от времени они обязаны были реагировать на происходящее, хлопая крыльями и
извлекая из гортани звуки, от которых их самих слегка подташнивало:
"Ко-ко-ко!
детских спектаклях, был буквалистом и доискивался жизненной правды жадно и
целеустремленно, буквально во всем. Так, например, репетируя другой
детский спектакль, он один раз остановил репетицию и сказал актрисе,
играющей корову:
пустая. Вы с чем пришли? Откуда? И наконец самое главное: вы решили хотя
бы для себя, вы - до дойки или после?"
похожи на куриц, если не внешне, то хотя бы внутренне - повадками,
например. Поэтому курицы должны были, вертя головками и тряся гребешками,
время от времени оглядывать пол в поисках зерна. Таким образом, поиски
"зерна роли" (по Станиславскому) обретали здесь абсолютно прямой смысл.
осадка после вчерашнего вечера. Маша проснулась поздно, потому что и
заснула поздно, приготовила завтрак, приняла душ, поболталась по квартире,
послушала музыку, не особенно тщательно оделась и накрасилась, потому что
ни с кем встречи, особенно с ним, не ждала, и поехала в театр. И в театре
все было обычно и даже скучно. Маша прошла к себе наверх, переоделась в
березку, спустилась в буфет попить кофе, но тут начался спектакль и пора
было идти на сцену. Она и пошла, откружила в хороводе первое свое
появление в качестве березки и отправилась переодеваться в курицу, заметив
мельком, что вся середина первого ряда, примерно десять мест, пустая,
никто не пришел. Обычно с третьим звонком пустующие хорошие места тут же
занимались теми детьми и родителями, у которых места были похуже, но тут
почему-то оказались незанятыми. Маша это заметила, но, естественно,
никакого значения не придала; поднялась в грим-уборную, сняла березкино
платье, затем быстро, с привычной гадливостью, напялила на себя курицын
костюм и побежала играть свой следующий эпизод; дождалась музыкального
вступления и пошла на ярко освещенную сцену, выкатывая вперед избушку Бабы
Яги. Избушка остановилась, и Маша прошла еще дальше, ближе к публике,
хлопая крыльями, перебирая синими куриными ногами и весело кудахча.
самых мест, которые пять минут назад пустовали. Маша взглянула на эти
места через очки поверх клюва и... едва не подавилась своим последним
кудахтаньем. На этих местах, в позах пляжных отдыхающих, вытянув ноги,
сидела и аплодировала вся Кокина кодла с ним самим в центре. Они были со
своими манекенщицами, а Кока - с этой самой, с которой целовался и письмо
от которой Маша ему передавала. У всех у них были чрезвычайно серьезные
лица, мужчинам это удавалось лучше, а вот их бабы - те, видно, еле
сдерживались. Маша осторожно опустила на пол правую лапку, потопталась
немного, как-то формально побила крыльями и повернулась к залу спиной. В
это время уже вовсю шла сцена Бабы Яги с Василисой, но она была фактически
сорвана компанией, которая опять захлопала и даже закричала: "Браво!", как
только Маша повернулась тем, что должно было изображать куриную гузку.
Маша была уже цвета своего гребешка и не знала, что ей делать:
прикидываться, что не обращаешь внимания, нельзя, это будет беспомощное
вранье; обидеться и уйти со сцены или перестать играть, постоять в стороне
- тоже нельзя, потому что от нее только того и ждут, чтобы она показала,
насколько они выбили ее из равновесия.
даже вызывающе играть свою курицу, играть еще добросовестнее, чем обычно.
"Да, я сейчас курица и не стыжусь этого! Дети верят, а на вас мне
плевать!" Это было правильное решение гордой женщины, но это были и худшие
минуты всей ее жизни, ибо гордая женщина Маша все равно знала, что она
сейчас курица, а гордая курица - это так же странно, как, скажем, почтовый
орел. Она мужественно кудахтала, хлопала крыльями, переступала голубыми
ногами, и на каждое ее "ко-ко-ко" эти гнусные птицеводы из первого ряда
хлопали и кричали "браво!" и "бис!", мешая всем остальным артистам играть.
Наконец проклятая сцена закончилась. Избушка, дребезжа, поехала обратно за
кулисы в сопровождении Маши, которая, повернувшись гузкой, тоже стала
уходить, и опять раздались на ее уход самые громкие аплодисменты.
Живодеры, с Кокой во главе, продолжая сохранять каменно-серьезное
выражение лиц, устроили настоящую овацию, с полминуты после ее ухода они
продолжали скандировать: "Ма-ша! Ма-ша!" А красная, разъяренная Маша уже
мчалась к себе наверх, расталкивая всех и не разбирая дороги.
