Чтение 16–й страницы книги ~Когда Боги спят~

- Да мне нас...ть на ваши с ним извинения!

- Поймите, если он провалится в области - погибнет, как политик, как человек. Он умеет быть благодарным, я убедился в этом.

- Что, получили благодарность за предательство?

Он был непробиваем.

- Вы же сильный человек, Анатолий Алексеевич. Настало время переступить через себя, через свои амбиции, через обиды. Для Константина Владимировича это урок, путь к зрелости. Кстати, он готов оставить за вами дом, оформить это законодательно, провести через собрание...

- Комсомольцы не продаются! - засмеялся Зубатый и пошел в подъезд. - К тому же, не люблю жить в музее.

- Вам нужно встретиться с самим Константином Владимировичем. Необходимо!

- Не нужно, не хочу, - бросил он и закрыл за собой дверь.

Потом, в тепле и тишине, он заново перебрал, перетряс в памяти весь разговор и пришел к выводу, что Хамзат, этот старый кагэбэшник, чутко уловил, что происходит в стане противника. Скорее всего, там случился крупный раскол, предательство всегда порождает предательство. Видимо, не смогли поделить портфели в правительстве, и в результате в Генеральную прокуратуру пошла жалоба. Об этом стало известно, и Крюков засуетился, начал искать компромиссы. Самый надежный - это помириться с Зубатым и встать в одну упряжку. Очень уж не верится, чтобы этот молодой, самоуверенный и властный человек испугался войти во власть, которую жаждал. В Думе, как человек военный, он занимался оборонной политикой, много ездил по войскам, выступал в штабах и часто попадал в телекамеру. Наблюдая за ним, искушенный в человеческих характерах Зубатый отчетливо видел в нем политика с организаторскими способностями. Слышно было, генералы от него отплевывались, как от чумы, но за спиной, а в глаза одобряли его речи и смотрели в рот, что говорило о притягательности личности. Судя по размаху и поступи, губернаторство для Крюкова всего лишь трамплин, чтобы вернуться назад, в Москву, уже в новой ипостаси.

Да, что-то случилось в команде, неслучайно прокурор вдруг снова приблизился и проявил принципиальность, пройдоха Шишкин прибежал с информацией о старце, уже готовый служить, а комсомолец Коля Канторщик всегда держал нос по ветру. Это только он, Зубатый, самоустранился и ничего не знает...

А и знать не нужно - отрезанный ломоть! Уйти, как отцу, на ферму, разводить коней, жить на природе, например, в Соринской Пустыни...

Вспомнив о своей прародине, он ощутил теплое, приятное жжение в груди: наплевать на все и махнуть месяца на два. Заколоченные, бесхозные избы есть, подремонтировать печь, заготовить дров. В конце концов, десять лет не был в отпуске, если не считать весенних охот, когда уезжал на три-четыре дня, и то в майские праздники.

Но там мертвая зона, даже не позвонить будет, не узнать, что с Машей. Да ведь можно выехать туда, где есть связь...

Зубатый так увлекся мыслью уехать, что наутро непроизвольно стал собираться, вернее, присматривать, что взять из зимних вещей, однако примчался Хамзат, необычно возбужденный и веселый.

- Я сказал, мы будем на горе! Еще посмотрим сверху! Помнишь мои слова?

Зубатый перебирал в шкафу теплую одежду и молчал. Начальник охраны немного сбавил напор.

- Сегодня ко мне прибежал этот... плохой человек Межаев. Просит твою встречу с Крюковым организовать. Я должен убедить тебя, встреча необходима.

- Не убеждай, Хамзат Рамазанович. Встречаться не буду.

- Как не буду? Надо встречаться, говорить, надо на гору идти! Дорога есть! Крюков слабый, толкни пальцем - упадет. Я знаю, у меня человек есть, у него работает.

- Межаев, что ли?

- Зачем Межаев? Хороший человек есть! Верный! Сам туда посадил.

- Не твой ли верный человек организовал жалобу в Центризбирком?

- Почему мой? Не мой! Он сам не знал, откуда жалоба, кто стучал! Никто не знал! Друг друга проверяют, допрашивают.

- У них что там, раскол?

- Какой раскол? Жалоба пришла - объединились, все как один, стоят.

- А говоришь, Крюков слабый!

