пролилось и сколько еще может пролиться, просочиться сквозь мокрое белье?
Для того чтоб в таком положении утонуть, надо, чтоб она наполнила котелок.
Литра два воды, а может, побольше, раз вытянуло из скафандра, почти
вытянуло. Воде нужно налить котелок до краев. Стараясь себя отвлечь, он
посмотрел на "Шторм", который проступал сейчас поразительно ясно. Он понял,
что смотрит сквозь оптическое увеличение капель, и увидел, как целая струя
из них, поднимаясь из своего промежутка, сворачивает под тело потока,
похожая на темное упругое животное со светящимися сосцами... Спуститься в
такое море, чтоб утонуть в котелке воды! Тебя надули, Жора, повесили, как
птицу над отмелью... И, глядя на "Шторм" невидящими глазами, в последнем
росчерке сознания, увидел то, что потом позабудет наверху: что-то проплыло
внутри парохода, против больших стекол... что-то живое, почти детское лицо.
13
тяжелое тело на узкой, коротковатой для него койке и отведя больную ногу
циркулем на стол. Занавеску он сдвинул к изголовью, расправив по проему
двери, чтоб за ним не подсматривал Свинкин. Полностью занавесить себя
Просеков не мог, так как на половине занавески сидел Дик, ерзая задом,
поскуливая, переводя с хозяина на дверь, за которой прятался радист, свои
круглые, просящие глаза.
мог спускаться по трапу не хуже любого матроса. Это была даже не болезнь, а
какая-то разновидность собачьей тоски, которую вызывало в нем замкнутое
водное пространство с полным отсутствием кустов, зарослей осоки, болотных
кочек, милых сердцу любой и в особенности легавой, собаки.
охотничью потеху. Однако Просеков знал, что если он позволит Свинкину
прогулять Дика, то потом будет вынужден впустить его в каюту, где Свинкин
засядет надолго, навсегда, и придется применить силу, чтоб выдворить его за
дверь. А применив силу, Просеков расстроится сам, вернет радиста, станет
втолковывать ему разные истины, которые тот не может осмыслить, раздражаться
его тупостью и умиляться тем, что вот он, умный, с дураком сидит, и в конце
концов разрушит то состояние трезвой ясности, которое ощущал в себе. Поэтому
Просеков и бросил занавеску, надеясь, что церкви и соборы пробудят в собаке
игру воображения, чего Дику как раз недостает. Воображение у Дика явно
хромало, и это он должен учесть, если собрался поднимать "Шторм". Да обладай
Дик хоть каплей фантазии, он бы искал общения не с радистом, а с самим
собой, он бы имел возможность смотреть на мир не сквозь дверную щель, а
оглядывать ее в широком окне своей души.
Маресале, где его отвлекали частые посещения новых приятелей, хозяйничавших
на мелких суденышках, которые обслуживали охотников па зимовьях, куда возили
соль, табак, водку, макароны, сети, капканы, огнестрельное оружие, а обратно
везли рыбу и пушнину. Все эти суденышки, разбросанные по северному кусту,
представляли всевозможный набор плавающего металлолома: резаные-перерезаные,
с трофейными двигателями "Зульцер", "Манн", с нашими "самоварчиками",
снятыми с танковых машин, на которых было понавешано столько дряни, что они
были похожи на ульи, куда и с масленкой не пролезешь. Хотя иллюминатор был
открыт, в каюте еще чувствовался запах поддевок, тужурок на оленьем меху,
промасленных штанов, запах псины и омуля, которого охотники резали своими
короткими острыми ножиками - не так, как режут рыбу обыкновенные люди, а
полосуя ее изнутри, и оттуда, из брюшка, вытаскивая что-то такое, что, по их
разумению, и следовало есть: какую-то крохотную малость, одну слизь,
размазанную на лезвии, а потом, подсовывая со всех сторон, сладострастно
перемигиваясь, ожидали, чтоб эту гадость с восторгом оценили.
право сидеть с ним, приравнивать себя к самому Просекову, еще недавно
капитану "Агата", к которому они входили без головного убора, на цыпочках,
безропотно просиживали в приемной, пока он не выходил из рабочего кабинета.
А потом дневальная разливала чай в широкие чашки с позолотой, и капитаны
пили чай, держа чашку как награду, идиотски хукая, обливаясь потом от
волнения.
когда он зарабатывал плавательный ценз на Севере, в буксирном флоте, на
погрузке и разгрузке рейдовых барж. И был там у них свой старшина, старик
без глаза и без руки, как адмирал Нельсон, только без его побед, и Просеков
вспомнил, как они таскали кунгасы по мелководьям, перемежавшимся глубокой
водой: работали на паях, и, хоть матерые подобрались мужики, он был среди
них не последний - получал полтора пая, что было немало, и старик Нельсон
говорил ему с одобрением: "Ты, Ефимыч (уже тогда Ефимычем звали!), не при
рогом, надорвешься!" А когда садились есть, то подсовывали из котла мосол
поздоровей, чтоб не ослабел по молодости лет, и эту кость, расшибая на
деревянном столе, он обгладывал так, как Дику не обглодать, - как на
кларнете играешь!.. А среди этих людей, остававшихся в Маресале на долгую
полярную ночь, было несколько женщин, бесформенных в грубой одежде, которых
и по работе и по обличью от мужиков не отличишь, но забывавших свою
некрасоту, обделенность, забывавшихся в мечтах, в каких-то неутоленных
чувствах, в неизведанных страданиях, которые хотелось пережить, расцветавших
на снегу, как фиалки...
