был последним королем в их роду, здесь гниют его кости! Он забыл о
настоятеле, о пильщиках, о монахах, - жадно вдыхая запах травы, прижимался
щекою к ней, холодной и скользкой от росы или осенней измороси.
Когда Генрих наконец поднял голову и встал, настоятеля уже не было.
Прислонясь спиной к ограде, князь все смотрел на убогий холмик. "Так бог
уничтожает тех, кто восстает против него", - подумал он, но тут же
возразил себе. Нет, он не должен так думать. Господь велит человеку быть
сильным. Отряхнув платье, Генрих вернулся в комнату, где его ждали Герхо,
Тэли и выспавшийся Виппо.
Оказалось, что Виппо уже успел повздорить с привратником, вчера якобы
узнавшим его. Монах принял его за одного еврея из прирейнских краев,
который как-то приезжал в Шпейер вместе с Бернаром Клервоским. Еврей этот
торговал красным сукном для крестов, которые нашивали на свою одежду
рыцари, отправлявшиеся в Святую землю. Виппо отругал монаха на чем свет
стоит, и тот изрядно струсил, узнав, с кем имеет дело. Что и говорить, в
ту пору, когда Бернар проповедовал в Шпейере, перед самим кесарем
Конрадом, к нему льнуло множество евреев - находиться при этом святом муже
было для них безопасней. Погромщиков он не жаловал, всегда удерживал
рыцарей от расправ с иудеями, указывая на иную, святую, цель. Однако на
всем протяжении от Кельна до Шпейера убивали неверных, грабили их склады и
амбары, в которых было немало добра. Виппо говорил об этом с возмущением
похоже было, что и он, прежде чем обосноваться в Зеленом Дубе,
странствовал по тем краям, - ведь он видел самого Бернара Клервоского!
Рассказами об этом знаменитом проповеднике и о чудесах в его монастыре, в
Клерво, толстяк покорил сердце привратника, окончательно рассеял его
неуместные подозрения. Так, в разговорах, проходил день, серый, дождливый
сперва они сидели в пустой, холодной горнице, потом на кухне, среди служек
и монастырской челяди - как бессмысленно было все это! Под вечер на кухню,
распевая псалмы, вошла с большой торжественностью процессия монахов во
главе с настоятелем он долго молился, потом стал у вертела и принялся
поворачивать над огнем тушу не то серны, не то барана. Генрих тихонько
вышел, побродил в сумерках вокруг погоста, не зная, что предпринять он
переходил с одного двора на другой, приглядывался к монастырскому
хозяйству и, наконец, снова забрел в тот вчерашний дворик, где за
поленницей были свалены лопаты, кирки и пилы.
Стемнело рано, все обитатели монастыря разошлись по разным углам -
большие открытые дворы опустели. Монахи, служки, оруженосцы Генриха
прохаживались по сырым, мрачным коридорам или, собравшись у очагов,
судачили, балагурили, рассказывали истории. Генриху никто особого внимания
не оказывал, хотя настоятелю уже было известно его звание. Он вернулся в
прежнюю горницу, где окна были прикрыты досками и тускло светила лучина.
Генрих сел, укутал ноги волчьими шкурами, задумался. Однако в лице его
было что-то необычное, что заставило его спутников отойти в угол и
разговаривать шепотом. Говорил больше Виппо - плел небылицы о крестовых
походах и о королевстве Иерусалимском.
Прозвонили к вечерней трапезе и к "Ангелюс", монахи громко, на ученый
лад спели гимны Бальбула (*54) постепенно все стихло в стенах монастыря и
вне их, все погрузилось в глубокий, тяжелый осенний сон. Но Генрих не
спал. Он приказал своим оруженосцам взять на маленьком дворике кирки и
лопаты и сам вышел с ними, опираясь на плечо Виппо. Было уже по-осеннему
темно, мрак стоял непроглядный - Генрих с трудом отыскал указанный ему
настоятелем холмик у ограды и велел копать в этом месте.
Герхо и Тэли повиновались с неохотой - им было страшно. Лица их в
темноте были не видны, по по тому, как они медлили, как изменились их
голоса, князь понял, что они возмущены. И все же оба начали копать. Лопаты
со скрежетом врезались в мягкую, но обильную гравием почву, слышался шорох
осыпающихся комьев - это воскресал Щедрый, поднимался из могилы к новой
жизни.
Вскоре лопаты ударились о дерево. Генрих распорядился принести лучину и
факел, заранее приготовленные в их горнице. Затрепетали тоненькие язычки
огня - казалось, их сейчас погасят, перечеркнут частые косые нити дождя.
Когда заглянули в яму, увидели там прогнившие дубовые доски. Тэли и Герхо
принялись откидывать с досок землю, теперь они работали живей и даже с
интересом. Показался большой гроб с выпуклой крышкой, на которой был набит
равнораменный крест. Генрих соскочил в неглубокую яму и притронулся рукой
к гробу: доски совсем истлели. Он потянул одну, доска легко отделилась,
князь выбросил ее наверх, потом оторвал другую. Виппо наклонил факел к
яме, и через образовавшееся в гробу отверстие они увидели внутри что-то
темное, рыхлое, пушистое. Тэли схватил кирку, стал расширять отверстие:
полетела третья доска, еще одна, еще - и вот вся крышка сорвана. Генрих
взял из рук Виппо факел и поднес его к тому, что лежало на дне гроба.
