не знала, что е" супруг только что отправился на тот свет. От боли она
закрывала глаза, синие и красные круги проплывали перед закрытым взором.
Бульканье воды в эмалированных ванночках и тихое дребезжание инструментов не
давало ей отключиться, напоминая о том, что сейчас должно было произойти самое
важное событие в е" жизни, может быть, более важное, чем е" собственное
рождение и будущая смерть. Она кусала сухие, потрескавшиеся губы, а при
спазмах тискала холодную ткань простыни. На поверхности живота вспыхивали
протуберанцы ударов маленьких ножек и рук, ищущих выхода.
- Применяйте усилие, тужьтесь, работайте мышцами живота, когда Вы
почувствуете, что он пошел, сразу наступит облегчение. Попробуйте снять
напряжение, представьте, что перед Вами сиреневое яйцо.
Врачиха произносила заранее заученный текст, она нервничала, и смысл некоторых
неправильно произнесенных слов не всегда проникал в напряженное сознание Лины.
Наконец, ребенок пошел. Ей показалось, что из нее вынули пробку. Теплые струи
смешанной с кровью воды вытекали на простыню. Младенец освобождался от
девятимесячного плена, показались плечи и грудь. Врач и сестра стали помогать
ребенку, однако в процессе освобождения все большую тяжесть стала чувствовать
Лина. В груди е" возникло сильное жжение, а затем появилась и боль. Ей
показалось, что несколько сотканных из воздуха рук положили на е" грудь
тяжелую прямоугольную плиту. С каждым новым сантиметром выходящего в мир
ребенка прибавляла в весе и плита, положенная ей на грудь. Плита эта положила
основание фундаменту, и теперь обостренное восприятие Лины фиксировало
прозрачные руки, воздвигающие на е" груди пирамидальную постройку. Каждый
новый используемый в постройке камень умножал и без того невыносимую боль в
груди. Она задыхалась, ребенок почти вышел на свет, а пирамида была почти что
построена. Прозрачные руки демонов с длинными голубыми ногтями аккуратно
подгоняли друг к другу правильные квадраты прозрачных камней, как будто бы
сделанных из воздуха, но имеющих вес настоящих. Ребенок окончательно покинул
лоно Лины Винтермаер, и в то же мгновение прозрачные руки с длинными голубыми
ногтями завершили строительство пирамиды, поставив на вершину треугольник с
открытым перламутровым глазом, и в ту же секунду Лина перестала дышать. Сестра
и врач делали ей искусственное дыхание, а Лина, другая Лина, уже покинувшая
тело, с интересом наблюдала за их бесполезной работой. Теперь она была очень
маленькой и шла по шелковой ленте дороги, примыкающей к ресницам большого
широко открытого глаза, сверкающего, как северное сияние. Когда она подошла
совсем близко, то увидела, что глаз разделен на две круглые половинки. Круглые
эти ворота распахнулись и Лина увидела Бафомета, сидящего на золотом троне с
высокою спинкой.
- Путь всегда уходит во тьму, - говорит он и протягивает ей руку, и без
всякого страха Лина подает ему свою руку.
И в ту же минуту Бафомет снимает со своей головы карнавальную маску козла и
Лина видит, что перед ней находится е" отец, и огибают они роскошный золотой
трон, и идут по дороге, усыпанной рубинами, в сторону театральной сцены с
опущенным занавесом из черной парчи, на котором сияют золотые пятиугольные
звезды, и медленно поднимается занавес, и пораженная Лина видит на сцене
огромный черный кристалл, в котором находится тело Гермафродита с мужскими
половыми органами, женской грудью и лицом старика.
- Освободи его! Освободи его! - слышит она со всех сторон крики и шепот,
похожий на свист, и отец ее подает ей изящный золотой топорик с короткой
рукояткой.
Лина принимает топорик, подходит к кристаллу и, как в колокол, со всей силы
ударяет в него. И тут же свист, вой и грохот наполняют всю сцену, а
гермафродит складывает руки над головой, поднимается в воздух и устремляется к
только что появившемуся Лининому ребенку, а Лина смотрит и видит стремительный
полет и радостное лицо старика, который, как длинная игла, проникает внутрь
только что рожденного ребенка через половую промежность.
Глава двадцать четвертая.
Даже в самые трудные времена Красная площадь была самым доступным местом
Москвы. Вызванные на ковер директора оборонительных заводов и простые рабочие,
уставшие от изнурительного труда, мужчины и женщины, все кого не обманывал зов
сердца, в любое время дня и ночи могли прийти на площадь и постоять у
каменного мавзолея. Круглосуточно дежурившие сотрудники МГБ внимательно
следили за тем, что бы поклонение вождю мирового пролетариата было недолгим.
