Чтение 16–й страницы книги ~Кондуит и Швамбрания~

их путал. Ежедневно, как только я приходил из гимназии, Оська отзывал меня в
сторону и шептал:

- Большие новости! Джек поехал на Курагу охотиться на шоколадов... а сто
диких балканов как накинутся на него и ну убивать! А тут еще из изверга
Терракоты начал дым валить, огонь. Хорошо, что его верный Сара-Бернар спас -
как залает...

И я должен был догадываться, что у Оськи в голове спутались курага и
Никарагуа, Балканы и каннибалы, шоколад и кашалот; артистку Сару Бернар он
перепутал с породой собак сенбернар... А извергом он называет вулкан за то,
что тот извергается.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ НЕГОДЯЕВ

Мы росли. В моем почерке буквы уже взялись за руки. Строчки, как солдаты,
равнялись направо. А повзрослев, мы убедились, что в мире мало симметрии и
нет абсолютно прямых линий, совсем круглых кругов, совершенно плоских
плоскостей. Природе, оказалось, свойственны противоречия, шероховатость,
извилистость. Эта корявость мира произошла от вечной борьбы, царящей в
природе. Сложные очертания материков также являли след этой борьбы. Море
вгрызалось в землю. Суша запускала пальцы в голубую шевелюру моря.

Необходимо было пересмотреть границы нашей Швамбрании. Так появилась
новая карта.

Но тут мы заметили, что борьба лежит не только в основе географии.
Какая-то борьба правила всей жизнью, гудела в трюме истории и двигала ее.
Без нее даже наша Швамбрания оказывалась скучной и безжизненной. Игра
становилась стоячей, как вода в болоте. Мы не знали еще тогда, какая борьба
движет историю. В нашей уютной квартире мы не могли познакомиться с великой,
всепроникающей борьбой за существование. И мы тогда решили, что все это -
войны, перевороты и т. д. - просто борьба хорошего с плохим. Вот и вс". И
чтобы швамбранская игра развивалась, пришлось поселить в Швамбрании
нескольких негодяев.

Самым главным негодяем Швамбрании был кровожадный граф Уродонал Шателена.
В то время во всех журналах рекламировался "Уродонал Шателена", модное
лекарство от камней в почках и печени. На объявлениях уродонала обычно
рисовался человек, которого терзали ужасные боли. Боли изображались в виде
клещей, стиснувших тело несчастного. Или же изображался человек с платяной
щеткой. Этой щеткой он чистил огромную человеческую почку. Все это мы решили
считать преступлениями кровожадного графа.

ВЕРХНИЙ ЭТАЖ МИРА

Крыши домов хотя и принадлежали действительному миру, но были высоко
приподняты над скучной землей и не подчинялись ее законам. Крыши были
оккупированы швамбранами. По их крутым скатам и карнизам, по острым конькам,
через чердаки и брандмауэры я совершал далекие головокружительные
путешествия. Перелезая с крыши на крышу, можно было, не касаясь земли,
обойти весь квартал. А потом хорошо было к вечеру смотреть на небо, лежа на
остывающем железе между трубой и шестом скворечника. Близкое небо плыло над
головой, и крыша плыла против облачного течения. На мачте насвистывая
вахтенный скворец. День, как большой корабль, подваливал к вечеру. День
поднимал красные весла заката и бросал во двор тени, когтистые, как якоря.

Но хождение по крышам строго запрещалось. Дворник Филиппыч с метлой
охранял надземные края. Он был бдителен и неумолим.

Хозяева чужих дворов, увидев меня громыха-ющим по их крышам, кричали:
"Довольно бессовестно докторовым детям по крышам галашничать!", хотя я не
понимал, почему, собственно, дети врачей рождены ползать лишь по земле! Но
это проклятое "докторовы дети" вечно преследовало нас и обязывало к
благовоспитанности.

Однажды Филиппыч выследил меня. Он гнался за мной, громыхая по железу. На
соседнем дворе, куда я хотел спрыгнуть, спустили с цепи грозного барбоса. На
другом дворе стоял хозяин в розовых кальсонах и жилетке. Он гарантировал со
своей стороны "проборцию и ушедрание"... Но тут я заметил у соседнего
брандмауэра лестницу. Я показал Филиппычу язык и спасся на третий двор.

ЛАПТА В СИРЕНИ

Дворик, куда я попал, был весь в деревцах. Деревья взбили лиловую пену
сирени и маялись ее изобилием. Садик цвел тучно и щедро.

За своей спиной я услышал легкий топот. Из садика выбежала веселая
девочка с длинной золотой косой, со скакалкой в руках. Она принялась
внимательно разглядывать меня. Я стал задом отходить к калитке.

- Мальчик, отчего вы торопитесь? - спросила девочка.

- От дворника, - сказал я.

У девочки были черные прыгающие меткие глаза, похожие на литые мячи,
которыми мы играли в лапту.