Взору его сперва предстала все та же коричневатая, мшистая масса, похожая
на перегной, потом в противоположном конце гроба - белесый череп с прядями
густых черных волос. Огромные глазницы, наполненные черной пылью, смотрели
мимо Генриха куда-то вверх, в нависшее над погостом ночное небо.
Генрих решил, что в гробу больше ничего нет. Отдав факел Виппо, он
вновь наклонился над этим черепом, над этим прахом, которого было как-то
очень много в большом дубовом ящике. Князь попытался стать на колени - не
хватило места однако он не мог уйти, не выразив своего благоговения, не
прикоснувшись хоть на миг к тому, что осталось от могучего короля. Он
притронулся рукой к темной массе на дне гроба - она была мягкая, пышная. И
он погрузил обе руки в этот темно-бурый мох, в этот прах плодоносный,
возникший из плоти, в которой некогда бушевали неуемные страсти. Внезапно
он потерял равновесие, качнулся вперед, руки ушли по локоть в страшный
перегной, князь сделал резкое движение, и пальцы его наткнулись на что-то
твердое. Он едва не упал, но Герхо и Виппо подхватили его под мышки, и в
неверном свете факела он увидал в своей правой руке золотой обруч.
Нет, это не корона, всего лишь тонкий золотой обруч, должно быть,
нижняя часть короны на ней изломы, следы от ударов чем-то острым, и
чернеют, как глазницы Щедрого, пустые впадины, в которых прежде были
драгоценные каменья. Так вот какую корону забрал с собой в могилу Щедрый!
Генрих выскочил из ямы и знаком приказал ее засыпать. Он не слышал, как
укладывали на место оторванные доски, как наваливали на них шуршащую
землю. Он стоял, держа обруч обеими руками, даже не видя его - факел уже
погас, - но ощущая под пальцами нечто влажное, шероховатое, твердое. Все
плыло перед глазами князя, он прислонился к ограде, и только когда Тэли
потянул его за рукав, стал понемногу приходить в себя. Будто во сне,
прошел он в дом, сам очистил корону Щедрого от земли, пыли и плесени,
потом преклонил колени и долго молился.
Когда совсем рассвело, они тронулись в обратный путь на север. Но в
Бамберг князя теперь уже ничто не влекло.
8
Генрих охотно принял приглашение Виппо погостить в его замке. Поездка
из Цвифальтена в Осиек была делом нелегким, тем более что совершили они ее
в необычно короткий срок: князь и его спутники нуждались в отдыхе, да и
кони утомились. А главное, нуждалась в отдыхе душа Генриха после пережитых
бурь и волнений - хоть два-три дня побыть в тишине, собраться с мыслями,
обдумать дальнейшие шаги, для которых потребуется уже не безоглядная
пылкость, но спокойствие и трезвость.
Они нигде не задерживались в пути и через несколько дней уже подъезжали
к стенам хваленого замка Виппо, с виду ничем не отличавшегося от многих
других. Еще издали показалась главная башня (*55), обнесенная особой
стеной, которая двумя концами примыкала к реке. Кроме главной, было еще
четыре башни невысокие, но крепко строенные, они стояли по четырем углам
крепостной стены, сложенной из каменных глыб. Вправду хорош был замок и
поставлен удачно. Над рекой вздымался высокой дугою мост из крупных
камней, скрепленных известкой и песком на нем стояла сторожевая башенка.
Примыкавшая к замку часть моста за башенкой была подъемная, с хитрым
устройством: днем мост служил для переправы, а ночью, когда эту часть
подымали, она, наподобие ворот, закрывала проход в стене. Словом,
настоящий рыцарский замок, суровый и грозный. Тем неожиданней был
беспорядок внутри его. Добра всякого горы, но все кое-как свалено в самых
неподходящих местах: груда щитов - в кладовой для припасов, а в рыцарской
зале - кучи шкур и охапки соломы. В правом крыле обитали какие-то
черноволосые люди, похожие на цыган оттуда доносился детский визг и
кухонный чад. Но, пройдя два внутренних дворика, гость попадал в удобные,
хоть и небольшие комнаты, где из окон открывался далекий вид на излучины
реки он напомнил Генриху Краков и Плоцк. Здесь было тихо, тепло - Виппо
приказал затопить, и комнаты быстро обогрелись шум и суматоха, царившие в
других помещениях замка, сюда не доходили. Как сообщил Виппо, на холме, за
рекой, в старом дубовом лесу, некогда поклонялись Одину. С тех пор это
место имеет в округе дурную славу поэтому Виппо было легко получить
здешний замок у его прежнего владельца в обмен на другой, расположенный
подальше. И действительно, из окон виднелись спускавшиеся к голубой воде
склоны холма в зарослях буков и каштанов, которые осень расцветила
бронзовыми и ярко-желтыми тонами.
Непривычное спокойствие и торжественная красота этих мест сразу пленили
Генриха. Два дня он не выходил из своих комнат, хотелось побыть вдали от
всякого шума и суеты. Ближайшие окрестности замка были превращены в
виноградники. Порыжелые кусты покрывали оба берега до самой реки и,
поднимаясь по склонам, подступали вплотную к золотым рощам. Как-то Генрих
прошелся по винограднику вниз, чтобы погреться на ласковом осеннем солнце,
и среди виноградных кустов увидел танцующих детей в зеленых и голубых
передничках. Они водили хоровод, взявшись за руки, и что-то выкрикивали
тоненькими птичьими голосами. Князь долго стоял и смотрел на них потом,
возвратившись в свои покои, он жадно прислушивался к этому птичьему