себя избрал; там жизнь моя приняла иное направление.
восходила к пятому году эпохи Камбун (1665 г.), когда училище при храме
Цукуси-Кандзэон переехало на новое место - в усадьбу Кикоку. Там открылся
монастырь для молодых послушников школы Отани, принадлежавшей к секте
Хонгандзи. Во времена пятнадцатого главы секты некий Сокэн Такаги, родом
из Нанива, последователь учения Хонгандзи, пожертвовал все свое состояние
храму. На эти средства и был основан университет, построенный в северной
части столицы, в квартале Карасумагасира, где он находится и поныне.
Участок площадью 12 700 цубо , конечно, тесноват для университета, но в
этих стенах, ставших колыбелью буддийского богословия, обучаются юноши,
принадлежащие к самым различным сектам и школам.
территорию университета от улицы, по которой ходили трамваи. Посыпанная
гравием дорожка вела к центральному подъезду главного корпуса, старого и
мрачного двухэтажного здания красного кирпича. Над строением возвышалась
крытая башенка, назначение которой было не вполне ясно: она не являлась
часовой, так как на ней отсутствовали часы, и не могла претендовать на
звание колокольни, поскольку не имела колокола. Из этой башни, увенчанной
чахлым громоотводом, через квадратное оконце, неизвестно для чего пробитое
в крыше, открывался вид на синие небеса.
отливали на солнце красной медью. Учебные корпуса представляли собой
старые, одноэтажные, в основном деревянные пристройки, беспорядочно
жавшиеся к главному зданию. Вход внутрь в обуви строго-настрого
воспрещался, поэтому корпуса соединялись между собой бесчисленными
галереями с бамбуковыми полами.
заплатами. Идешь, бывало, из корпуса в корпус, а под ногами настоящая
мозаика из заплат всех оттенков.
голову то и дело лезли разные вздорные мысли. Я никого здесь не знал,
кроме Цурукава, поэтому поначалу мы разговаривали только друг с другом.
Однако из-за этого пропадало ощущение, что ты попал в новый мир; Цурукава
испытывал, видимо, те же чувства, и уже через несколько дней после начала
учебы мы на переменах стали специально расходиться в разные стороны, ища
новых знакомств.
хватало мужества вступить с кем-нибудь в разговор, и я постоянно пребывал
в полном одиночестве.
этику, японский, иероглифику, китайский, английский, историю, священное
писание, логику, математику и гимнастику.
особенно сложной лекции, во время перерыва, я наконец рискнул приблизиться
к одному из студентов, который давно был у меня на примете, чтобы задать
ему несколько вопросов по конспекту.
одиночестве возле цветочной клумбы и ел свой завтрак. Поглощение пищи,
кажется, было для него целым ритуалом, к тому же смотреть, с каким
мизантропическим видом совершает он свою трапезу, было не слишком приятно,
поэтому рядом с ним никто не пристроился. Мне показалось, что этот
студент, как и я, не имеет друзей; более того, он и не стремится ни с кем
дружить.
Касиваги заключалась в сильно выраженной косолапости обеих ног. Его манера
ходить была неподражаема: казалось, он всегда утопает в грязи - едва
успеет выдернуть одну ногу, а уже завязла вторая. Все его тело при этом
дергалось из стороны в сторону, будто Касиваги танцевал некий диковинный
танец, - нет, его походка была ни на что не похожа.
придавало мне уверенности. Искривленные ноги Касиваги ставили нас с ним на
одну доску, уравнивали наши условия.
располагались залы для занятий каратэ и пинг-понгом. Во дворе росло
несколько чахлых сосен, над клумбами торчали голые цветочные рамы, голубая
краска с них облезла и висела лохмотьями, напоминавшими искусственные
цветы. Тут же стояло несколько полок для карликовых деревьев бонсай, цвели
гиацинты и примулы, а чуть поодаль красовалась гора мусора.
поглощали свет, и лужайка, вся в мелких пятнышках тени, словно парила над
землей. Сидящий Касиваги в отличие от Касиваги идущего имел вид самого
обычного студента. Его бледное лицо дышало своеобразной, суровой красотой.