- Слабый. На людях крепкий, воля есть, а так слабый. Мать болеет, наказание, сказал, мне. Если человек так думает - пропал политик, пропал лидер. Начальник никогда не должен думать, как наказали, кто наказал, за что наказал. Для политика /Бога нет и греха нет. А греха нет, кто накажет?

- В таком случае, и я слабый, - признался Зубатый. - Все время только о наказании и думаю.

- Э-э! Ты плохо думаешь! Встречайся с Крюковым и говори.

- Нет, Хамзат, не о чем говорить. Надоело мне все это, ничего не хочу. Мне правую руку уже отсекли - левую бы уберечь.

- Какую руку? - опешил он.

- Старуха так сказала. Помнишь, на Серебряной улице? Вон она, на стенке висит. Та самая, которую ты так и не нашел.

Зубатый достал с антресолей два пустых рюкзака и распахнул дверцы шкафа.

- Просьба есть... Отвези собак на охотбазу. Не то я их совсем испорчу в квартире...

На сей раз он ехал один, испытывая удивительное, почти ребячье чувство свободы, легкости и каких-то увлекательных, приятных предощущений. Дорогу хорошо подморозило, и по обочинам, а то и по болотным кочкам и кустам, объезжая грязи и глубокие колеи, он пробился на берег Соры. И тут, у брода, перевел дух, еще не веря, что добрался, и Соринская Пустынь вот она, за рекой. Зубатый переобулся в бродни и с палкой в руках пошел промерять дно. Осенние дожди сделали свое дело, вода поднялась, и теперь было не переехать и не перебрести. А был вечер, едва село солнце, как начало стремительно темнеть, деревня и на сей раз казалась вымершей, и надежда перебраться на ту сторону медленно растаяла. Он не переживал, собрал сушняка, развел у воды костер и повесил походный котелок. Не успела закипеть вода, как на реке послышался плеск весел и потом забористая ругань:

- Никита? Мать твою! Я говорил, это мое место! А ну к такой-то матери отсюда!

В темноте даже лодки не было видно, лишь движение воды. И этот висящий в воздухе голос. Наконец, шаркнула галька под днищем, и в отблесках огня Зубатый увидел, как на берег выскочил мужик с острогой в руках. Увидев, что перед ним совершенно чужой человек, а еще и машина тут же, мгновенно унял ретивость и заговорил с легкостью:

- Думал, опять Никита! Молодой, так что ему около деревни рыбачить? Всю жизнь брод старикам оставляли! Ехал бы вон на Митинский перекат. Там налима-то, а щучья - прорва! Ленивый, гад, грести неохота, а ребятишек полный дом настрогал. Это ему не лень! Еще и Ванька сюда с вечера метил, да только кто первый занял, того и брод. Ванька моложе меня, пускай выше гребет.

Он был примерно отцовского возраста, и энергия брызгала из него, как вода из-под весла, причем беззлобная, веселая. Наконец-то старик спохватился, воткнул острогу черешком в берег, пригляделся.

- А я тебя уже видал, помню, - свел брови. - На кладбище, Дорку хороняли, верно?

- Верно, и я тебя заметил...

- Опять приехал?

- Опять.

- Правильно. Тогда давай лучить? Гляди, вон рыба на твой костер пришла.

Припай был разбит лодкой, и Зубатый разглядел в светлой воде неясные тени, напоминающие коряги, но дедок подкрался к береговой кромке, прицелился и ударил острогой.

- Во! Так надо рыбку ловить!

И вытащил килограммового налима. Сразу же заспешил, засуетился, набросал смолья в стальную корзину, свисающую с носа лодки, выхватил головню из костра, разжег огонь.

- Раз у тебя вода кипит, уху вари! - приказал, - А я прокачусь вдоль песка. Жалко, подморозило, забереги схватились...

Появление этого человека как-то сразу сняло дорожное напряжение. Зубатый вычистил рыбу, положил в котелок, и сразу же запахло ухой, детством. Костер высвечивал красноватое пятно на воде, напрочь скрыв весь остальной мир, а на незримой реке плавал яркий светлячок, слышался звонкий треск льда, тихий мат и плеск весел. У жаркого огня не чувствовался мороз, и потому чудилось, будто еще лето на дворе, вот сейчас еще пару часов - и рассветет, над рекой появится туман, пролетят утки, и выкатится горячее, казахстанское солнце.

На рыбалку они ездили с отцом всегда с вечера, от целинного совхоза до ближайшей речки было сто двадцать верст. Отец всю жизнь презирал охоту, но с речки его было не вытащить.

