Чтение 16–й страницы книги ~Статский советник~

* * *

Дверь арбатского особнячка сама распахнулась навстречу. Тихий господин, очень похожий на того, что сидел в гостинице у кровати, слегка поклонился и доложил:

- Сидит в кабинете. Дверь я запер. Один раз выводил в ватер-клозет. Два раза просила воды. Более ничего-с.

- Ясно, Коржиков. Можешь возвращаться в гостиницу. Отоспись. Мы тут с его высокородием сами справимся. - И заговорщицки подмигнул Эрасту Петровичу, отчего у последнего возникло секундное, но очень сильное желание взять глумливца двумя руками за шею и переломить на ней позвонки, что соединяют дух с телом.

- Сейчас я вас заново познакомлю с прославленной разбивательницей сердец, непревзойденной актрисой и загадочной красавицей.

Пожарский, злорадно посмеиваясь, первым поднимался по лесенке.

Открыл ключом знакомую дверь, сделал шаг внутрь и повернул ручку газового рожка. Комната наполнилась чуть подрагивающим светом.

- Что же вы, мадемуазель, даже и не обернетесь? - насмешливо спросил Глеб Георгиевич, обращаясь к той, кого Фандорину, все еще находившемуся в коридоре, было не видно.

- Что?! - взревел вдруг князь. - Коржиков, скотина, под суд пойдешь!

Он рванулся с порога внутрь, и статский советник увидел тонкую женскую фигуру, неподвижно стоявшую лицом к окну. Голова женщины была меланхолично наклонена на бок, а неподвижной фигура казалась только на первый взгляд. Уже при втором взгляде было видно, что она слегка раскачивается из стороны в сторону, да и ноги чуть-чуть не достают до пола.

- Эсфирь..., - обессиленно прошептал Эраст Петрович. - Господи...

Князь достал из кармана нож, чиркнул по веревке, и труп грузно повалился на пол. С неживой грацией тряпичной куклы встряхнув руками, тело ткнулось лбом в паркет и теперь уже в самом деле стало совершенно недвижным.

- А, черт. - Пожарский присел на корточки, расстроенно поцокал языком. - Свою полезность она исчерпала, но все равно жалко. Незаурядная была особа. Да и хотелось вас побаловать... Ничего не поделаешь, увидите эту красу уже увядшей.

Он взял покойницу за плечи и перевернул на спину.

Эраст Петрович непроизвольно зажмурился, но, устыдившись собственной слабости, заставил себя открыть глаза.

Увидел такое, что снова зажмурился - от неожиданности. А потом несолидно захлопал ресницами.

Женщину, лежавшую на полу, Фандорин видел впервые - такое лицо, раз увидев, не позабудешь. Одна его половина была вполне обыкновенной и даже не лишенной миловидности, зато с другой стороны черты были сплющены, полураздавлены, так что разрез глаза получился почти вертикальный, а скула наезжала на ухо.

Пожарский рассмеялся, очень довольный произведенным эффектом.

- Хороша, чертовка? Родовая травма. Акушер неудачно щипцами прихватил. Теперь понятны мотивы поведения мадемуазель Дианы? Как еще могла она относиться к мужчинам, которые при свете дня шарахались от нее в ужасе? Только с ненавистью. Вот почему ей нравилось житъ в этом заколдованном замке, где царили мрак и тишина. Тут ока была не несчастной уродиной, а писакой раскрасавицей, какую только может представить мужское воображение. Бр-р-р, - передернулся Глеб Георгиевич, гладя на страшную маску, и пожаловался. - Вам-то что, а я как подумаю, что вчера полдня ублажал этакое чудище, мороз по коже.

Эраст Петрович стоял в полном онемении чувств, еще не оправившись от потрясения, но уже знал, что первой эмоцией, которую испытает в самом скором времени - только вот сердце немного отойдет - будет острейший стыд.

- Впрочем, возможно, в аду, куда несомненно отправилась новопреставленная, именно такие и почитаются первейшими красотками, - философски заметил князь. - Однако наш план, Эраст Петрович, остается в силе. Сугроб справа, не забудьте.

Глава четырнадцатая

Яма

Пожарский опаздывал.

