Чтение 16–й страницы книги ~Рабочий Шевырев~

играющим светом озарил разбитую, разгромленную комнату.

Тогда Аладьев прислонился спиной в углу комнаты и осмотрелся.

Было уже почти совсем светло. Странно и печально выглядела его старая
милая комната. Сбитая лампа лежала на боку в луже керосина; боком висел
портрет Толстого, пробитый пулей; белая пыль штукатурки насыпалась по углам,
и легкими струйками уползал в разбитое окно, на волю, синий дымок.

Страшно шевельнулась душа Аладьева. Ему представилось, что он сошел с
ума, что этого не может быть. Ведь только вчера, несколько часов тому назад,
он сидел за этим столом и писал, а вокруг мирно и серьезно жили все мелочи
его обстановки, книги, портреты, рисунки его. И невыразимая грусть, полная
последних горьких слез, охватила его душу. Он посмотрел на свой стол, на
книги... и с безысходным отчаянием схватил себя за волосы. Вся будущая
жизнь, которая могла быть такой интересной, долгой и светлой, полная
любимого труда, милых людей, непередаваемой прелести солнечных дней и любви,
мелькнула перед ним. Жизнь, которая могла бы быть и не будет.

"Смерть!" - глухо сказал внутри страшный голос отчаяния.

"Почему? Что же случилось?.. Одна глупая случайность!.." - еще успел
подумать он.

Град тяжелых ударов посыпался на дверь в соседнюю комнату. По коридору
тащили что-то тяжелое. Кто-то командовал резким напряженным голосом. И вдруг
опять затрещали выстрелы, и пыль посыпалась с потолка, и осколки двери
больно щелкнули Аладьева по лицу, мгновенно облившемуся горячей кровью.

"Ага! - подумал он со странным мертвым спокойствием и холодной
ненавистью. - Если так!.."

Веселая мстительная злоба неудержимо подступала к горлу, он хрипло
выкрикнул какое-то слово и как кошка прыгнул к кровати, протягивая руку за
снарядом.

- Пали! Вот! - крикнул кто-то, казалось, над самым ухом.

Выстрелов Аладьев не слыхал. Что-то ярко вспыхнуло у него перед
глазами, вся комната метнулась куда-то в сторону, и Аладьев с силой ударился
затылком о пол.

И сразу все стихло напряженной жуткой тишиной.

В комнату заглядывали бледные солдаты с винтовками в руках. Дым
медленно выползал в разбитое окно, за которым светлел нарождающийся день, а
Аладьев лежал посреди своей комнаты, лицом вверх, откинув руки и подогнув
колени длинных мертвых ног. Его унылый нос, посиневший и запачканный кровью,
смотрел в потолок, и что-то черное, страшное тихо расплывалось на полу возле
его головы.

XIII

Шевырев, подняв воротник пальто и глубоко засунув руки в карманы, шел
по светлой улице, полной спешащим куда-то народом.

На всех перекрестках газетчики продавали газеты и, точно выхваляя
товар, выкрикивали:

- Драма на Моховой!.. Перестрелка с анархистами!

И люди покупали большие бумажные листы, на которых эти слова были
напечатаны крупным жирным шрифтом, издали похожим на траурные украшения.
Шевырев купил газету и, сидя в Екатерининском сквере, где высоко чернел
величавый памятник прошлого и звонко разносились голоса детей, пестревших,
как живые цветы, прочел подробное описание. Оно заканчивалось словами:

"Скрывшийся через окно анархист, проживавший по паспорту крестьянина
Николая Егорова Шевырева, по сведениям полиции в действительности давно
разыскиваемый студент Юрьевского университета Леонид Николаевич Токарев,
приговоренный к смертной казни и бежавший из-под вооруженного караула по
дороге в суд. К розыску его приняты все меры".

Лицо Шевырева было совершенно спокойно. Только в том месте, где
репортер преувеличенно драматическим языком и с множеством восклицательных
знаков описывал, в каком положении нашли труп Аладьева, в глазах Шевырева
мелькнуло что-то похожее и на мучительную жалость, и на безумную злобу.

Потом он встал, равнодушно окинул взглядом копошащуюся вокруг детвору и
пошел из сада.

Странное чувство переживал он. Настойчиво и неодолимо что-то тянуло его
"туда". Он ясно сознавал, что это страшно опасно, что все шансы за то, что
его узнают дворники и схватят, и он уже чувствовал в пестрой
равнодушно-торопливой толпе незримые руки, медленно и неуклонно окружавшие
его мертвым кольцом. Было очевидно, что ему нельзя ни уехать из города, ни
скитаться по улицам, а он был голоден и продрог, как бездомная собака. И это
ощущение собачьей затравленности рождало насмешку и наглость.

"Все равно", - думал он машинально и, как будто спокойно глядя перед
собой холодными светлыми глазами и высоко подняв голову, медленно шел к
месту, куда тянула его непонятная сила злобы, отчаяния и жалости.

