Кюстина, которое Герцен назвал, без сомнения, самой замечательной и умной
книгой, написанной о России иностранцем, недоступно.
Custine идет медленно, учитывая условия и возможности, но мы спешим пустить
для чтения первый черновой вариант. В известном смысле эта книга глубже
запрещенных у нас трудов М.Джиласа, Р.Конквеста, Д.Оруэлла, А.И.Солженицына,
поскольку рассматривает не слой пороков идеологии, ртутными парами которой
мы дышим последние полвека, а глубокие исторические корни отечественного
деспотизма. Часть мыслей Кюстина стала сбывшимися пророчествами, другая
показала, что ничто в нашем отечестве не улучшается со времен Иоанна Барклая
(1582-1621), писавшего: "Это (московиты) -- народ, рожденный для рабства и
свирепо относящийся ко всякому проявлению свободы; они кротки, если
угнетены, и не отказываются от ига".
некоторым нашим согражданам. Предоставим слово самому де Кюстину.
текст, перескакивая с абзаца на абзац и по привычке деля выхваченные фразы
на "можно" и "нельзя". На "нельзя" у него был удивительный нюх. К концу
предисловия Макарцев поморщился: ну что может сказать этот старикашка,
проехавший в экипаже по России, которой давным-давно нет!
странно одетый по нынешним временам. На нем был расстегнутый синий фрак и
панталоны до колен, жилет в голубую полосочку, черные чулки и туфли на
каблуках с пряжками и со шпорами. Белоснежную рубашку с обильными кружевами
и бриллиантовыми запонками украшал большой голубой бант на шее. Сбоку
свисала шпага. Макарцев вдохнул дурманящий запах сильных духов.
Кюстин. -- Но вы мне любопытны как мужчина умный и при том состоящий при
власти. Вот почему я решил разделить с вами чтение моей книги.
должен доложить, что вы были у меня в квартире, иначе...
не знает, что я здесь. Наученный горьким опытом, я на этот раз проник в вашу
страну через озоновую дыру в атмосфере. А там нет ни пограничных ищеек, ни
жуликов-таможенников. Если позволите, я присяду, а вы читайте. Не бойтесь,
читайте... Мне интересна ваша реакция, только и всего.
Макарцева, прикрыл веки и, казалось, задремал. А Макарцев послушно стал
читать рукопись.
было какое-то исключительное подобострастие и покорность. Они казались
своего рода рабами. Впечатление было таково, что в свите царского наследника
господствует дух лакейства, рабское мышление, не лишенное в то же время
барской заносчивости. Эта смесь самоуничижения и надменности показалась мне
слишком малопривлекательной и не говорящей в пользу страны, которую я
собрался посетить.
русского парохода, "лучшего в мире". Русский вельможа, князь К.,
происходивший от потомков Рюрика, обратился ко мне, назвав меня по имени, и
развил свои взгляды на характер людей и учреждений своей Родины.
всей остальной Европе крепостное право было уже уничтожено. Со времени
монгольского нашествия славяне, бывшие прежде самым свободным народом в
мире, сделались рабами сперва своих победителей, а затем своих князей.
Крепостное право настолько унизило человеческое слово, что последнее
превратилось в ловушку. Правительство в России живет ложью, ибо и тиран, и
раб страшатся правды. Наши автократы познали когда-то силу тирании на своем
собственном опыте. Они хорошо изучили силу деспотизма путем собственного
рабства, срывают злобу за свои унижения и мстят неповинным. Думайте о каждом
шаге, когда будете среди этого азиатского народа...
что могло иметь место в Европе лишь в средние века, в России случается в
наши дни. Россия во всем отстала от Запада на четыре столетия.
солнцепеке. Затем мы должны были предстать перед трибуналом, который заседал
в кают-компании.
политический строй?
на этот вопрос. Ищейки русской полиции обладают исключительным нюхом, и, в
соответствии с личностью каждого пассажира, они исследуют их паспорта с той
или иной строгостью. Какой-то итальянский коммерсант, шедший передо мною,
был безжалостно обыскан. Он должен был открыть свой бумажник, обшарили все
его платье и снаружи, и внутри, не оставили без внимания даже белья. Стали
рыться в моих вещах и особенно в книгах. Последние были отняты у меня почти
все.
за Игорем Ивановичем.
объяснять ему Макарцев. -- Почему мы, русские, должны подстраиваться под
ваши традиции? У нас же совершенно иные условия! И все же не исключено, что
мы перегибаем палку, не умеем с уважением отнестись к иностранцам. А вы нас
встречаете хорошо.
спросил:
ли..." и продолжал читать. Он не заметил, как равнодушие к чтению сменилось
у него любопытством и как он в рассуждении перескочил из девятнадцатого века
в двадцатый безо всякого затруднения. Впрочем, ему, конечно, помогал маркиз.
Игорь Иванович незаметно привык к его присутствию и читал теперь
добровольно, ведь никто его не принуждал. Мог бы отложить -- ясно же о чем!
-- а читал. Сердце не болело, голова тоже, спать не хотелось. Он читал с
интересом, и скепсис, давно в нем живший, только усиливал этот интерес.
посмотрел на Кюстина. -- А вы меня не обмишуриваете?
написали это сто лет назад?!
террора Сталина! Это же исторический факт...
компромиссов, отсутствовало. А то вредное, осужденное раз и навсегда,
мешающее нам шагать вперед, то, что он великолепно умел обходить и
отсеивать, умел не слышать, -- вылезло. Макарцев стал читать возмущеннее и
потому активнее. Возвращался назад, забегал в нетерпении вперед.
Последовательность рассуждений его не интересовала. Он был уверен, что умеет
выхватить главное быстрее, чем его удавалось изложить автору.
читателем.