листьями капусты, предусмотрительно положенными женщиной поверх рыбы;
Лепетунья откровенно гордилась своим умением не только хорошо жарить
карасей, но и незаурядной хитростью, благодаря которой еда была все еще
горячей, как если бы только что была снята с огня; гордилась Лепетунья и
своей ловкостью, и добротой, и быстротой, а более всего - влюбленностью в
бесконечные разговоры: она говорила без умолку, неутомимо, напоминая
светлый ручеек; слова у нее лились легко и красиво, были они округлыми и
ласковыми, слова вылетали из уст ее, будто пестрые птички, которых некому
ловить, которых, собственно, никто и в помыслах не имел ловить. Привыкшие
к характеру Первули, Положай и Мытник и ухом не повели на
разглагольствования женщины, зато оба весьма недвусмысленно потянули
ноздрями горячий запах от карасей и дружно причмокнули жадными до вкусной
пищи губами. Пускай себе говорит сколько угодно, а нам давай карасей!
смотрел на нее, смотрел мрачно, словно бы даже с неприязнью, а на самом
деле весь напрягся, притаился, будто перед прыжком, не мог оторвать глаз
от этой быстрой и светлой женщины, потому что он любил именно светлых
женщин, женщин со светлыми волосами, лицом и характером.
нею пришел мальчик, видимо сын, еще маленький, лет семи или восьми,
худенький, остроглазый. Немого тоже угостили карасями, потому что в
Мостище не принято было, чтобы двое ели, а третий стоял в стороне. Кроме
того, перед Немым, как мы уже говорили, все заискивали, хотя, правда, тут
был еще Мытник, человек, поднятый в Мостище на высоту чуть ли не
воеводскую, но караси, в особенности жареные, да еще со сметанкой,
обладают удивительной способностью уравнивать людей и умиротворять. Так
вот, к большой глиняной миске, наполненной жареными карасями, сели трое
мужчин, присела также юркая и светлая женщина, мальчишка тоже получил свою
рыбешку, но не стал есть возле взрослых, а, схватив карася за хвост,
отбежал подальше в сторонку, перегнулся через поручень моста и,
всматриваясь в воду, небрежно помахивал вкусным карасем, равнодушный к еде
так же, как и его мать, потому что есть на свете вещи более важные и
неотложные, чем жевание и глотание.
о своем, муж и Мытник, привыкшие к ее болтливости, вовсе ее и не слушали,
- пускай себе журчит ручеек над ухом, пускай разлетаются во все стороны
пестрые птички Первулиных слов, а они тем временем будут лакомиться
карасиками, потому что, скажем, Положаю добрый харч нужен для поддержания
постоянной силы в его большом теле, а Мытнику очень хотелось быть
полнощеким, ибо что же это будет за мытник на самом великом в Русской
земле мосту, если он отощает.
ожидая, пока начнет полдничать женщина, с нескрываемым возмущением следя
за тем, как во ртах Мытника и Положая исчезали одна за другой рыбины,
когда же его жестами еще раз пригласили приняться за рыбу, он показал, что
не сделает этого, пока не станет есть женщина. Показал это Немой мрачно и
словно бы даже сердито, но на Лепетунью его забота произвела впечатление,
женщина выбрала в миске самого сочного карася, подала его Немому, а потом
взяла и себе и начала есть. Ела она мудро и прекрасно. Это не было
обыкновенное насыщение, как у Положая, ничего общего с обжорством Мытника,
- женщина ела рыбу с такой же привлекательной непринужденностью, как,
скажем, если бы собирала она губами вишни с ветки или просто целовала бы
лепестки облюбованного цветка. Немой обескураженно смотрел на Первулю,
забыл о своем карасе, которого беспомощно держал в руке, лишь немного
погодя, спохватившись, что его восторженность может быть замечена
Положаем, да и самой женщиной, он наклонился над рыбиной, не переставая
украдкой наблюдать за Лепетуньей, которая, как ему показалось,
превосходила все виденное им до сих пор.
расправляясь со своим карасиком, ни на миг не умолкала и, сосредоточенная
в своей говорливости, не могла заметить чрезмерного любопытства,
проявленного к ней со стороны Немого. А Мытник и Положай, в свою очередь,
пропускали мимо внимания и слова женщины и смущенность Немого, - для них
вполне достаточно было карасей, и уже когда обглодана была последняя
косточка и выброшена вниз, в Днепр, Мытник самодовольно вздохнул, а
Положай для приличия вспомнил, что он же еще и отец и, значит, должен
заботиться о сыне, поэтому крикнул мальчику:
собственно, не обязывают, вприпрыжку носился по мосту, заглядывая то сюда,
то туда, постреливая быстрыми темными глазенками и обращаясь с жареным
карасем так, будто это была выстроганная из дерева игрушка.
