предстоящих на следующий день?
кислый от бессонницы, усталый от ночного самоизбиения, ослабевший от
голода, мечтающий об умывании, об истреблении насекомых и скрюченный от
ревматизма. А как себя чувствовала благороднорожденная, титулованная
аристократка, девица Алисанда ля Картелуаз? О, она была свежа и прыгала,
как белка! Ночь проспала она как убитая. Умываться она, - как и другие
знатные люди страны, - не привыкла и потому ничего не потеряла, оставшись
без умывания. С современной точки зрения, все тогдашние люди были в
сущности дикари. Сопровождавшая меня благородная дама не проявляла ни
малейшего желания скорее позавтракать, - и это тоже была в ней дикарская
черта. Путешествуя, британцы тех времен привыкли к долгим постам и умели
переносить их. Перед отъездом они наедались на несколько дней вперед, как
делают индейцы и удавы. И можете быть уверены, Сэнди наелась по крайней
мере на три дня.
ковылял позади. Через полчаса мы наткнулись на нескольких жалких
оборванцев, починявших то, что носило название дороги. Они встретили меня
униженно, как животные; и когда я предложил им разделить со мною их
завтрак, они были так ошеломлены моей снисходительностью, что даже не
сразу поверили. Моя дама презрительно надула губы и отъехала в сторону;
она громко заявила, что не собирается есть со всякими скотами, - причем
эти ее слова нисколько не обидели несчастных, а только напугали. А между
тем то были не рабы, не крепостные. Как бы в насмешку, они назывались
"свободными людьми". К сословию "свободных людей" принадлежало семь
десятых незакрепощенного населения страны: мелкие "независимые" фермеры,
ремесленники и т.д.; иными словами, именно это и был народ, подлинная
нация; это сословие включало в себя все то, что было в нации полезного и
достойного уважения; исключите его из нации, и у вас останутся лишь
подонки и отбросы, вроде короля, знати и дворянства, - ленивые,
бесполезные, умеющие только разрушать и не представляющие никакой ценности
для разумно устроенного общества. А между тем благодаря своим хитрым
козням это позолоченное меньшинство, вместо того чтобы плестись в хвосте,
где было его настоящее место, шествовало впереди с развевающимися
знаменами, оно только себя считало нацией; и бесчисленные труженики
терпели это безобразие до тех пор, пока сами в него не уверовали; они
уверовали, что такое положение справедливо и что так и должно быть. Попы
говорили их отцам и им самим, что это издевательство изобретено богом; и
они, не подумав, что богу вряд ли свойственно развлекаться шутками, да еще
такими жалкими и глупыми, верили попам и вели себя почтительно и смиренно.
странными казались речи этих покорных людей. Они считались свободными, но
не могли уйти из поместья своего лорда или своего епископа без их
позволения; они не имели права сами молоть свое зерно и печь для себя
хлеб, они обязаны были отвозить все свое зерно на мельницу лорда, всю свою
муку в пекарню лорда и за все это хорошенько платить. Они не могли продать
ни клочка своей земли, не уплатив лорду изрядного процента с вырученных
денег, а покупая чужую землю, они платили лорду за позволение совершить
покупку; они должны были даром убирать его хлеб и являться по первому его
зову, бросая свой собственный урожай в добычу надвигающейся буре; они
обязаны были разрешать ему сажать фруктовые деревья на их полях и
сдерживать свой гнев, когда сборщики плодов по небрежности вытаптывали
посевы вокруг деревьев; они должны были подавлять свой гнев, когда лорд с
гостями во время охоты скакал по их полям, уничтожая все достигнутое
терпеливыми трудами; они не имели права держать голубей, если же стаи
голубей из голубятни милорда слетались пожирать их урожай, они не смели,
рассердясь, убить ни одной птицы, так как за это полагалась тяжкая кара;
когда же, наконец, им удавалось собрать жатву, сразу налетала банда
хищников, каждый за своею долей: сначала церковь взимала жирную десятину,
затем королевский сборщик - двадцатую часть, затем люди милорда отрывали
изрядный кусок от того, что оставалось; и только тогда ограбленный
свободный человек мог отвезти остатки урожая к себе в житницу, если только
его еще стоило везти; а потом - налоги, налоги, налоги, и снова налоги, и
налоги опять, налоги, которые должен платить только он, свободный и
независимый нищий, но не господин его - барон, ни епископ, ни
расточительная знать, ни всепожирающая церковь; если барону не спалось,
свободный человек после трудового дня должен был сидеть всю ночь напролет
у пруда и стегать по воде прутом, чтобы лягушки не квакали; если дочь
свободного человека... впрочем, эта последняя низость монархического
образа правления совсем непечатного свойства; и, наконец, если свободный
человек, доведенный этими муками до отчаяния, хотел прекратить свою
невыносимую жизнь и покончить с собой, ища прибежища и милосердия у
смерти, кроткая церковь обрекала его на вечные муки ада, кроткий закон
хоронил его в полночь на перекрестке дорог, вогнав ему кол в спину, а его
господин - барон или епископ - забирал себе его имущество и выгонял его
вдову с сиротами на улицу.
господина своего, епископа, даром; каждый глава семьи и каждый сын его
должны были работать три дня даром, а их батраки - на один день больше.
Казалось, будто я читаю о Франции и о французах до их навеки памятной и
благословенной революции, которая одной кровавой волной смыла тысячелетие
подобных мерзостей и взыскала древний долг - полкапли крови за каждую
бочку ее, выжатую медленными пытками из народа в течение тысячелетия
неправды, позора и мук, каких не сыскать и в аду. Нужно помнить и не
забывать, что было два "царства террора"; во время одного - убийства
совершались в горячке страстей, во время другого - хладнокровно и
обдуманно; одно длилось несколько месяцев, другое - тысячу лет; одно
стоило жизни десятку тысяч человек, другое - сотне миллионов. Но нас
почему-то ужасает первый, наименьший, так сказать минутный террор; а между
тем, что такое ужас мгновенной смерти под топором по сравнению с медленным
умиранием в течение всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости
и сердечной муки? Что такое мгновенная смерть от молнии по сравнению с
медленной смертью на костре? Все жертвы того красного террора, по поводу
которых нас так усердно учили проливать слезы и ужасаться, могли бы
поместиться на одном городском кладбище; но вся Франция не могла бы
вместить жертв того древнего и подлинного террора, несказанно более
горького и страшного; однако никто никогда не учил нас понимать весь ужас
его и трепетать от жалости к его жертвам.
столь смиренно чтили короля, церковь и знать, что худшего не мог бы
пожелать им и их злейший враг. Мне было смешно и грустно смотреть на них.
Я спросил их, могут ли они представить себе народ, который, обладая правом
свободного выбора, выбрал бы в правители одну семью, с тем чтобы ее
потомки во веки веков властвовали над ним, независимо от того, будут ли
они даровитыми людьми или болванами, и с тем, чтобы никакая другая семья,
в том числе и семья избирателя, никогда не могла бы уже достичь такого
могущества; а также выбрал бы несколько сотен семейств с тем, чтобы
вознести их на головокружительную высоту и украсить оскорбительными для
других, передающимися по наследству почестями и привилегиями, и с тем,
чтобы все остальные семьи в стране, в том числе и семьи избирателя, этих
почестей и привилегий были лишены?
что никогда об этом не думали и что они не могут вообразить себе страну, в
которой народ _имеет право_ высказывать свое мнение о делах
государственных. Я ответил, что видел один такой народ и что он не
потеряет своих прав до тех пор, пока не введет у себя единую
господствующую церковь. Они опять выслушали меня равнодушно. Но вдруг один
из них посмотрел мне в лицо и попросил повторить то, что я сказал,
повторить медленно, чтобы он мог понять. Я повторил. Он скоро понял меня,
стукнул кулаком и заявил, что, по его мнению, народ, имеющий право выбора,
никогда добровольно не опустится в такую грязь и что ограбить народ, отняв
у него право выбора, - тягчайшее из всех преступлений.
благоденствия этой страны и доказал бы свою верность ей, коренным образом
изменив всю систему правления.
и правителям. Родина - это истинное, прочное, вечное; родину нужно беречь,
надо любить ее, нужно быть ей верным; учреждения же - нечто внешнее, вроде
одежды, а одежда может износиться, порваться, сделаться неудобной,
перестать защищать тело от холода, болезни и смерти. Быть верным тряпкам,
прославлять тряпки, преклоняться перед тряпками, умирать за тряпки - это
глупая верность, животная верность, монархическая, монархиями
изобретенная; пусть она и останется при монархиях. А я родом из
Коннектикута, в конституции которого сказано, что "вся политическая власть
принадлежит народу и все свободные правительства учреждаются для блага
народа и держатся его авторитетом; и народ имеет неоспоримое и
неотъемлемое право _во всякое время изменять форму правления_, как найдет
нужным".
его страны износились, и в то же время молчит, не агитирует за создание
новых одежд, не является верным родине гражданином, - он изменник. Его не
может извинить даже то, что он, быть может, единственный во всей стране
видит изношенность ее одежд. Его долг - агитировать несмотря ни на что, а
долг остальных - голосовать против него, если они с ним не согласны.
государством принадлежало всего лишь шести человекам из каждой тысячи.
Если бы остальные девятьсот девяносто четыре выразили свое недовольство
образом правления и предложили изменить его, эти шесть "избранных"
содрогнулись бы от возмущения - какая низость, какая бесчестность, какая
Бажанов Олег
Круз Андрей
Круз Андрей
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Майер Стефани