Если гражданин находился вблизи первого охраняемого объекта страны больше
десяти минут, то к нему могли подойти сотрудники в штатском и отвести человека
в специальное помещение для выяснения личности и намерений. Для охраны площади
ночь с 12 на 13 была обычным холодным днем тревожного года, ничем не
отличавшийся от многих и многих таких же дней, бесконечной чередой бежавших
следом за отступающими армиями. И, тем не менее, мы должны со всеми
тщательными подробностями остановиться именно на этом дне и рассказать о тех
событиях, которые произошли. На шестнадцатом этаже гостиницы Москва находилось
кафе, работающих до двух часов ночи. Медленный лифт поднимал прикрепленных
гостей. Там, на шестнадцатом, почти до утреннего часу подавали чай и
бутерброды с колбасой, сделанной из неизвестного вещества. Там же имелась
яичница и маленькие пирожки с капустой, похожие на большие каштаны. Алексей
Иванович Кулаков имел должность главного инженера на крупном военном заводе,
эвакуированном в Новосибирск в самом начале войны. Он жил один в двухкомнатном
номере с ванной, телефоном и видом на Красную площадь. В гостиницу он вернулся
около двенадцати ночи. Прослушав по радио мрачную информацию с фронтов, он
выпил стакан воды и закурил папиросу. Хотелось есть. Отодвинув штору, Алексей
Иванович увидел лежавший на газете ломоть черного хлеба и похожий на айсберг
кусок сахара. Выйдя в коридор, он обратился к дежурной, которая и отправила
его на шестнадцатый этаж. Там он перекусил, затем достал папиросу и вышел на
балкон. Алексей Иванович кутался в пальто с барашковым воротником и
рассматривал перспективу города. Из-за сильного затемнения казалось, будто
весь город вырезан из черной бумаги и только яркий свет звезд, падающий на
бесконечный дым работающих предприятий поднимал над далеким горизонтом
темно-синий занавес какого-то фантастического спектакля. Редкие, холодные
снежинки опускались на лицо и руки Алексея Ивановича, затянутые в желтые
кожаные перчатки. Подойдя к самому краю балкона, он посмотрел вниз и увидел
высокую, ссутулившуюся фигуру, пересекавшую по диагонали Манежную площадь. В
небе над городом висели продолговатые сигары аэростатов. Зенитные прожектора,
несмотря на отсутствие тревоги, время от времени для очистки совести
пересекали небесный свод. Человек, переходивший по диагонали Манежную площадь,
все время находился в поле зрения Алексея Ивановича, он буквально следил за
ним точно так же, как смотрит мощный прожектор за ускользающим крестом
мессершмита. И вдруг, вдруг этот человек исчез, до ближайшего угла было, по
крайней мере, метров сто пятьдесят, но человека уже не было, не было и все, он
прямо-таки растворился в серебристой московской метели, пропал прямо в сердце
великой Родины, будто вовсе его и не существовало. Алексей Иванович выронил
папиросу и она полетела вниз, мигая красною точкой. "Что со мной происходит?
Только что я видел идущего человека, и вот уже его нет", - подумал Алексей
Иванович, проводя рукой по лицу. Но вот потерянный из виду снова возник,
теперь уже на брусчатке Красной площади, толстым шарфом протянутой в сторону
Манежной. Расстояние в двести метров он перелетел по воздуху. "Как такое может
быть?" - бормотал себе под нос Алексей Иванович. -" Но этому есть объяснение,
не может быть, что бы этому не было объяснения. Скорее всего, я просто уснул,
а когда проснулся, то снова увидел его". Но было это объяснение
неправдоподобным, так как знал Алексей Иванович, что не было никакого сна, а
был неизвестный, перемещавшийся по Манежной загадочным образом. Уже лежа в
постели, Алексей Иванович пытался найти хотя бы какое-то объяснение этому
событию и найти его не мог.
Глава двадцать пятая.
Клавдия Нестеренко, необразованная рабочая, едва умеющая писать, протирала
мокрой тряпкой бронзовую фигуру рабочего с огромным пистолетом в руке.
Эскалаторы были остановлены, зал был совершенно пустым. Клавдия поправила
волосы и бросила в ведро мокрую тряпку. Спускаясь по лестнице, она посмотрела
в зал, и увидела высокую, худую женщину в черной одежде и черных ботинках со
шнуровкой на каблуке.
- Гражданка! - окликнула Клавдия. - Метро закрыто! Немедленно покиньте зал!
Однако на возглас женщина не обернулась. Тогда Клавдия, в ведении которой
находились и эти тяжелые, неуклюжие фигуры, и лестница, и ведро с тряпкой,
вытянула вперед руки и приготовилась оскорблять. И в ту секунду, когда слова
были уже готовы сорваться со злого женского языка, незнакомка, уже почти
шагнувшая на ступень неподвижного эскалатора, вдруг исчезла. И пережила
товарищ Нестеренко такое же неожиданное и трудно объяснимое словами чувство
потери, подобное тому, какое пережила она прошлым летом в деревне, когда погас
колхозный кинопроектор и на экране, где только что двигались люди с саблями,
возникла кромешная тьма. Ошеломленная таким разворотом событий двинулась она к
эскалатору и, посмотрев вверх, увидела на другом конце узкую черную спину,
готовую исчезнуть под куполом павильона.
Глава двадцать шестая.
Куранты на Спасской башне отбили для многих долгожданную полночь. Сменился
караул у Мавзолея. Сменились посты МГБ. Над каменной брусчаткой двигались
тихие струйки январской поземки. Гигантская полная луна освещала застывших
солдат караула и редких прохожих, пересекающих площадь. По каменным ступенькам
Мавзолея с правой и левой стороны с интервалом в несколько минут поднимались
на трибуну капища дико одетые существа. Солдат караула видел одного из этих
людей. На человеке этом было надето рваное пальто. Он был без шапки, густые
вьющиеся кольцами волосы обсыпаны снегом, и что наиболее сильно впечатлило
солдата так это то, что мужчина был совершенно босым. Босой двигался по
диагонали, так что второй караульный видеть его не мог. Метров за двадцать от
входа в главную могилу страны босой человек прямо на глазах часового исчез, то
есть превратился в воздух, будто его и не было. Сам часовой, простой парнишка
из глухого сибирского села, сразу же подумал о ведьмах и оборотнях и, не
смотря на то, что он был комсомольцем и совсем не верил во всю эту
потустороннюю гадость, тем не менее, он стал молиться своими словами и теми,
Перумов Ник
Шилова Юлия
Березин Федор
Шилова Юлия
Курылев Олег
Акунин Борис