появление и на ее уход опять были аплодисменты и крики "браво!". И в
третьем, когда она снова была курицей,- та же картина: только выйдут куры
- аплодисменты, только Маша скажет свое "ко-ко-ко" - "браво!", "бис!",
только повернется гузкой - овации, на уход - то же самое. Казалось, гаже
этой пытки ничего быть не может, однако самая большая пакость была,
оказывается, впереди.
"ко-ко-ко-ко", кто-то из них, наверное, грузин, сидевший рядом с Кокой,
потому что говорил с характерным акцентом, произнес тихо, но внятно, так
что на сцене все слышали:
добьют, и с последним великодушием пытаясь спасти ее, но было поздно.
спэктакль зовет: "Ко-ка-Ко-ка-Ко-ка! - а ты нэ идешь! Ты очень холодный
Кока... кола,- завершил грузин свой каскад каламбуров, а артисты на сцене
ржали, как радостные кони. Они не злились, что им мешают играть, давно
заметив в первом ряду невозмутимого товарища по работе Костю Корнеева.
Почти все уже к тому времени знали или догадывались, что между ним и Машей
что-то происходит, а раз так, значит, со стороны Коки это был ход, который
коллеги не могли не оценить.
поэтому они были на его стороне. Сегодня жертва - Маша, но на ее месте
завтра может оказаться любой из них. Жестокие дети! А у Маши кипели слезы
на глазах; они не имели уже ничего общего с той классической Машиной
слезой, которая так паралитически действовала на мужчин; они кипели и
мгновенно высыхали от ненависти. Между тем эта жуткая казнь длилась уже
два часа. Наконец все закончилось, занавес закрылся, звери, птицы и
деревья пошли переодеваться в людей. Маша влетела в свою грим-уборную,
ногой захлопнула дверь так, что посыпалась штукатурка, и стала сдергивать
с понятным остервенением куриные перья, будто ощипывая себя, курицу
проклятую, для адского бульона, который клокотал у нее внутри. Затем Маша
пнула ногой только что стянутые синие колготки, они высоко взлетели и
повисли на лампе; выдрала "с мясом" свою куриную гузку, и она полетела в
один угол; вцепилась в гребешок, и он, с оторванной резинкой, полетел в
другой. И только Маша стала надевать свою одежду и постепенно
успокаиваться, как вдруг ее внимание привлек какой-то сверток, лежащий на
гримировальном столике и перевязанный розовой ленточкой.
невинная открытка с изображением цветка и словом "Поздравляю!". На обороте
от руки было написано: "М. Кодомцевой от благодарных поклонников 1-й
Московской птицефабрики". Любопытство пересилило злость и спешку, Маша
развязала ленточку, разорвала оберточную бумагу, там оказалась довольно
изящная деревянная шкатулочка, она открыла ее. В шкатулке лежали: яйцо,
сваренное вкрутую, куриный суп в пакете, брикетик куриных бульонных
кубиков, а также маленькая детская книжка "Курочка Ряба" с картинками. Все
это было аккуратно переложено белыми перьями, нетрудно догадаться -
чьими... Маша никогда не ругалась матом, но слова знала... И все, что
вспомнила, выцедила сейчас сквозь зубы, глядя на подарочек, а потом
выбежала вон из гримерной. Она сильно хотела перехватить шутников, и Коку
в первую очередь, у центрального входа, чтобы сказать им несколько
прочувствованных, теплых слов. Она даже не стала надевать верхнюю одежду и
понеслась на улицу в чем была. Как смертельно раненная, но оттого еще
более опасная рысь, Маша выпрыгнула за угол и стала дико озираться, ища в
толпе выходящих зрителей единственное и любимое лицо, в которое следовало
сейчас вцепиться когтями. Но... Коки и след простыл. Ни его не было, ни
остальных девяти "юных зрителей", ни их машин.
когда минут через десять пришла в себя, вдруг поняла, что такая открытая
эмоция против него и его друзей была бы непростительной ошибкой. Ее
наконец осенило, что все эти красивые девушки, письмо, показные поцелуи и
тем более последнее издевательство, которому ее сегодня подвергли, не
случайность и не импровизация; она поняла, что против нее ведут жестокую,
планомерную войну, что там ни о каком равнодушии и речи не идет, что все
это не более чем месть за тот самый ее неосторожный, случайный, но тем не
менее циничный выпад против Коки, когда она все рассказала подругам и
показала тем самым ему, что он для нее ничего не значит. Она поняла и
Трубников Александр
Маркеев Олег
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия