведь надо
же что-то делать, а? "Мсье Рыжкин, слушаете ли вы по утрам "Нас в галактике
только двое"? Ваш вкус в кино?.." Нет, обязательно надо что-то делать! И я
имею в виду вовсе не науку. А что-то такое... чтобы, ну... в груди щемило...
Вдруг она привстала, наклонилась надо мной, положила обе ладошки на
плечи и спросила, глядя мне прямо в глаза:
- Скажи, это ведь ваша "амфибия" стоит возле дома, ваша?
- -Да, - сказал я, даже прошептал.
- Значит, все верно. Все правильно. Я однажды шла домой поздно вечером
и вдруг увидела издалека, что над моим домом зависла темная "амфибия",
внезапно она взмыла вверх, вертикально вверх, строго над моим домом и
исчезла в черном небе. Не знаю почему, но я почувствовала тогда, что это ты
за мной прилетал, только не была до конца уверена. Это ты был?
- Да. Да.
- Я тебя очень, очень, очень прошу, как-нибудь возьми меня с собой
погоняться на твоей "амфибии", а то на меня иногда такая тоска находит,
такая тоска...
Я почувствовал, что еще немного - и я зареву. Я лежал, почти закрыв
глаза, руки по швам, и не шевелился. С трудом, но все-таки я спросил то, что
цепко засело во мне, с того момента, как я очнулся от своего
микропереутомления в кубе.
- Скажи, Натка, а пока ты сидела, а я отключился, накатило, я ничего не
говорил? Ничего особенного?
- Нет, нет, - быстро сказала она, закрывая глаза. - Все было очень
хорошо. Очень.
Она снова положила мне руку на лоб, я тоже закрыл глаза, и минуты две
боролся с собой изо всех сил, чтобы не зареветь уже по-настоящему.
x x x
Что-то особенное висело в воздухе, в атмосфере, какие-то флюиды или
лучше - малюхасенькие нервные паутинки все, вроде бы, было как обычно, но
я-то знал, что папа должен за завтраком поговорить со мной. Я знал, как
трудно ему будет начать, никогда раньше мы дома об этом не говорили, тем
более что это была его идея, а я должен был либо одобрить ее, либо
забраковать (неплохая роль, правда?), и меня бесило, что папа должен искать
какой-то идиотский правильный ход для начала разговора. Мне кажется, я
напрягся не меньше, чем он, но, как говорят (я заметил) журналисты, "помог
случай". Керамические шестиугольники, на которые мама ставила горячие
кастрюли и сковородки, напоминали (графически) молекулу. Я никогда не
обращал на это никакого внимания (этого еще не хватало!), папа, я думаю,
тоже, но на этот раз он заметил и сказал, чуть неестественно засмеявшись:
- Наша семнадцатая. Знаешь, кстати, у меня есть одна мысль.
В эту секунду я вдруг понял, что совсем забыл о том, что если папа
сумеет придумать свою первую фразу (а он сумеет, любую - но сумеет), то
вторую, ответную, придется придумывать мне, а я ее не знаю, не позаботился.
Я так ясно ощутил вдруг, что не могу, не могу вот, и все тут, сказать ему:
"Давай, посмотрим", или: "Слушаю тебя", или (бодрое): "Черт побери, ну-ка,
валяй, сейчас разберемся", что совершенно для себя неожиданно схватил эту
шестиугольную подставку и шмякнул ее об пол, тихо крикнув:
- Вот так же мы и ее, заразу семнадцатую, разломаем... а потом -
перестроим!
Папа глядел на меня сумасшедшими, удивленными глазами, но его улыбка
была уже нормальной, чуть ли не радостной. Само собой, мама влетела с кухни
как пуля, услышав смертельный стон рушащегося домашнего хозяйства.
- Уронил, - сказал я. Папа добавил:
- Несчастный случай. Ничего, обойдемся, у нас их много.
Мама охнула для порядка и пошла заваривать чай, папа полез за бумагой и
авторучкой, я собрал с полу черепки, мы сели рядом, и папа написал на листе
бумаги длиннющую цепь Дейча-Лядова и подчеркнул нашу красавицу - семнадцатую
и почему-то двадцать шестую, о которой раньше мы никогда и не думали.
- Ого! - сказал я. - И до двадцать шестой дошло дело?! А верно, она
славная - усики, как у жучка?
- Усатенькая, - сказал папа. - Но на всякий случай можешь считать
двадцать шестую условно.
Он не записал формулу, а изобразил вид семнадцатой крупно и отдельно от
всей цепи, а двадцать шестую начертил таким же образом рядом.