Я чувствовал, что мне не "отпастись". Но бежать было нельзя. Та же лапта
учила: один на один - не нарываться.

- Вы дворников боитесь? - спросила она.

- Неохота связываться, - сказал я басом, - а так я чихал на них левой
ноздрей через правое плечо.

И я засунул руки в карманы. Девочка посмотрела на меня с уважением.

- Как это - через плечо? - спросила она. Я показал. Немного помолчали.
Потом девочка спросила:

- А вы в каком классе?

- В первом, - сказал я.

- И я в первом, - обрадовалась девочка, - А у вас классный господин
строгий?

- У нас вовсе наставник, а не господин.

- А у нас дама, - сказала девочка. - Злющая - ужас!

Опять немного помолчали.

- А у нас, - сказала девочка, - одна ученица умеет ушами двигать. Ей
завидуют все.

- Это что! - сказал я. - А вот в нашем классе есть один - до потолка
плюет... Эх, и здоровый! Одной левой всех борет. А кулаком может прямо парту
сломать... Только ему не позволяют. А то он, честное слово, сломал бы.

Опять молчание. На соседнем дворе захлюпала шарманка. Я в поисках темы
для разговора оглядывал двор. Дом плыл в небе. Большой змей с мочальным
хвостом замотался над крышей. Он козырнул, выправился и солидно задрынчал.

- А у меня пряжка никогда не пожелтеет, - сказал я неожиданно, - потому
что никелированная... Можете, пожалуйста, потрогать...

И я снял пояс. Девочка с вежливым интересом пощупала пряжку. Я
расхрабрился, снял фуражку и показал, что на внутренней стороне козырька
химическим карандашом написаны мои имя и фамилия, чтобы не пропала. Девочка
прочла.

- А меня Тая зовут, по-настоящему - Таисия Опилова, - сказала она. - А
вас Леня, да?

- Леля, - ответил я. - Разрешите... очень приятно познакомиться...

- Леля? Это женское имя! - насмешливо протянула Тая.

- Если б женского рода, то с мягким знаком было бы, - убежденно заявил я.
Так состоялось знакомство.

ПЕРВАЯ ШВАМБРАНКА

Теперь я, вольный сын Швамбрании, каждый день спускался с крыши в
сиреневую долину, и Тае Опило-вой суждено было стать швамбранской Евой.
Оська был против. Он кричал, что ни за какие пирожные не примет играть
девчонку. Действительно, до сих пор в Швамбрании девочки не водились. Я же
доказывал Оське, что во всех порядочных книгах красавиц похищают и спасают,
и в Швамбрании теперь тоже будут похищать и спасать. Кроме того, я
приготовил для первой швамбранки замечательное имя: герцогиня Каскара
Саграда, дочь герцога Каскара Барбе. Даже в журнале "Нива", с обложки
которого я взял это имя, было, помнится, написано, что это звучит "легко и
нежно". Оська принужден был согласиться, и я начал понемножку посвящать
Каскару, то есть Таю, в дела Швамбрании. Она сначала ничего не понимала, но
потом стала немного разбираться в истории и географии материка Большого
Зуба. Она обещала строго хранить тайну.

Окончательно я покорил Таю, когда, нацепив бумажные эполеты, заявил, что
иду на войну с Пилигвинией и привезу ей трофей.

На другой день я вернулся из пилигвинской кампании. Я скакал по крыше с
трофеями в руках. Трофеи составляли два сливочных пирожных. Ей и мне. От
моего пирожного уголок отъел Оська.

Я спрыгнул со стены и остолбенел. Рядом с Таей гулял по садику незнакомый
мальчишка в форме воспитанника военного кадетского корпуса. Он был гораздо
старше и выше меня. У него были настоящие погоны, настоящий штык, и вообще
он зазнавался.

- А! - воскликнул он, увидя меня. - Это и есть ваш шваброман?

И я понял, что Тая все рассказала ему...

- Послушайте, - развязно продолжал кадет, - вы, штатский юноша... Вам не
стыдно называть барышню такими неприличными названиями?!!! Вы знаете, что
такое Каскара Саграда?.. Это пилюли от запора, извините за выражение. Эх вы,
шпак несчастный!.. Сразу видно - докторский сынок...

Это напоминание взорвало меня.

- Кадет, на палочку надет! - крикнул я и полез на крышу.

Половинкой пирожного я запустил в кадета. Пол-тора пирожных я съел сам.

Потом я лег на крышу и стал переживать. Надо мной насвистывал вахтенный
скворец. Одинокий и гордый, я плыл в Швамбранию, и день, как корабль,
подплывал к вечеру. Закат поднял красные весла, и во двор упали тени,
когтистые, как якоря.

- К черту! - сказал я.

Но это относилось не к Швамбрании.

ДУХ ВРЕМЕНИ