Шесть минут десятого. Грин спрятал часы в карман шинели. Там же лежал "кольт", и пальцы плотно обхватили удобную рифленую рукоятку.

Не так уж плохи дела у революции, если сыскное начальство вынуждено встречаться конспиративно, тайком от собственных подчиненных. Вражеский лагерь охвачен тревогой и неуверенностью, там боятся собственной тени, никому не доверяют. И правильно делают.

Или догадываются про ТГ?

А всё просто: не может победить дело, сторонники которого больше всего пекутся о собственном благе. Вот почему торжество революции неизбежно.

Только ты до него не доживешь, напомнил себе Грин, чтобы загнать вглубь лазурь, после вчерашнего так и норовившую вылезти на поверхность. Ты - спичка. Ты и так горишь дольше обычного. А радость жизни ты исключил из своего существования сам.

Статский советник Фандорин сидел на соседней скамейке. Скучливо постукивал перчаткой по колену, рассматривал галок, прыгавших по ветвям старого дуба.

Сейчас этот красивый, щегольски одетый человек умрет. И никогда уже не узнать, о чем он думал в последние минуты своей жизни.

От неожиданной мысли Грин вздрогнул. Когда целишься во врага, нельзя думать про его мать и детей, напомнил он себе то, что не раз говорил Снегирю. Раз человек надел вражеский мундир - значит, превратился из мирного обывателя в солдата.

Шинель на Грине была толстая, хорошего сукна. Нобель принес из дому, у него отец - отставной генерал.

Игла прицепила Грину седые усы и бакенбарды. Отличная маскировка.

По дорожке шел Снегирь, одетый гимназистом. Ему полагалось проверить переулок - всё ли чисто. Проходя мимо, чуть кивнул и сел на скамейку возле Фандорина. Зачерпнул свежего снега, сунул в рот. Волнуется.

Нобель и Шварц скребли лопатами аллею. Емеля стоял по ту сторону решетки, изображал городового. Марат и Бобер, в чуйках и валенках, играли в свайку возле самого входа. Отличное время выбрали для беседы Пожарский и Фандорин. Ни гуляющих, ни даже прохожих.

- Хрен тебе, а не алтын! - крикнул Марат, отскакивая в сторону. - Накося, выкуси!

И, насвистывая двинулся по аллее. Руки небрежно сунул в карманы.

Это был сигнал. Значит, появился Пожарский.

Бобер кинутся за Маратом:

- Ты чё, ты чё! - крикнул Бобер (отличный, спокойный парень из бывших студентов). - Гони должок!

А за ними показался и долгожданный господин вице-директор.

В гвардейской шинели, белой свитской шапке, при сабле Хорош конспиратор.

Пожарский остановился у входа в сквер, широко расставил ноги в сверкающих сапогах и, картинно ухватившись за портупею, крикнул:

- Господа нигилисты! Вы окружены со всех сторон! Рекомендую сдаваться!

И в ту же секунду проворно нырнул за ограду, исчез позади заснеженных кустов.

Грин оглянулся на Фандорина, но и статский советник, пробудившись от мечтательности, проявил удивительную прыткость. Схватил Снегиря за воротник, притянул к себе и вместе с ним зачем-то бросился в сугроб, возвышавшийся справа от скамейки.

Со всех сторон затрещало, загрохотало, загремело, будто кто-то с хрустом рвал напополам весь белый свет.

Грин увидел, как Марат, всплеснув руками, дернулся, словно от сильного толчка в спину, как Бобер стреляет из-под локтя куда-то вверх и вбок.

Выхватив из кармана "кольт", ринулся выручать Снегиря. Пулей сбило с головы шапку, чиркнуло по темени. Грин покачнулся, не устоял на ногах и рухнул в сугроб, что был слева от соседней скамейки.

Дальше случилось невероятное.

Сугроб оказался гораздо глубже, чем можно было вообразить по его внешнему виду. Что-то затрещало, на миг сделалось темно, а затем последовал весьма ощутимый удар о твердое. Сразу же сверху обрушилась белая лавина, и Грин забарахтался в ней, перестав понимать, что происходит.

