без всяких средств, жила у сестры в маленькой верхней комнатке и ела за
столом вместе с пансионерками. Одевалась она не лучше Зеземи, но, в
противоположность ей, была необыкновенно долговяза; на ее худых руках
неизменно красовались напульсники. Не будучи учительницей, она не имела
понятия о строгости, и все существо ее, казалось, было соткано из кроткой
и тихой жизнерадостности. Если какой-нибудь из воспитанниц случалось
напроказить, она разражалась веселым, от избытка добродушия, почти
жалобным смехом, и смеялась до тех пор, покуда Зеземи, выразительно
стукнув по столу, не восклицала: "Нелли" - что звучало как "Налли".
ей распекать себя, как ребенка, Зеземи же относилась к ней с нескрываемым
презрением. Тереза Вейхбродт была начитанной, чтобы не сказать ученой
девицей; ей пришлось приложить немало усилий, дабы сохранить свою детскую
веру, свое бодрое, твердое убеждение, что на том свете ей воздается
сторицей за ее трудную и серую земную жизнь. Мадам Кетельсен, напротив,
была невежественна, неискушена и простодушна.
ребенок! Ни разу в жизни ею не овладевало сомнение, никогда она не ведала
борьбы, счастливица...
- кстати сказать, чувство зависти было дурным, хотя и простительным
свойством характера Зеземи.
города и окруженного заботливо выращенным садом, помещались классные
комнаты и столовая; верхний этаж, а также мансарда были отведены под
спальни. Воспитанниц у мадемуазель Вейхбродт было немного; она принимала
только девочек подростков, ибо в ее пансионе имелось лишь три старших
класса - для живущих и для приходящих учениц. Зеземи строго следила за
тем, чтобы к ней попадали девицы лишь из бесспорно высокопоставленных
семейств.
того - в честь ее поступления Тереза сделала к ужину бишоф - красный и
сладкий пунш, подававшийся холодным, который она приготовляла с подлинным
мастерством: "Еще бишафа?" - предлагала она, ласково тряся головой. И это
звучало так аппетитно, что никто не мог отказаться.
главе стола, осмотрительно и энергично управляла трапезой. Она старалась
как можно прямее держать свое хилое тельце, бдительно постукивала по
столу, восклицала: "Налли!", "Бабби!" - и уничтожала взглядом мадемуазель
Попинэ, когда та еще только собиралась положить себе на тарелку все желе
от холодной телятины. Тони посадили между двумя другими пансионерками:
Армгард фон Шиллинг, белокурой и пышной дочерью мекленбургского
землевладельца, и Гердой Арнольдсен из Амстердама, выделявшейся своей
изящной и своеобразной красотой: темно-рыжие волосы, близко посаженные
карие глаза и прекрасное белое, немного надменное лицо. Напротив нее
неумолчно болтала француженка, которую огромные золотые серьги делали
похожей на негритянку. На нижнем конце стола, с кислой улыбкой на устах,
сидела мисс Браун, сухопарая англичанка, тоже проживавшая у мадемуазель
Вейхбродт.
Мадемуазель Попинэ сообщила, что прошедшей ночью ее снова душили кошмары.
"Ah, quelle horreur!" [Какой ужас! (фр.)] Она так кричала: "Помогайть!
Помогайть! Ворри!" - что все повскакали с постелей. Далее выяснилось, что
Герда Арнольдсен играет не на фортепиано, как другие, а на скрипке и что
ее папа - матери Герды не было в живых - обещал подарить ей настоящего
Страдивариуса. Тони, как большинство Будденброков и все Крегеры, была
немузыкальна. Она даже не различала хоралов, которые играли в Мариенкирхе.
О, зато у органа в Niuwe kerk [Новая церковь (голл.)] в Амстердаме
поистине vox humana - человеческий голос, и как он великолепно звучит!
первого же взгляда произвела на Тони сильнейшее впечатление, - уже тем,
что она была первой дворянкой, с которой ей пришлось соприкоснуться.