правды, приносящей спасение, не умели проводить в своем сознании и первые
морепроходцы, шедшие в поселок от своих деревянных кораблей, раздавленных
льдом... Отчего погибают в пургу, в метель? От печки, в которой гудит огонь,
от кружки кипятка, которую подносишь ко рту... От невозможности напиться!
Один лишь Амундсен, сухой и безразличный, достиг всего...
чай, разбавленный желтой тундровой водой, был плох: в нем букет умирал, не
распускаясь, - умирал прекрасный чай, который доставляли когда-то английской
королеве на чайных клипперах вроде знаменитой "Катти Сарк". Просеков не был
знаком с английской королевой, хотя мог вполне удостоиться такой чести. С
королевой был знаком Милых, нынешний капитан "Агата", который во время войны
ходил по Северному морю с английским конвоем и что-то там совершил, за что
был награжден орденом королевы Виктории - Рыцарским Крестом, отлитым из
бронзы нельсоновских пушек в честь его победы над французами. И,
перекинувшись мыслью от Амундсена и английской королевы к капитану Милых,
которого в общем-то уважал, Просеков с горечью подумал о том, что может
сотворить время с любым человеком, и как даже то, что когда-то сделал
человек, может измениться вместе с ним.
спасателя, что в его подчинении находился "Агат". Он был хозяином моря, и
это логично, потому что в море командует тот, у кого сильней машина.
Конечно, такой машины, как на ледоколе (сорок-шестьдесят тысяч лошадей),
такого лошадиного стада на "Агате" нет. Но ведь ледокол -это, в сущности,
государство, упирающееся в лед. А спасателю для упора вполне хватало своих
силенок, и еще кроме силы в нем заряжена скорость. Это гордость флота,
стальное животное вроде акулы, с линометными пушками, со шлюпками кругового
орошения, на которых можно входить в самое пекло огня, с пожарными стволами,
выпускавшими струю под давлением в сорок атмосфер. Он вспомнил, как они
стояли в Измаиле у самой набережной, и местные власти попросили полить утром
центральную улицу, и молодой матрос, не сумевший сладить с пожарной пушкой,
вначале превратил в крошево тяжеленный портовый забор, а потом оставил без
стекла пол-улицы, - хорошо, что людей не задел! На таком пароходе нет
расстояний: как все открывалось на нем, как мелькало!..
кладбище затонувших кораблей, и белый город Касабланка, и Генуя, вся в
цветах.. Вспомнил Гонолулу с жуткой сценой расстрела крыс, плывущих с
покинутого дока; картины проливов с косяками разноцветных джонок, бурление
ночной толпы (эта певичка в Хакодате в окружении чинов полиции: худенькая
девочка, которая пела на волне тонущих кораблей!), и Мальта с ее лесенками и
базарами: порт Ла-Валлетта, куда они привели когда-то потерявший управление
греческий паровик... Несколько раз давал SOS: даст, и замолкнет, и тут же
изменит в тумане курс - хитрил, надеясь на бесплатное сопровождение. А такой
был грязный, что даже концов об него не хотелось пачкать! Ни греки, ни
японцы, ни турки никогда не моют своих кораблей, а разве есть у них такие
регистры, как у нас, разве у них есть такие девиационные полигоны, где
курсовой угол выверяют с точностью швейцарских часов? Уже маяк открылся,
утро, уже решили брать грека на абордаж (затонет, а потом они будут
виноваты, раз делали сопровождение!) - и тут его вызывают в рубку: "Ефимыч,
что будем делать?" Смотрит: народ черный, греки... Гребут в шлюпках к
пристани, пароход брошен, все мачты сломаны, и так дымит, что города не
видно. Но если люди ушли, чего этот пароход брать, если деньги улетели?..
"Пускай плывет!" Так он и вплыл самостоятельно в утренний порт, и народу
собралась уйма, чтоб на него посмотреть: откуда такое чудо взялось?
получше, а один поставил у пирса экспедиционного отряда. Это кроме того, что
он для них валюты заработал целый вагон, так еще дом с моря привез: все
совещания в греческом зале, и не унитазы там, а гальюны, так что можно
сидеть, не теряя связи с морем.
Нет, месяц в ремонте, в простое, отгулял, еще полгода в запасе - увольте! -
Доставалов Александр
Сертаков Виталий
Трубников Александр
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Елманов Валерий