Кое-как вскочив на ноги, он увидел, что стоит в глубокой яме, по грудь утонув в снегу. Было видно небо, облака, ветки дерева. Стрельба сделалась еще громче, отдельные выстрелы стали почти неразличимы, подхваченные и усиленные эхом.

Наверху шел бой, а он, стальной человек, отсиживался в щели!

Грин подпрыгнул, коснулся пальцами края ямы, но ухватиться было не за что. Тут обнаружилось, что при падении он уронил револьвер, и искать его в этой снежной каше представлялось делом долгим, а возможно, и безнадежным.

Неважно, только бы выбраться.

Он принялся остервенело утрамбовывать снег - руками, ногами, даже ягодицами. И тут вдруг пальба прекратилась.

От этой тишины Грину впервые за долгие годы стало страшно. А он думал, что никогда больше не ощутит этого знобкого, стискивающего сердце чувства.

Неужели все? Так быстро?

Он влез на утоптанный снег, высунул из ямы голову, но сразу присел. К ограде густой цепью шли люди в штатском, держа в руках дымящиеся карабины и револьверы.

Даже не застрелишься - не из чего. Сиди, как угодивший в яму волк, и жди, пока вытащат за шиворот.

Опустился на корточки, стал лихорадочно шарить в снегу. Только бы найти, только бы найти. Большего счастья Грин сейчас вообразить не мог.

Бесполезно. Револьвер, наверное, где-то там, на самом дне.

Грин развернулся и вдруг увидел черную дыру, уходившую куда-то вбок. Не раздумывая, шагнул в нее и понял, что это подземный ход: узкий, чуть выше человеческого роста, пропахший мерзлой землей.

Удивляться было некогда.

Он побежал в темноту, наталкиваясь плечами на стенки лаза.

Довольно скоро, шагов через пятьдесят, впереди забрезжил свет. Грин убыстрил бег и вдруг оказался в разрытой траншее. Она была огорожена досками, сверху над ней нависала каменная стена дома и вывеска "Мёбиус и сыновья. Колониальные товары".

Тут Грин вспомнил: в переулке, что выводил к скверу, была какая-то канава, а по краям - наскоро сколоченная изгородь. Вот оно что.

Он выбрался из ямы. В переулке было пусто, но из сквера доносился гул множества голосов.

Прижался к стене дома, выглянул.

Люди в штатском сволакивали тела на аллею. Грин увидел, как двое филеров тащут за ноги какого-то полицейского и не сразу понял, кто это, потому что полы завернувшейся шинели прикрывали убитому лицо. Из-за отворота выпала пухлая книжка в знакомом переплете. "Граф Монте-Кристо". Емеля взял с собой на акцию - боялся, вдруг не доведется вернуться на квартиру, и он не узнает, отомстил граф иудам или нет.

- Чего это, а? - раздался сзади напуганный голос.

Из подворотни высовывался дворник. В фартуке, с бляхой.

Посмотрел на засыпанного снегом человека с остановившимися глазами и виновато пояснил:

- Я ничего, сижу, не высовываюсь, как ведено. Это вы кого, а? Хитровских? Или бонбистов?

- Бомбистов, - ответил Грин и быстро пошел по переулку.

Времени было совсем мало.

- Уходим, - сказал он открывшей дверь Игле. - Быстрее.

Она побледнела, но ни о чем спрашивать не стала - сразу кинулась обуваться.

Грин взял два револьвера, патроны, банку с гремучей смесью и несколько взрывателей. Готовые корпуса пришлось оставить.

Только когда спустились на улицу и благополучно свернули за угол, стало ясно, что квартира не обложена. Видно, полиция была уверена, что БГ сама придет в капкан, и решила воздержаться от наружного наблюдения, чтобы ненароком себя не выдать.

- Куда? - спросил Грин. - В гостиницу нельзя. Будут искать.

Поколебавшись, Игла сказала:

- Ко мне. Только... Ладно, сам увидишь.

Извозчику велела везти на Пречистенку, к дому фа-фа Добринского.

Пока ехали, Грин вполголоса рассказал, что произошло в Брюсовском. Лицо у Иглы было неподвижное, но по щекам одна за другой катились слезы.