Еще издали он увидел у знакомого дома черную возбужденную толпу и две
темных фигуры конных городовых, возвышавшихся над торопливо перемещающимися
у ворот головами любопытных.

Толпа стояла на панели, по обе стороны ворот и на противоположном
тротуаре далеко вытянулась сплошной массой черных тел, в которой странно и
тревожно бледнели человеческие лица с острыми темными глазами. Шевырев
вмешался в толпу у самых ворот и стал слушать, что говорили вокруг.

Большинство ждало молча и старалось заглянуть во двор, где чернели
фигуры городовых и серели шинели околоточных. У панели стоял фургон Красного
Креста, и этот красный символ страдания без слов говорил, что произошла
страшная драма, тайна которой никому не известна и тревожит и влечет робкие
человеческие сердца.

Какой-то подмастерье в картузе, заляпанном белой и зеленой краской,
ораторствовал в кучке народа, и к нему теснились со всех сторон, из-за плеч
и спин вытягивая горящие любопытством лица.

- Значит, хотели схватить одного, который, значит, разыскивался, а он,
конечно, убег!.. Ну, значит, обыск, а тот, который, значит, ни при чем,
стрелил... двух человек убил и жандарма ранил в живот... Ну, значит, жильцов
всех удалили, и пошла перепалка!..

- А другой при чем же? - строго спрашивал толстый солидный господин с
таким выражением лица, будто он явился сюда для водворения порядка и должен
был обстоятельно допросить мастерового.

Подмастерье в решительной ажитации, очевидно испытывая большое
наслаждение и чувствуя себя героем, повертывался из стороны в сторону и
торопился страшно.

- А другой, значит, ни при чем... у него, говорят, бомбу нашли...

- Как же ты говоришь - бомбу нашли, а ни при чем?.. Путаешь, парень,
зря!

- А вот и не путаю! А значит, искали не его, про него полиции
неизвестно было, а уже потом оказалось, что и он из таких!..

- Послушайте, а кто он такой? - вмешалась нарядная женщина.

- А не знаю, - с сожалением ответил мастеровой.

Ее подрисованные глаза горели любопытством и нежные щеки розовели от
оживления. Со всех сторон смотрели такие же жадные, любопытные глаза, и люди
наваливались друг на друга, боясь упустить хоть одно слово из того, что
рассказывал мастеровой.

- Так, значит, его по ошибке убили?

- Выходит так, что по ошибке! - развел руками рассказчик и с таким
видом, точно это доставило ему живейшее удовольствие, улыбаясь, обвел руками
слушателей.

- Но ведь это ужасно! - вскрикнула женщина и тоже оглянулась кругом,
как бы ища сочувствия.

- Ну, знаете... бомбу-то и у него нашли! - заметил какой-то молодой
офицер, чуть-чуть улыбаясь красивой женщине. - Все это из одной шайки.

Черные глаза женщины быстро взглянули на него, и нельзя было понять,
какое выражение было в них: кокетство или протест.

- Да, но все-таки это ужасно! - сказала она.

И еще кто-то ужасался. Сыпались лихорадочно возбужденные вопросы.
Хотелось раскрыть тайну, узнать хоть какую-нибудь подробность этого
страшного, но увлекательного романа. Было оживленно и даже весело, как при
уличном скандале. Толпа волновалась, и только городовые молча возвышались на
конях, изредка движением руки осаживая напиравших.

Безмолвно слушал и Шевырев, медленно и почти незаметно переводя
холодные светлые глаза с одного лица на другое. И чем больше смотрел, тем
тверже сжимались его губы и сильнее дрожали пальцы запрятанных в карманы
рук.

- Оно и хорошо, что пристрелили! Другим неповадно!.. Ишь моду взяли:
бомбы бросать!..

- Черт знает что такое, - тихо заметил кто-то у самого плеча Шевырева.

Он быстро оглянулся и увидел молодые глаза, смотревшие на толпу с
негодованием и презрением.

Это была совсем молоденькая девушка с таким ярким румянцем на щеках,
точно ее только что шутя щекотали.

- А и правду, хорошо ведь... - возразил ей спутник студент.

- Что вы!

- А лучше было бы, если бы его повесили? - горько ответил студент и
потупился.

Шевырев внимательно посмотрел на него.

Но студент, заметив внимание, вдруг съежился и, тронув девушку за руку,
сказал:

- Пойдемте, Маруся... Что ж тут...

- Несут, несут! - заговорили в толпе, и вдруг вся масса двинулась,
заволновалась и навалилась к воротам.

Сначала показались только головы городовых, из которых двое было без
шапок, потом султан жандарма. Что-то несли, но за толпой не видно было что.
Только по смутному тревожному ропоту толпы и медленным движениям солдатских
голов, красных от натуги, видно было, что несут нечто тяжелое и жуткое.

- Ай, батюшки мои родные! - страдальчески выкрикнул наивный бабий