- Итак, - сказал он. - Мы научились ломать семнадцатую, но не можем ее
перестроить. Почти все комбинации внутри цепи самой семнадцатой никакого
эффекта не дали. Конечно, можно варьировать и дальше, комбинаций еще
достаточно, но чует мое сердце - ничего у нас не выйдет. Я предлагаю (он
разорвал, сломал на чертежике семнадцатую) вот так и вот так. Мы включаем в
ее цепь субъединицу двадцать шестой, она вполне монтируется. Остатки мы
легко ликвидируем, понимаешь? В итоге - новая молекула, номер ее не важен,
просто новая молекула, какая нам по качеству и нужна. А семнадцатая и
двадцать шестая - тю-тю, исчезли за ненадобностью! - Он засмеялся очень
легко и весело. - Ну, как?
Я думал несколько минут, положив подбородок на край стола. Собственно,
вариант был идеальный, меня даже прошибла дрожь от мысли, что вот,
наконец-то, и, главное, он все сам, сам, - готовенькая, новая, такая, какая
нужна, молекула "ЭН" так и резвилась, так и сверкала у меня перед глазами,
но...
- Видишь ли, - сказал я. - Молекула годится, ты прав, но субъединица
двадцать шестой с семнадцатой не вяжется никак.
- Слушай, - сказал он. - Я уверен, ты упустил из виду новую "А-Люкс",
ну, эту печку Ухтомского. Или ты ее вовсе не знаешь. Она идеально держит
повышенное бэта-поле.
- Ой, пап!!! - обрадовался я. - Ну, конечно же, я знаю ее, вспомнил!
Она была в твоей статье, верно?! Погоди, сейчас вникну, - сказал я. - Так,
та-ак... н-да... - Я задумался. Он перестал улыбаться. - Н-да, - сказал я
через минуту. - Так-то оно так, но... - И тогда уже выложил все до конца: -
Но даже в бэта-поле нам не поднять ярусность до четырех, только до трех. Мне
так кажется...
- Почему? Я задумался.
- Для этого, по-моему, средняя группа в семнадцатой слишком слаба, а
она нам нужна, ее за здорово живешь не выкинешь, - сказал я.
Противно было это понять, но ничего не поделаешь, довод был веский. Мы
долго молчали. Краем глаза я быстро поглядел на папу - какая-то серая тень
мелькала по его лицу.
- Да, ты прав, - наконец, сказал он. - С этой "А-Люкс" вариант был
единственный. Ты прав. Да, ничего не поделаешь. Я доложу в группе, что этот
путь несостоятелен. Было решено, что раньше, чем считать на "Гигантах", я
посоветуюсь с тобой. Теперь считать бессмысленно. Ну, ладно, я побежал.
Пора.
И в этот момент (черт возьми, и зачем только эта мысль пришла мне в
голову, вернее, не именно эта мысль, а мысль произнести ее вслух?!) что-то
блеснуло у меня в голове, какой-то треск, щелчок - так всегда бывает, когда
какое-нибудь серьезное, стоящее соображение внезапно, откуда ни возьмись
врывается в меня...
- Смотри, пап! - сказал я и нарисовал семнадцатую молекулу, а внутри
ее, прямо в ее пузе - двадцать шестую. - Занятно, правда? Понимаешь что к
чему? Одна в одной, как матрешки. - Я поглядел на него, глаза его делались
все больше и больше, наполняясь каким-то странным блеском.
- Видишь, что получается - абсолютно нужный нам эффект конечного
результата. Нет, не лучше, чем в твоей идее, - такой же, но дело не в этом.
Тем более, что одну в одну никак и не загнать, невозможно, вообще
невероятно. Но сам замысел, а? Молекула в молекуле! А? Когда-нибудь сумеют!
Я так взвинтился от этой фантастической мысли, что позабыл про все на
свете и глядел на него не отрываясь, ожидая, что он скажет.
Он понял все. Все то, что не должен был бы понять, узнать от меня, а я
должен был бы скрыть от него - будь я поумнее, подогадливее.
- Да-а, это грандиозно, - сказал он чуть хрипловато. - Грандиозно!
Наивысший класс. Очень крепкие у тебя мысли, малыш. Очень! Остается только
преклоняться. Ну, пока. Мне пора.
Он стал быстро собирать портфель, но и как-то медленно одновременно,
вяло.
Хлопнула дверь, потом взревела и промелькнула за окном наша "амфибия",
и я долго еще сидел неподвижно, ошарашенный своей чертовой идеей, а еще
больше - своей фантастической глупостью и неосторожностью, и какой-то
противный привкус злобы на себя и на что-то еще появился у меня во рту.
x x x
Во второй половине этого дня произошли такие занятные события, что, в
известном смысле, их даже можно назвать, научными:
В тот день, когда я (не во сне, а наяву) был (с Наткой) в "Тропиках", я
должен был повидаться там с ребятами из старой школы. И я их там видел, и
ребят из новой школы тоже, но так и не подошел к ним и не поболтал ни о чем,
и, хотя было абсолютно понятно, почему моя жизнь в этот момент пошла по
особой специальной кривой (Натка, розарий), моя жизнь, в целом, поменяла
свой общий вид в несколько неполном, неверном направлении и была обязана в
Посняков Андрей
Максимов Альберт
Пехов Алексей
Андреев Николай