Сани остановились у старинных чугунных ворот, украшенных короной. За оградой виднелся двор и большой трехэтажный дворец, когда-то, наверное, пышный и нарядный, а ныне облупившийся и явно заброшенный.

- Там никто не живет, двери заколочены, - словно оправдываясь, объяснила Игла. - Как отец умер, я всех слуг отпустила. А продать его нельзя. Отец завещал дом моему сыну. Если будет. А если не будет, то после моей смерти - управе Георгиевского ордена...

Значит, про невесту Фокусника говорили правду, что графская дочь, рассеянно подумал Грин, чей мозг потихоньку начинал подбираться к главному.

Игла повела его мимо запертых ворот, вдоль решетки к маленькой пристройке с мезонином, выходившей крыльцом прямо на улицу.

- Здесь когда-то семейный лекарь жил, - сказала Игла. - А теперь я. Одна.

Но он уже не слушал.

Не глядя по сторонам прошел за ней через какую-то комнату, даже не посмотрев по сторонам. Сел в кресло.

- Что же теперь делать? - спросила Игла.

- Мне нужно подумать, - ровным голосом ответил Грин.

- А можно я посижу рядом? Я не буду мешать...

Но она мешала. Ее мягкий, бирюзовый взгляд не давал мысли организоваться, в голову лезло второстепенное и вовсе ненужное.

Усилием воли Грин заставил себя не сбиваться с прямой линии, сосредоточиться на насущной задаче.

Насущная задача называлась ТГ. Кроме Грина решить ее было некому.

Чем же он располагал?

Только хорошо тренированной памятью.

К ней и следовало обратиться.

Всего ТГ прислал восемь писем.

Первое - про екатериноградского губернатора Богданова. Поступило вскоре после неудачного покушения на Храпова, 23 сентября минувшего года. Нивесть откуда появилось на обеденном столе конспиративной квартиры на Фонтанке. Напечатано на машине "ундервуд"

Второе - про жандармского генерала Селиванова. Само собой обнаружилось в кармане Гринова пальто 1 декабря минувшего года. Дело было на партийной "свадьбе". Пишущая машина - снова "ундервуд".

Третье - про Пожарского и неведомого "важного агента", который оказался членом заграничного ЦК Стасовым. Нашлось на полу в прихожей квартиры на Васильевском 15 января. Пишущая машина та же.

Четвертое - про Храпова. На колпинской даче. Емеля подобрал записку, обернутую камнем, под открытой форточкой. Это было 16 февраля. ТГ опять воспользовался "ундервудом".

Итак, первые четыре письма были получены в Петербурге, причем между первым и последним миновало почти пять месяцев.

В Москве же ТГ залихорадило: за четыре дня - четыре послания.

Пятое - про предательство Рахмета и про то, что Сверчинский ночью будет на Николаевском вокзале. Пришло во вторник, 19-го. Опять, как со "свадьбой", загадочным образом оказалось в кармане висящего пальто. Машина сменилась, теперь это был "ремингтон №5". Очевидно, "ундервуд" остался в Питере.

Шестое - про полицейскую блокаду у железнодорожных пакгаузов и про новую квартиру. Это было в среду, 20-го. Письмо принес Матвей, кто-то незаметно подсунул ему конверт в карман тулупа. Напечатано на "ремингтоне".

Седьмое - про Петросовские бани. Брошено в почтовую щель 21 февраля. "Ремингтон".

Последнее, восьмое, заманивающее в ловушку, поступило тем же образом. Было это вчера, в пятницу. Машина - "ремингтон".

Что же из всего этого следует?

Почему ТГ сначала оказывал бесценные услуги, а потом предал?

Потому же, почему предают другие: был арестован и сломлен. Или был раскрыт и сам стал жертвой провокации. Неважно, это второстепенное.

Главное - кто он?

В четырех случаях из восьми ТГ или его посредник находился в непосредственной близости от Грина. В остальных четырех подобраться к Грину почему-то не захотел или не смог и действовал не изнутри, а снаружи: через открытую форточку, через дверь, через Матвея.

Ну, в Колпине понятно: после январского экса Грин объявил группе карантин - сидели на даче, никуда не выходили, ни с кем не встречались.

