сбросить ее или передать. Благородного мученика, окатив десятком ушатов
воды, заморозили среди белого дня. Мой приятель Гроснот совершил этот
подвиг, как будто выпил стакан пуншу. Впрочем, Липману шепнули, чтоб он
спрятал, как знает, концы в воду. Это будет легко ему сделать с помощью
силы, грозы и денег.
Будьте осторожны, не проговоритесь не только словами, но и наружностью.
Скрывайте себя до времени, а то все испортите.
среднего камня, на левом углу ограды Летнего сада к Неве".
сомневаться, Волынской то предавался радостной мысли, что приобретает новые
важные права для обвинения Бирона и освобождения России от ига его, ходил
скорыми шагами по комнате, обхватив эту надежду, нянча ее, как любимое дитя
свое; то путался в мыслях, отыскивая своего тайного доброжелателя.
из них Артемий Петрович не видал особенного к себе участия. Этот?.. Злодей!
из одной улыбки его светлости вызовется, вместо меха, своим дыханием
разогреть жаровню и изжарить на ней мелким огнем человека, невинного, как
младенец. Другой? Глупец! готов стащить на своей спине, не оглядываясь, вьюк
чужих злодейств. Третий? Подлец! доставляет за фальшивые определения жене
Бирона бриллианты и серебряные сервизы. Четвертый? Родственник клеврета его,
Липмана, и ненавидит кабинет-министра. И так далее перебрал он всех, и ни на
ком не мог остановиться. Каким образом постиг тайный друг желание его
узнать, куда девался малороссиянин?.. Загадка! тайна!.. Голова его пылала,
сердце ходило ходенем. Он забыл даже о посланном герцога; но, вспомнив и
спросив, узнал, что податель, не дожидаясь ответа, скрылся.
его собственном доме, он, казалось, блуждал, как странник в диком бору, где
боится на каждом шагу наступить на ядовитого гада. Что б могло заставить
дворовых людей идти в его оговорители? Он считался, по-тогдашнему,
милостивым господином. О стульях, бессудной помощи палача, кошках, разделках
на конюшне, столь обыкновенных в его время, не было помину в доме. Наказания
его, и то за важный проступок, ограничивались удалением от барского лица.
Челядинцы, от большого до малого, были одеты исправно, накормлены сыто,
получали, сверх того, в каждый годовой праздник по медной гривне и по
калачу; их заслуги предкам Волынского ценились как должно; старики были в
почтении у младших и нередко удостоивались подачек со стола господского;
немощных не отсылали с хлеба долой на собственное пропитание, не призирали в
богадельнях, а в их семействах. Добрыми нравами строго дорожили. Сам Артемий
Петрович хотя славился волокитством, но в ограде дома целомудрие так
уважалось, что раз подслеповатый маршалок, увидев издали девушку на коленах
мужчины, поднял весь дом, как будто на пожар: к счастью, объяснилось, что
отец ласкал свою дочь. "Не барин, а отец родной! - говорили служители об
Артемии Петровиче, - мы живем за ним, как у Христа за пазушкой". Что ж в
самом деле могло бы заставить кого из них решиться на оговоры? Они сочли бы
того Иудою-предателем. Не барская ли барыня?.. Чем же она может быть
недовольна? Гардероба ее станет и на приданое внучатам; деньги пускает она в
рост, ласками господ не менее богата.
может статься, нетерпение видеть сынка офицером?.. Зуда намекал не раз, что
это женщина опасная... Да опять, как проведать ей тайны господские, которые
говорятся только в кабинете, между самыми близкими друзьями. Зуда?.. Этот
мог бы всех скорее!.. При этом слове, мысленно произнесенном, сердце Артемия
Петровича облилось кровью. "Нет, - прибавил он, рассуждая сам с собою, то
ходя быстрыми шагами по комнате, то садясь на канапе, - сердце отталкивает
малейшее на него подозрение. Он лукав, но благороден. Ни денег, ни честей не
любит; настоящий Козьма-бессребренник. Из чего ж станет кривить душой и
подличать пред фаворитом? Хотел бы он денег? я давно б озолотил его. Чинов?
Сколько раз предлагал я вывесть его в чины, но он всегда отказывался от них,
считая их за тягость. Он слишком любит спокойствие, чтобы затеять доносы.
Это не в его характере. Да к тому ж не могу расстаться с мыслию видеть в нем
человека, мне преданного. Десять лет в моем доме! Десять лет раскрывал я ему
грудь свою, и в ней читал он до последней тайной буквы!.. Друг мой!.. Нет,
нет, лучше погубить себя, чем его подозревать! Не он, не он, не может быть!
Но... диавол-дух или человек-диавол, кто бы он ни был, мой домашний шпион, я
отыщу его!"
кажется, что со мною говорит старик отец, зарезанный в глазах моих. Вы мне
вместо отца) и матери, и родины.
избы, оговаривает своего барина.
моими людьми против меня!.. Вот каков Зуда!.. Скоро сделается он моим
барином; скоро мне воли не будет в своем доме!
добра...
все ведет!"
молчи о том, что я тебе говорил, и всегда, непременно, становись на карауле
у дверей моего кабинета, как скоро будут в нем двое. Да вот и Зуда, легок на
помине!
кабинет-министра. Смущение на лице господина и слуги встретило его; но он
сделал вид, что ничего не примечает, скорчил свою обыкновенную гримасу и,
съежившись, ожидал вызова Артемия Петровича начать разговор.
секретарю, произнес ласково: - Ну что слышно о малороссиянине?
объясни, как мертвые воскресают в наше время, богатое чудесами.
прилег на диван, всматриваясь, какое впечатление сделает на секретаря чтение
бумаги, и, когда увидел, что этот развернул ее и начал рассматривать,
спросил, не знаком ли ему почерк руки.
пожимал плечами, потирал себе средину лба пальцем; на лице его то выступала
радость, как у обезьяны, поймавшей лакомый кусок, то хмурилось оно, как у
обезьяны, когда горячие каштаны обжигают ей лапы. Наконец, Зуда опустил руку
с письмом и опять уныло покачал головой.
коварства и счастия. Это я думаю, это я вам всегда говорил и советую, как и
всегда, уступить временщику. Да! таки уступить!.. Послушайте, какая слава о
нем в народе.
против него действовать?
истинные сыны его; как указывает мне сердце и тайный, но благородный
советник!
себя, вспомните мое слово. Дайте грозной туче пройти самой. Поберегите себя,
друзей, супругу...
казнь, что я могу себя погубить, смотреть мне равнодушно на раны моего
отечества; слышать без боли крик русского сердца, раздающийся от края России
до другого! Рассказывать ли тебе, как будто ты не знаешь, неистовства,
совершающиеся каждый день около нас, не говорю уж о дальних местах? Стоит
только раскрыть Петербург. Архипастырь [Тверской, Феофилакт Лопатинский.
(Примеч. автора.)], измученный пытками за веру в истину, которую любит, с
которою свыкся еще от детства, оканчивает жизнь в смрадной темнице; иноки,
вытащенные из келий и привезенные сюда, чтоб отречься от святого обета,
данного богу, и солгать пред ним из угождения немецкому властолюбию; система
доносов и шпионства, утонченная до того, что взгляд и движения имеют своих
ученых толмачей, сделавшая из каждого дома Тайную канцелярию, из каждого
человека - движущийся гроб, где заколочены его чувства, его помыслы;
расторгнутые узы приязни, родства, до того, что брат видит в брате
подслушника, отец боится встретить в сыне оговорителя; народность, каждый
Суворов Виктор
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Перумов Ник
Володихин Дмитрий
Распопов Дмитрий