Уха давно сварилась, Зубатый накрыл импровизированный стол, достал бутылку, а дедка все еще не было - судя по звукам, бултыхался где-то в полукилометре выше. До знакомства дело еще не дошло, он не знал его имени, а кричать просто "эй!" было нехорошо. Прождав еще часа полтора, он все-таки отошел от костра и крикнул:

- Уха готова!

И вдруг услышал из темной реки совсем рядом:

- Не ори. Рыба тишину любит. В лодке у дедка оказалось мешка два битых налимов и щук, а он не радовался, кряхтел:

- Забереги, мать их... Зубья все погнул...

А сам был мокрый до ушей и насквозь промерзший, однако взглянув на стол с водкой и ухой, жадности не проявил, погрелся у костра, побалагурил насчет того, как раньше острожили и как сейчас, выкурил сигарету, вынул из сумки ложку и лишь тогда подсел.

- Ну, вот и горяченького можно.

Налил себе полный пластмассовый стаканчик, оговорился, мол, я один раз пью, и было понес ко рту, но вдруг вспомнил:

- Говоришь, ты тоже Зубатый?

- Зубатый...

- Ишь ты! Фамилия одна, а не родня.

- Родня, только очень далекая, - ему стало тепло. - Из одного корня...

- Должно, так... А меня Василий Федорович зовут.

- Значит, ты и есть тот самый Василий Федорович Зубатый?

- А откуда ты знаешь?

- Моего прадеда зовут Василий Федорович.

- Ванька что-то говорил, дескать, прадеда искал... Но я уж никак не твой прадед! - засмеялся он. - Ну, давай, выпьем не пьянки ради, а чтобы вкус не забыть! Да ухи похлебаем...

Ели прямо из котелка, но осилили всего половину. Зубатый чувствовал неясное волнение, пока варил уху, на слюну изошел, а тут в рот не лезла. Он понимал, что это всего лишь полное совпадение имен, и все-таки в душе что-то изменилось, хотелось притронуться к этому веселому и мгновенно ставшему близким человеку, чем-то угодить, но от выпивки он отказался и засобирался домой.

- Так тебе тоже на ту сторону надо? - вдруг хватился Василий Федорович. - Садись на весла, поехали! Машину оставь, кладоискателей нету, а наши не тронут.

Зубатый греб, а он раскладывал рыбу по мешкам и, когда наугад, в полной темноте, подчалили к берегу, скомандовал:

- Бери мешок и во-он к тому дому.

На земле все сливалось в один темный пласт, где он увидел дом, непонятно, и все-таки Зубатый взвалил ношу и пошел в гору наугад. Через три минуты полный тезка прадеда догнал его и пошел рядом, на его спине был точно такой же мешок с рыбой, а шел легко, без одышки. Когда вплотную подошли к дому, Зубатый неожиданно узнал его - тот самый, где отпевали усопшего инока Илиодора.

- Ночевать будешь у меня, - определил Василий Федорович.

- А удобно?

- Чего же неудобно? Женьшеня моего нет, один сейчас. Куда ночью пойдешь?

- А кто это - женьшень?

- Жена моя. Это я ее так ласково называю. Ну что стоишь? Заходи!

- Да я хотел найти какой-нибудь брошенный дом, подремонтировать...

- Подремонтировать! Ты глянь, ни одной печки нет, дачники все разобрали. А потом дома-то вроде брошенные, а поселись, так враз хозяева найдутся.

Покряхтел, включил лампочку и сощурился - то ли от света, то ли от хитринки.

- Может, к Зубатым девкам пойдешь?

- К каким девкам?

- А у которых уж ночевал. Они ведь зимовать в Пустыни остались, две Елены-то. И мальчишка с ними...

- Как они живут? - с осторожным безразличием спросил Зубатый, чтобы не выдать чувств.

- Да как?.. Изба у них холодная, - Василий Федорович отсыпал из мешков рыбу и сортировал, раскидывая по тазам. - Старшей-то, матери, говорил - подите ко мне, что ж вы будете там мерзнуть, да еще с ребенком? Изба большая, места хватит... Нет, дома хотим. Ты нам только дров помоги напилить... Настырные девки, что матка, что дочка. Это они назло Генке делают, мол, и без тебя проживем. Генка-то, как с бизнесом связался - начисто затаскался по бабам. Ох, и дура-ак! От такой женщины к проституткам!.. Завтра сходим, рыбы отнесем, попроведуем. Мы тоже однофамильцы вроде, а роднимся. У младшей-то, Ленки, Генкина фамилия, а у старшей наша осталась. Она тоже разведенка, судьба у них такая.

Наутро Василий Федорович не спешил, топил печь, чистил и солил рыбу, отдельно закручивая в стеклянные банки налимью печень, потом выправлял и точил зубья у остроги, а сам поглядывал на гостя, испытывал и одновременно говорил без умолку. Оказывается, он всю жизнь проработал учителем физкультуры, сам был спортсменом-лыжником еще с армии и в шестидесятые-семидесятые годы, в пору расцвета колхоза, создал в Соринской Пустыни спортивную школу лыжников со специальным интернатом, откуда выпустил в свет аж двух мастеров международного класса, дюжину мастеров спорта СССР, три десятка кандидатов и несчитано перворазрядников. Трех своих сыновей сделал мастерами, один уехал за границу на тренерскую работу, два других шалопаи, стали бизнес на спорте делать. Сам получил звание заслуженного тренера и когда-то гремел на всю страну, и немного даже поработал в области, на руководящей должности в спорте.

- Вот ты член Совета Федерации? А я был председателем Федерации! Понял? Так-то!

Сделать чиновничью карьеру не дала очень уж неблагонадежная жена, Женьшень - женщина простая, когда-то дояркой работала, но характерная, своенравная - оторви и брось. Однажды приехавшему высокому начальству сказала в глаза все, что думает - грубо говоря, отматерила всех, вплоть до Брежнева. Василия Федоровича не то что в область - из партии поперли, в школу нового тренера назначили, и тот ее благополучно ликвидировал. А вообще-то жена у него хорошая, славная, человека плохим словом никогда не обидит, хозяйка рукодельная, но связалась тут с одной старухой из Митино, та ее научила дурному, ну и пошло...

Чувствовалось, что он переживает разлуку с женой: передник снимет с гвоздя, погладит - ее передник, ухват из-за печи достанет - ее руками отполирована ручка. Или стал обедом кормить, вынул кастрюлю со щами, попробовал и погоревал:

- Нет, у моего Женьшеня вкуснее получаются...

Зубатый старался не тревожить его расспросами о жене и стойко помалкивал.

После обеда Василий Федорович напихал торчком налимов в ведро, выходную куртку надел, шапку.

- Ну, пошли, рыбки снесем. Ведь не терпится?

Обе Зубатые "девки" конопатили тыльную сторону своего красивого с фасада дома, Ромка путался у них под ногами, подавал свежий, недавно из леса, зеленый мох. Женщины Василию Федоровичу обрадовались, взвеселились, но с Зубатым поздоровались холодновато и вежливо, как с незваным гостем. Однако Ромка подал руку и деду, и ему, посмотрел в глаза знакомым пристальным взором.

- Нет, девки, так не пойдет, так вы тепло не нагоните, - заявил Василий Федорович. - Дом этот надо перекатывать, подрубать, бревна менять. Вон же, прогнил с ветреной стороны, подоконники вываливаются. Говорю: идите ко мне на зиму! Жена до весны вряд ли придет, а весной, по теплу, к себе уйдете.

Женщины стояли виноватые и все-таки веселые, Ромка таскал рыбу за хвосты.

- Спасибо, Василий Федорович, - сказала старшая Елена. - Ничего, мы и здесь перезимуем.

А младшая неожиданно посмотрела на Зубатого и вроде бы улыбнулась.

- Вы опять к нам?

- Да вот, приехал... Хорошо у вас.

- Надолго?

- Как поживется! - встрял Василий Федорович. - Что ему, вольная птица. Пока лед не встал, на рыбалку поездим. А встанет, заманы поставим на озере.

- Деда, а меня на рыбалку возьмете? - серьезно спросил Ромка.

- Почему не взять? Возьмем! В сани посадим, тулупом укроем...

- А в лодку?

- Нет, в лодку тебе рано. Плавать не умеешь.

- Может, вам помочь? - неловко спросил Зубатый. - Дом утеплить?..

- Спасибо, сами справимся, - безапелляционно отрезала старшая Елена. - Вы отдыхайте.

- А что? Пускай помогает! - вдруг заявил Василий Федорович. - Он хоть и бывший губернатор, но вроде мужик.

Про него тут уже знали все...

- Сам подумай, Василий Федорович! - застрожилась старшая. - С какой стати мы примем помощь незнакомого человека? Он отдыхать приехал, а здесь...

- Да мы ж родня! - засмеялся тот. - Он ведь тоже Зубатый! Может, эдак лет двести назад наши предки были братьями?

- Нет, не нужно, спасибо, - проговорила младшая. - Мы как-нибудь сами.

- Эх, девки! Сами с усами... - вздохнул Василий Федорович. - Ну и одичали вы в городе! Человек на работу просится, руки чешутся, а вы? Ладно, еще подождем. - он толкнул Зубатого в плечо. - Это они еще не поняли, тут парового отопления нету. Мороз треснет, вмиг созреют. Пошли!

- Не обижайтесь! - вслед сказала младшая Елена и что-то шепнула сыну. - Приходите в гости!

- Я с тобой, деда! - Ромка догнал Василия Федоровича и взял за руку. - Покажи, сколько рыбы поймал?

В его присутствии было неловко задавать вопросы, но когда Ромке показали засоленную рыбу и посадили на горячую печь, где он через три минуты засопел, Зубатый осторожно спросил, дескать, а почему бы "девкам" не вернуться в Новгород? В конце концов, их трое, а бывший муж один, мог бы и уйти, как мужчина. А они ему оставили квартиру и сами на холодной даче живут. Ему сейчас там еще лучше стало, освободили.

- Да Генка там квартиру эту опоганил, - как-то неохотно сказал Василий Федорович. - Баб туда водил... И ладно бы, каких-то там, чтобы никто не знал, а то Ленкиных подруг, с работы. Со всеми переспал! - уточнил с восхищением и тут же погас. - Мастер спорта... Как ей туда возвращаться? Когда и подруги - сучки? Она же Зубатая, гордая, щепетильная. И матушка ее такая же...

Ромка проспал на печи около четырех часов, попытались разбудить перед ужином, чтобы накормить - лягнул ногой.

- Сон вижу...

И только сели за стол, как пришла Ромкина мать и сразу к печи.

- Вставай, мальчик. Что ночью станешь делать?

Голос был такой нежный, вкрадчивый и знакомый, что у Зубатого закружилась голова: точно так же в детстве его будила мама...

- Пускай сон досмотрит, - зашептал Василий Федорович. - Садись с нами, потом разбудишь.

- Нет, мы тоже рыбы нажарили, - заспешила Елена. - Нас бабушка ждет.

Подняла, одела полусонного и унесла на руках. Василий Федорович искоса наблюдал за Зубатым и, когда за Еленой закрылась дверь, сказал с чувством:

- Бывают же такие женщины на свете!..

- Что, нравится? - усмехнулся Зубатый.

- Мне мой Женьшень нравится, - он опрокинул стопку, утерся широким жестом. - Я со стороны на Ленку любуюсь, как на картину...

Эти его разговоры, намеки или шутки неожиданным образом заводили, в груди становилось жарко.

- Ромку они приводят, чтоб мужское воспитание было, - пояснил Василий Федорович. - А то у него деда нет, теперь и отца нет... А ты женатый, нет?

- Женат, - сухо ответил он.

- А не видать!

- Почему?

- Женатого человека сразу видно, на лице написано. Ты все время грустный, задумчивый, будто горе случилось.

- Случилось, Василий Федорович. Я недавно сына потерял.

- В Чечне?

- Да если бы... Покончил с собой.

- Все! - он пристукнул кулаком по столу. - Забыли. Давай на рыбалку, Зубатый.

* * *

Целую неделю они ездили лучить, после чего утром чистили, солили или подмораживали налимов и щук, и потом, как ритуал, Василий Федорович накладывал ведро или оставлял целый мешок рыбы и просил снести Зубатым "девкам". Это была основательная причина зайти в гости, хотя каждый раз обе Елены просили больше не приносить, мол, уж на целую зиму запасли - не съесть. Но Зубатый повторял им фразу, сказанную Василием Федоровичем:

- Пока удача на рыбалке, надо делиться, а не будет, так ни у кого не будет.

Однажды утром они обнаружили, что забереги выросли до самого фарватера, и осталась полой лишь узкая полоска на середине реки. В тот же день после обеда задул ветер, потеплело и пошел сильный снег, Сора окончательно стала белой и студеной, так что на берег уже не манило. В пятом часу откуда-то прибежал встревоженный Василий Федорович и с порога крикнул:

- Прячем рыбу! Зубатый приехал, на той стороне стоит.

- Какой еще Зубатый?