Калеки, по-моему, чем-то похожи на красивых женщин. И те и другие устали
от вечно обращенных на них взглядов, они пресыщены постоянным вниманием,
они затравлены этим вниманием и открыто отвечают взглядом на взгляд. Кто
не отводит глаз, тот выигрывает. Касиваги смотрел вниз, на коробку с едой,
но я чувствовал, что он изучающе озирает все вокруг.
таково было мое первое впечатление. Я интуитивно понял, что этому юноше,
окруженному цветами и сиянием весеннего дня, неведомы мучающие меня
застенчивость и душевные страдания.
под силу было проникнуть сквозь эту твердую кожу.
действительно был скуден, впрочем, не хуже того, что приносил с собой я. В
сорок седьмом году прилично питаться можно было, только покупая продукты
на черном рынке.
коробочку с завтраком. Накрытый моей тенью, Касиваги поднял голову.
Мельком взглянул на меня и снова склонился над едой, жуя мерно и
монотонно, словно шелковичный червь лист тутовника.
проговорил я на токийском диалекте - в университете я решил говорить
только правильным языком.
какой-то.
объединиться в Союз калек, я в принципе не против, но тебе не кажется, что
по сравнению с моими ногами твое заикание немногого стоит? По-моему, ты
чересчур носишься с собой. А заодно и со своим заиканием, а?
школы Риндзай, это в какой-то степени объясняло такой чисто дзэнский град
вопросов, однако в первый миг, должен признаться, я был совершенно сражен.
как я безуспешно пытаюсь что-то сказать. - Валяй, наконец-то у тебя
появился слушатель, которого ты можешь не стесняться. Верно я говорю?
Ничего, все люди подыскивают себе пару именно по этому принципу...
Послушай, а ведь ты, поди, еще девственник. Точно?
медицинским хладнокровием, что я почувствовал - ложь будет во вред самому
себе.
нет, того нет. Девицам ты не нравишься, а пойти к шлюхе смелости не
хватает. Все с тобой ясно. Только знаешь, приятель, если ты надеялся
обрести во мне столь же девственного друга, ты здорово ошибся. Рассказать
тебе, как я распрощался с невинностью?
священником дзэнского храма в Мицуномия... Ты, наверное, думаешь, раз я
рассказываю про себя, значит, я несчастный калека, которому дай только
поплакаться, все равно кому? Черта с два, я не из тех, кто откровенничает
с первым встречным. Стыдно признаваться, но, по правде говоря, я тоже с
самого начала глаз на тебя положил. И знаешь почему? Потому что подумал:
этому парню пригодится мой опыт, как раз то самое, что ему нужно. Рыбак
рыбака видит издалека - вроде как сектант, который сразу чует единоверца,
или трезвенник, сразу распознающий другого такого же придурка.
успокоюсь - грош мне цена. Если бы я копил обиды, за поводами дело бы не
стало. Взять хотя бы драгоценных родителей - что им стоило еще в раннем
детстве сделать мне операцию, и я стал бы нормальным. Теперь-то уже,
конечно, поздно. Но плевал я на родителей, мне и в голову не приходило на
них дуться.
женщина. Ты-то знаешь, насколько утешительна и приятна эта уверенность,
другим и невдомек, верно? Не примиряться с условиями своего существования
и одновременно верить, что никто тебя не полюбит, - тут никакого
противоречия нет. Ведь если я допустил бы мысль, что в меня можно
влюбиться, это означало бы, что я уже примирился с жизнью. И я понял одну
вещь: надо иметь мужество трезво оценивать вещи, но не менее важно иметь
мужество бороться с этой оценкой. Улавливаешь - я палец о палец не ударил,
а выходило, будто я уже с чем-то борюсь.
к услугам проститутки, - это тебе объяснять не надо.
будь ты старик, бродяга, раскрасавец или кривой, - да хоть прокаженный,
если это у тебя на роже не написано. Большинство мужчин такое равноправие