тревогу и горе, лишь намеками дала понять, - какая туча нависла над их
домом, бросая темные тени на его очаг. Трудно рассказывать постороннему
человеку о том, как одинока и безрадостна твоя жизнь. Но не только это
сдерживало сердечные излияния Нелл: постоянный страх, как бы не выдать, не
погубить нежно любимого деда, не позволил ей даже вскользь упомянуть о
главной причине своих тревог и мучений.
дружба; не унылые, холодные вечера и одинокие длинные ночи; не отсутствие
бесхитростных удовольствий, столь милых сердцу ребенка; не сознание
собственной беспомощности и легкая уязвимость души единственное, чем дарило
ее детство, - не это исторгало жгучие слезы из глаз Нелл. Она чувствовала,
что старика гнетет какое-то тайное горе, замечала его растущую растерянность
и слабость, по временам дрожала за его рассудок, ловила в его словах и
взглядах признаки надвигающегося безумия, видела, как день ото дня ее
опасения подтверждаются, знала, что они с дедом одни на свете, что в беде им
никто не поможет, никто их не спасет, - вот причины волнения и тоски,
которые могли бы лечь камнем и на грудь взрослого человека, умеющего
подбодрить и отвлечь себя от тяжелых раздумий. Каково же было нести такую
ношу ребенку, когда он не знал избавления от нее и видел вокруг только то,
что непрестанно питало его мысли тревогой.
ему глаза, рассеивался на мгновение, он видел перед собой все ту же улыбку
своей маленькой внучки, слышал все тот же проникновенный голос и веселый
смех, чувствовал ее ласку и любовь, которые так глубоко запали ему в душу,
словно были неразлучны с ним с первого дня жизни. И он довольствовался тем,
что читал книгу ее сердца не дальше первой страницы, не подозревая, какая
повесть раскрывается за ней, и думая: ну что ж, по крайней мере ребенок
счастлив!
дому, легко скользила среди его покрытых пылью сокровищ, подчеркивая их
древность своей юностью, их суровое, угрюмое безмолвие - своим беззаботным
весельем. А теперь в доме стоял холод и мрак; и когда она выходила из своей
каморки, в надежде хоть как-то скоротать долгие часы ожидания в одной из
этих комнат, все ее тело сковывала такая же неподвижность, какую хранили их
безжизненные обитатели, и ей было боязно будить здесь эхо, охрипшее от
долгого молчания.
выходившего на улицу. Кому лучше знать муки неизвестности, как не тем, кто
ждет - тревожится и ждет? В эти часы печальные видения роем толпились вокруг
нее.
окнах напротив, и думала: "Неужели в тех домах так же пустынно, как и в
нашем? Почему эти люди выглянут на минутку и снова спрячутся? Может быть, им
веселее, когда я сижу здесь?" На одной из крыш по ту сторону улицы неровной
линией торчали трубы, и если она подолгу смотрела на них, ей начинали
чудиться там страшные лица, которые хмурились, глядя на нее, и все старались
заглянуть к ней в комнату. И девочка радовалась, когда наступающая темнота
скрывала их, - радовалась и вместе с тем печалилась, потому что фонарщик
зажигал фонари, - значит, ночь была близка, а ночью в доме становилось еще
тоскливее. Она озиралась по сторонам, убеждалась, что в комнате все
недвижимо, все стоит на своих местах, и, снова выглянув на улицу, видела
иной раз человека, который в сопровождении двух-трех молчаливых спутников
нес на спине гроб в какой-нибудь дом, где лежал покойник. Она вздрагивала,
перед ней снова вставало изменившееся лицо деда, и это наводило на новые
размышления, рождало новые страхи. Что, если он умрет - заболеет внезапно и
больше не вернется домой живым; или придет ночью, поцелует, благословит ее,
как всегда, она ляжет спать, заснет, пожалуй, будет видеть сладкие сны,
улыбаться им, а он наложит на себя руки, и его кровь медленной, медленной
струйкой подберется к двери ее спальни. Такие мысли были невыносимы, и, ища
спасения от них, она снова обращала взгляд на улицу, которая с каждой
минутой становилась все темнее, тише и безлюднее. Лавки закрывались одна за
другой, соседи шли спать, и в окнах верхних этажей там и сям вспыхивали
огоньки. Но вот и они гасли или уступали место мерцающей свече, которая
будет гореть до утра. Лишь невдалеке из одной лавки все еще падали на
мостовую красноватые блики... в ней было, наверно, так светло, уютно! Но вот
и она закрывалась, свет потухал, улица умолкала, мрачнела, и тишину ее
нарушали только шаги случайных прохожих или громкий стук в дверь у соседей,
когда кто-нибудь из них, против обыкновения, поздно приходил домой и
старался разбудить крепко спящих домочадцев.
