Чтение 16–й страницы книги ~Я умею прыгать через лужи~

поскользнулась.

Я не заметил, чтобы Джордж поскользнулся, но не могло быть сомнения,
что он поскользнулся, и притом неудачно.

Я смотрел на кулек с леденцами, лежащий в траве в восьми ярдах от меня.

- Послушай, - сказал я, - не мог бы ты зайти сюда и подать их мне?

- Нет, - ответил Джордж, - мать дожидается сала, чтобы варить обед. Она
велела мне нигде не задерживаться. А леденцы пусть лежат. Завтра я тебе их
достану. Никто их не тронет. Ей-ей, я должен идти.

- Ладно, - сказал я, покорившись судьбе, - ничего не поделаешь.

- Что ж, я пошел! - крикнул Джордж. - Завтра увидимся. Пока.

- Пока, Джордж, - ответил я рассеянно.

Я смотрел на леденцы и старался придумать, как до них добраться.

Леденцы доставляли мне величайшее наслаждение. Отец всегда брал меня с
собой в лавку, когда производил расчет за месяц.

Лавочник, вручая отцу расписку, обращался ко мне:

- А теперь, молодой человек, чем тебя угостить? Я знаю - леденцами.
Ну-с, пошарим по полкам.

Он свертывал кулечек из белой бумаги, наполнял его тянучками и
леденцами и давал мне, после чего я произносил:

- Спасибо, мистер Симмонс.

Раньше чем съесть конфеты или посмотреть на них, я любил подержать их в
руке. Ощущать под рукой их твердые очертания, зная, что каждая маленькая
выпуклость - это конфета, чувствовать их тяжесть на своей руке - все это
обещало так много, что я хотел сначала насладиться предвкушением. Придя
домой, я всегда делился конфетами с Мэри.

Леденцы были очень вкусными, и, когда я получал свою долю от лавочника,
мне разрешали есть их, пока не опустеет кулек. Это немного снижало их
ценность, так как тем самым мне словно давалось понять, что взрослые ими не
особенно дорожат.

Сласти были такие дорогие, что мне их давали только попробовать.
Однажды отец купил трехпенсовую плитку молочного шоколада, и мать дала Мэри
и мне по маленькому квадратику. Шоколад таял во рту, и вкус его был так
восхитителен, что я часто вспоминал о том, как я ел шоколад, словно о
каком-то важном событии.

- Я всегда готов променять котлеты на молочный шоколад, - сказал я
однажды матери, нагнувшейся над сковородкой.

- Когда-нибудь я куплю тебе целую плитку, - обещала она.

Случалось, что какой-нибудь проезжий давал мне пенни за то, что я
держал его лошадь, и тогда я стремглав бежал к булочной, где продавались
леденцы, и подолгу простаивал у окон, где были выставлены все эти "ромовые
шарики", "молочные трубочки", "серебряные палочки", "лепешки от кашля",
"шербетные", "лакричные", "анисовые" и "снежинки". Я не замечал полумертвых
мух, лежавших на спине между пакетиками и пачечками. Они слабо шевелили
лапками и изредка жужжали. Я видел только конфеты. Я мог простоять целый
час, так и не решив, что купить.

В тех редких случаях, когда какой-нибудь скваттер давал мне за ту же
услугу трехпенсовик, меня тотчас же окружали школьные товарищи, возбужденно
крича:

- У Алана есть трехпенсовик! Затем следовал важный вопрос:

- Ты его сразу истратишь или оставишь и на завтра?

От моего ответа зависело, какой будет доля каждого из мальчиков в моих
приобретениях, и они ожидали решения с должной сдержанностью.

В ответ я неизменно объявлял:

- Я потрачу все целиком.

Это решение всегда вызывало крики одобрения; затем следовала потасовка,
в результате которой решалось, кто пойдет рядом со мной, кто впереди и кто
позади.

- Я с тобой вожусь, Алан. Ты знаешь меня, Алан...

- Я дал тебе вчера серединку яблока...

- Я пришел первым...

- Пустите меня...

- Я всегда дружил с Аланом. Правда, Алан?

В нашей школе считалось, что тот, кто за тебя держится, имеет на тебя
определенное право или, во всяком случае, право на твое внимание. Я шел
поэтому в центре тесной кучки, и все ребята крепко держались за меня. А я
крепко держал трехпенсовик. Останавливались мы у самой витрины, и тут меня
засыпали советами:

- Помни, Алан, на пенни дают восемь анисовых лепешек. Сколько нас
здесь, Сэм? Нас восемь, Алан.

- Лакричные сосутся дольше всех.

- Лучше шербетных нет. Из них можно сделать питье...

- Пустите меня. Я первый встал рядом с ним...

- Подумать только - целый трехпенсовик!..

- Алан, бери мою рогатку, когда захочешь!