Именоваться фон Шиллинг - какое счастье! Родители Тони жили в старинном и
едва ли не прекраснейшем в доме города, дед и бабка были люди с
аристократическими повадками, - но звались-то они просто "Будденброки",
просто "Крегеры". Дворянство Армгард кружило голову внучке элегантного
Лебрехта Крегера, хотя она иной раз втихомолку и подумывала, что это
великолепное "фон" гораздо больше подошло бы ей, - ведь Армгард, боже
правый, ничуть не ценила этого счастья; она безмятежно заплетала свою
толстую косу, смотрела на все добродушными голубыми глазами, растягивала
слова на мекленбургский манер и вовсе не думала о своем дворянстве. На
Армгард не было ни малейшего налета "аристократизма", она ни капельки на
него не претендовала и никакого вкуса к нему не имела. "Аристократизм!" -
это словцо крепко засело в головке Тони, и она убежденно применяла его к
Герде Арнольдсен.
чужеродное; она любила, несмотря на неудовольствие Зеземи, несколько
вычурно причесывать свои великолепные волосы, и многие считали "ломаньем",
- а это было серьезное осуждение, - ее игру на скрипке. И все же нельзя
было не согласиться с Тони, что в Герде и правда "бездна аристократизма"!
фигуре, но даже на ее привычках, на вещах, ей принадлежащих, - вот,
например, парижский туалетный прибор из слоновой кости. Тони сразу сумела
оценить его по достоинству, так как в доме Будденброков имелось много
подобных, бережно хранимых предметов, вывезенных из Парижа ее родителями
или еще дедом с бабкой.
одном классе и жили в одной - самой просторной - комнате верхнего этажа.
Как приятно и весело проводили они время после десяти вечера, когда
полагалось расходиться по комнатам! Сколько они болтали, раздеваясь, -
правда, вполголоса, так как за стеной мадемуазель Попинэ уже начинали
мерещиться воры. Мадемуазель Попинэ спала вместе с маленькой Евой Эверс из
Гамбурга, отец которой, любитель искусств и коллекционер, теперь жил в
Мюнхене.
горела низенькая лампа под красным абажуром; чуть слышный запах фиалок и
свежего белья наполнял комнату, и девушек охватывало слегка приглушенное
настроение усталости, безмятежности и мечтательности.
чего же красноречив доктор Нейман! Он входит в класс, становится у стола и
начинает говорить о Расине...
волосы перед освещенным двумя свечами зеркалом в простенке между окнами.
услышать. Ты не сводишь с него своих голубых глаз, словно...
Пожалуйста, Герда, помоги... Так!.. Ну вот, если ты его любишь, Армгард,
выходи за него замуж: право же, это хорошая партия. Он будет преподавать в
гимназии...
выйду не за учителя, а за помещика...
задумчивости уставилась на Армгард.
я уж и сейчас радуюсь, девочки! Я буду вставать в пять часов утра и
приниматься за хозяйство... - Она натянула на себя одеяло и мечтательно
вперила взор в потолок.
глядя в зеркало на подругу.
и тоже смотрела в потолок.
должно быть очень много денег, чтобы мы могли устроить дом аристократично
и на широкую ногу. Это мой долг по отношению к семье и к фирме, - серьезно
добавила она. - Вот посмотрите, так оно и будет.
зубы, разглядывая себя в ручное зеркальце в оправе из слоновой кости.
труда, так как ей мешал мятный порошок во рту. - Зачем мне это? У меня нет
ни малейшего желания! Я уеду в Амстердам, буду играть дуэты с папой, а
потом поселюсь у своей замужней сестры.
Тебе надо выйти замуж и остаться здесь навсегда... Послушай, выходи за
кого-нибудь из моих братьев!..
пренебрежительным вздохом, и прикрыла рот зеркальцем.
устроиться! Нужно только пригласить Якобса, обойщика Якобса с
Фишерштрассе, у него благороднейший вкус. Я бы каждый день ходила к вам в
гости...
сударыни! Извольте! (фр.)] Сегодня вечером вы уж все равно не успеете
выйти замуж.
Менгштрассе или за городом у старых Крегеров. Какое счастье, если в
светлое Христово воскресенье выдается хорошая погода, ведь так приятно
Контровский Владимир
Володихин Дмитрий
Русанов Владислав
Сапковский Анджей
Корнев Павел
Прозоров Александр