закрывала окно и бесшумно спускалась по лестнице, замирая от страха при
мысли: а вдруг эти чудища в лавке, не раз тревожившие ее сны, выступят из
мрака, озаренные изнутри призрачным светом! Неяркая лампа и сама комната,
где все было так знакомо ей, гнали прочь эти страхи. Не сдерживая рыданий,
она горячо молилась за старика, просила в своих молитвах, чтобы покой снова
снизошел на его душу и к ним снова вернулось прежнее безмятежное счастье,
потом опускала голову на подушку и в слезах засыпала, но до рассвета еще не
раз вскакивала, напуганная почудившимися ей сквозь сон голосами, и
прислушивалась, не звонят ли.
жаловавшийся на слабость и недомоганье, сказал, что никуда не пойдет вечером
и останется дома. Девочка выслушала деда с загоревшимися глазами, но радость
ее померкла, как только она присмотрелась к его болезненно осунувшемуся
лицу.
он говорил, Нелли?
Нелл. Я не надеюсь на свою память. Как он сказал? "Зайду через день,
другой", и больше ничего? Так было и в записке.
нему? С самого утра? Я успею вернуться до завтрака.
поможет, дитя мое, ничему не поможет. Но если он отступится от меня, Нелл,
отступится теперь, когда с его помощью я мог бы вознаградить себя за
потерянное время, деньги и те душевные пытки, после которых во мне не
осталось ничего прежнего, тогда я погибну... и, что еще страшнее, погублю
тебя, ради кого рисковал всем. Если нас ждет нищета...
счастливы!
милый! - продолжала Нелли, и щеки у нее вспыхнули, голос задрожал, душевный
жар сказывался в каждом движении, - Это не ребячество, нет! Но даже если
так, знай: я молю бога, чтобы он позволил нам просить милостыню, работать на
дорогах или в поле, перебиваться с хлеба на воду! Все лучше, чем жить так,
как мы живем!
повторила девочка. - Если у тебя есть горе, поделись им со мной. Если ты
болен, я буду твоей сиделкой, буду ухаживать за тобой, - ведь ты теряешь
силы с каждым днем! Если ты лишился всего, будем бедствовать вместе, но
только позволь, позволь мне быть возле тебя. Видеть, как ты изменился, и не
знать причины! Мое сердце не выдержит этого, и я умру! Дедушка, милый! Уйдем
отсюда, уйдем завтра же, оставим этот печальный дом и будем жить подаянием.
знаю, твердо знаю, что нам не придется голодать. Мы будем бродить по лесам и
полям, где нам захочется, спать под открытым небом. Перестанем думать о
деньгах, обо всем, что навевает на тебя грустные мысли. Будем отдыхать по
ночам, а днем идти навстречу ветру и солнцу и вместе благодарить бога! Нога
наша не ступит больше в мрачные комнаты и печальные дома! Когда ты устанешь,
мы облюбуем какое-нибудь местечко, самое лучшее из всех, и я оставлю тебя
там, а сама пойду просить милостыню для нас обоих.
плакала она не одна.
не следовало бы заглядывать сюда. Но посторонние глаза и посторонние уши
жадно вбирали все, что здесь делалось и говорилось, и обладателем их был не
кто иной, как мистер Дэниел Квилп, который прошмыгнул в комнату незамеченным
в ту минуту, когда девочка подошла к деду, и, движимый несомненно присущей
ему деликатностью, не стал вмешиваться в их разговор, а остановился поодаль,
по привычке осклабившись. Однако стоять было несколько утомительно для
джентльмена, только что совершившего длинную прогулку, и карлик, который
везде чувствовал себя как дома, углядел поблизости стул, вспрыгнул на него с
необычайной ловкостью, уселся на спинку, ноги поставил на сиденье и теперь
мог смотреть и слушать с удобством, в то же время утоляя свою страсть ко
всяческим нелепым проделкам и кривлянью. Он небрежно положил ногу на ногу,
подпер подбородок ладонью, склонил голову к плечу и скорчил довольную
гримасу. И в этой-то позе старик, случайно посмотрев в ту сторону, и увидел
его, к своему безграничному удивлению.
с дедом не нашли, что сказать от неожиданности, и, не веря своим глазам, с
опаской смотрели на карлика. Нисколько не обескураженный таким приемом,
Дэниел Квилп не двинулся с места и лишь снисходительно кивнул им. Наконец
старик обратился к нему и спросил, как он попал сюда.
мал, чтобы проникать сквозь замочные скважины, о чем весьма сожалею. Мне
надо поговорить с вами, любезнейший, по секрету и наедине, без свидетелей.
Роллинс Джеймс
Контровский Владимир
Херберт Фрэнк
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Сапковский Анджей