В Москве же ТГ имел прямой доступ к Грину всего в одном случае, 19 февраля, когда Козырь проводил инструктаж перед нападением на карету экспедиции государственных бумаг. Затем ТГ по какой-то причине прямого доступа лишился.

Что произошло между вторником и средой?

Грин дернулся в кресле, осененный арифметической простотой разгадки. Как только он не додумался раньше! Просто не было истинной, категорической необходимости, которая так обостряет работу мысли.

- Что? - испуганно спросила Игла. - Тебе нехорошо?

Он молча схватил со стола карандаш, лист бумаги. Помедлил с минуту и быстро набросал несколько строк, сверху приписал адрес.

- Это на телеграф. Сверхсрочным тарифом.

Глава пятнадцатая,

в которой Фандорин учится гибкости

Грин оказался не таким, каким представлял его Эраст Петрович. Ничего злодейского или особенно кровожадного в человеке, сидевшем на соседней скамье, статский советник не усмотрел. Суровое, чеканное лицо, которое трудно вообразить улыбающимся. И совсем еще молодое, несмотря на неуклюжий маскарад в виде седых усов и бакенбардов.

Похоже, что кроме самого Фандорина и террористов в Брюсовском сквере никого и не было. Пожарский отлично выбрал место для операции. По ту сторону решетки прогуливался городовой, несомненно ряженый. Двое молодых дворников с неестественно длинными бородами и интеллигентными лицами неуклюже скребли фанерными лопатами снег. Еще двое парней поодаль играли в свайку, но что-то не больно увлеченно - слишком часто поглядывали по сторонам.

Девять уже миновало, но Пожарский медлил. Очевидно ждал, пока вернется самый юный из боевиков, изображающий гимназиста.

Но вот и он. Насвистывая, прошел аллеей, сел на расстоянии вытянутой руки от Эраста Петровича, как раз рядом с дырявым сугробом и жадно сунул в рот пригоршню снега. Надо же, подумал статский советник, совсем ребенок, а уже приучен к убийствам. В отличие от фальшивого генерала "гимназист" смотрелся вполне убедительно. Вероятно, это и был Снегирь.

Появился Пожарский, и игроки в свайку потянулись к центру сквера. Эраст Петрович внутренне подобрался. Князь крикнул, что предлагает нигилистам сдаваться, и Фандорин пружинисто вскочил с места, легко подцепил "гимназиста" за воротник шинели и потянул за собой в спасительный сугроб. Умирать мальчишке было рано.

Снег мягко принял статского советника, но пустил недалеко - вряд ли больше, чем на аршин. Снегирь упал сверху и забарахтался, но из крепких рук Эраста Петровича вырваться было непросто.

Со всех сторон грянули выстрелы. Фандорин знал, что стрелки Летучего отряда, усиленные мыльниковскими филерами, бьют с монастырских стен, с окрестных крыш и не прекратят огонь, пока в сквере шевелится хоть что-то живое.

Где же обещанная яма?

Эраст Петрович слегка сдавил юному террористу нервный узел, чтобы перестал брыкаться и раз, другой, третий ударил кулаком по земле. Если там, под снегом, была фанера, она пружинила бы, но нет, твердь оставалась твердью.

"Гимназист" больше не пытался высвободиться, только время от времени вздрагивал, будто от электрического тока, хотя вздрагивать ему было вроде бы нечего - Фандорин надавил несильно, минут на десять полного покоя.

Несколько раз со свирепым шипением в снег входили пули - совсем близко. Эраст Петрович колотил по неподатливой фанере все яростней и даже пробовал подпрыгнуть, насколько это было возможно в лежачем положении, да еще с грузом. Нет, яма раскрываться не желала. То ли фанера задубела за ночь, то ли еще что.

А пальба между тем стала редеть и вскоре стихла совсем.

На аллее раздались голоса:

- Этот готов. Чистое решето.

- Этот тоже. Ишь рожу-то разворотило, не опознаешь.

Вылезать из сугроба было бы неблагоразумно - сразу всадят десяток пуль, поэтому Эраст Петрович, не вставая, крикнул:

- Господа, я Фандорин, не стреляйте!

И лишь потом, стянув с себя мирно покоящегося Снегиря, поднялся, вероятно, похожий на снежную бабу.