Я смотрел на кулек с леденцами, лежавший на траве. Мне ни на минуту не
приходила в голову мысль о том, что сам я достать их не могу; ведь леденцы
мои. Их дали мне. Провались мои ноги! Достану конфеты - и все!

Кресло мое находилось на краю дорожки, огибавшей лужайку, где лежали
леденцы. Я схватил ручки кресла и стал раскачивать его из стороны в сторону,
пока оно не накренилось. Еще один толчок, и оно опрокинулось, выбросив меня
на траву лицом вниз. Нога в лубке стукнулась о камень. От внезапной боли я
что-то сердито забормотал и стал вырывать травинки. Странно, но в бледных
корнях травы, прихвативших в своих объятиях немного земли, было что-то
успокоительное, умиротворяющее.

Через мгновение, подтягиваясь на руках, я стал подползать к конфетам,
оставляя за собой но мере продвижения подушку, плед, журнал.

Когда я дотащился до бумажного кулечка, я схватил его и улыбнулся.

Однажды отец велел мне накинуть на одну из веток веревку, и, когда я
залез на дерево, отец снизу закричал в порыве восторга:

- Сделано, черт возьми! Ты добился своего!

И теперь, развертывая кулек, я мысленно говорил себе: "Сделано!
Добился!" После минутного, весьма приятного знакомства, с содержанием кулька
я извлек леденец с надписью; на нем были слова: "Я люблю тебя".

Я с наслаждением стал сосать его, каждые несколько секунд вынимая изо
рта, чтобы увидеть, можно ли еще прочитать слова. Постепенно они все больше
тускнели, превращались в какие-то неясные значки и наконец исчезли совсем. В
руке моей был маленький розовый кружок. Я лежал на спине, смотрел в небо
сквозь ветки дуба и грыз леденец.

Я был очень счастлив.

ГЛАВА 9

Замешательство, охватившее сиделок, когда они нашли меня лежащим на
траве, немало меня удивило. Я не мог понять, почему они вызвали старшую
сестру и, столпившись у моей кровати, принялись допрашивать меня со
смешанным чувством озабоченности и гнева.

Я повторял им без конца одно и то же;

- Я опрокинул кресло, чтобы достать леденцы. А на настойчивый вопрос
старшей сестры: "Но зачем? Почему ты не позвал сиделку?" - ответил:

- Хотел достать сам.

- Не могу тебя понять, - произнесла она с недовольным видом.

Мне было невдомек - что же тут непонятного. Я знал, это отец понял бы
меня. Когда я рассказал ему об этом, он спросил:

- А ты не мог как-нибудь выбраться из кресла, не опрокидывая его? Я
ответил:

- Нет, ведь ноги-то меня не слушались, понимаешь?

- Понимаю, - сказал он и добавил: - Как бы то ни было, леденцы ты
достал, и ладно. Я тоже не стал бы звать сиделку. Конечно, она подала бы их
тебе, но ведь это было бы совсем другое дело.

- Да, совсем другое дело, - сказал я; в эту минуту я любил отца
сильней, чем когда бы то ни было.

- Но смотри, в следующий раз не ушибайся, - предупредил он, - будь
осторожней. Не надо выбрасываться из кресла ради леденцов - они того не
стоят. Другое дело, если случай будет серьезный - пожар или что-нибудь в
этом роде. А леденцов я бы тебе сам купил; но на этой неделе у меня с
деньгами негусто.

- А я и не хочу на этой неделе, - сказал, я, чтобы его утешить.

После этого происшествия в течение нескольких недель, когда я сидел в
кресле на веранде, за мной тщательно присматривали. Однажды появился доктор.
Он нес пару костылей.

- Вот твои передние ноги, - сказал он мне. - Как, по-твоему, сумеешь ты
на них ходить? Давай-ка попробуем.

- Они на самом деле, взаправду мои? - спросил я.

- Да, - ответил он. - На самом деле и взаправду. Это было в саду; я
сидел в кресле. Он подкатил его к лужайке под дубками.

- Вот славное местечко. Здесь мы и попробуем.

Старшая сестра и кое-кто из сиделок, вышедшие посмотреть мою первую
прогулку на костылях, столпились вокруг нас. Доктор взял меня под мышки и
приподнял с кресла, держа перед собой в вертикальном положении.

Старшая сестра, которой он передал костыли, поставила их мне под мышки,
а он опускал меня все ниже и ниже, пока я не навалился на них всей тяжестью.

- Ну как, хорошо? - спросил он.

- Нет, - ответил я. Неожиданно я почувствовал себя очень неуверенно. -
Нет, пока еще не хорошо. Но сейчас будет хорошо.

Доктор давал мне наставления:

- Не волнуйся, не пробуй пока ходить. Надо немного постоять. Я тебя
держу. Ты не упадешь.

Моя правая нога, которую я называл своей "плохой" ногой, была
совершенно парализована и от самого бедра свисала плетью, бесполезная,