возраста рамки, то его имя нуждается в объяснении. Потому что среди
мостищан, где каждый человек выполнял определенные обязанности на мосту,
отчего в большинстве своем происходили и их имена, слово Маркерий казалось
чужим и непонятным. А откуда берутся слова? Пока не появился в Мостище
Стрижак, который в дальнейшем будет доказывать, будто слова идут от бога
или же, по крайней мере, от Воеводы, здесь господствовало убеждение, что
слова не берутся ниоткуда, что они существуют вечно, всегда одни и те же,
количество их не увеличивается и не уменьшается, а люди пользуются ими в
зависимости от потребности, применяя то одни, то другие, одни на время
забывая, другие - вспоминая, - так оно и ведется испокон веков.
Маркерий, оно уже живет среди них, потому что отдано сыну Положая и
Первули. Заслуг Положая в этом деле нет никаких, поэтому говорить следует
лишь о женщине.
ее первородстве, была не первым, даже не вторым ребенком, а только третьим
у своих родителей. Но ей повезло - у нее был веселый отец. Это был
мостищанский торговый человек, который, служа Воеводе, часто бывал в
Киеве, а то и дальше, много ездил по свету, много видел людей, обладал
щедрой фантазией, был убежден в своей незаурядности на этом свете,
поэтому, когда появилась у него дочь, он назвал ее пышно, чуть ли не
по-боярски или по-княжески: Первослава. Ибо первая, и должна была бы
прославить его род. После дочери ждал он сына, но на свет появилась еще
одна дочь. Немного огорченный, он еще не утрачивал надежды. Беззаботный
отец решил отнестись к божьему дару с соответствующим юмором и назвал
вторую дочь так: Первица. Объяснение было очень простое: раз родилась
первой после Первославы, значит, и будет Первица.
Первицы, если придерживаться странной последовательности этого человека, а
еще была самой младшей в семье, а самому младшему всегда суждено много
ласки, поэтому и назвали дочурку: Первуля.
сходство между ними и заканчивалось. Напрасно было бы искать в Мостище
более непохожих между собой женщин, чем эти сестры. И внешность, и
поведение, и их судьбы - все было разное. Первослава с малых лет
накинулась на еду, отличалась ненасытностью, так любила хлеб и кашу, что
даже ночью просыпалась, чтобы пожевать что-нибудь лежа, бессмысленно
смотрела на мир и знала лишь одно: есть и есть без устали. Если и могла
прославить когда-нибудь свой род, так только лишь невероятной полнотой.
Тело у нее пышное, мягкое, белое, и, наверное, за это и полюбил ее Олеша
Мордатый, сын Мытника, второго человека в Мостище после воеводы; Олеша
тоже был обжорой, поэтому и прозвали его Мордатым с малых лет; они
поженились с Первославой, теперь ели уже вдвоем, стараясь обогнать друг
друга; расплывались все больше, старый Мытник умер, и Олеша Мордатый занял
его место, уже никто не называл его иначе, как Мытником, про Олешу
Мордатого с течением времени забыли; Первославу тоже никто не звал по ее
девичьему имени, а просто - Мытничиха. Оборвалась последняя связь с
сестрами.
(маленьких и светловолосых) была высокой, темноволосой, гордой,
молчаливой, пышногрудой; всегда высоко несла голову, как-то отчужденно
смотрела мимо людей - такую бы выдать за боярина, но капризная судьба
распорядилась так, что мужем Первицы стал мостищанский пастух, парень,
правда, красивый, сильный, острый на язык, непокорный, отважный, быть
может, именно из-за его смелого характера он мудро был спроважен Воеводой
пасти коров, где его непокорность не мешала никому.
мягко произносил шипящие буквы, особенно звук <ш>, а, как на грех, этот
звук пастуху был крайне необходим, потому что из-за своей непокорности и
постоянного несогласия со всем миром парень, о чем бы ни шла речь, тотчас
же пренебрежительно восклицал: <Шо-о?> - а получалось у него: <Шьо-о?>
Поэтому никто не помнил имени пастуха, называли его просто Шьо. Кажется,
это было самое краткое имя в Мостище. Зато Первица сохранила свое имя в
неприкосновенности - единственная из всех трех сестер.
Лепетуньей. И все из-за языка. Кажется, она и на свет родилась для того,
чтобы выговориться за всех молчаливых, немногословных, немых и
равнодушных. Еще не умея говорить, лепетала и лепетала о чем-то ласково,
улыбчиво, как-то светло и этим была мила каждому, кто ее слышал и видел.
Ощутив сызмальства общую любовь к себе, Лепетунья захотела отблагодарить
людей еще большей говорливостью, она разжигала свою фантазию новыми и
новыми историями и тотчас же рассказывала их людям; с течением времени,
взрослея, она все больше желала удивить людей своей необычностью.
Лепетунья слагала новые и новые небылицы о выдуманной своей жизни, она уже
и сама не знала, где правда, а где выдумка, ее перестали слушать, никто
уже не верил ей, хотя от этого Лепетунья не перестала быть привлекательной
как женщина, потому и женился на ней Положай, а кроме того, подтолкнула
Контровский Владимир
Каменистый Артем
Андреев Николай
Самойлова Елена
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия