оказывается, один живет.
голос, говорил ему:
людьми на восемнадцати и...
задохнешься там!
пророчества, въехал со всем своим багажом на двенадцатиметровую Валерьян
Сергеевичеву жилплощадь и стал седьмым ее жильцом.
(Острогорские в это время еще спали), потом отправлялся в госпиталь на
свои процедуры. Часам к двенадцати возвращался.
Валерьян Сергеевич, деятельности, Николай с азартом принялся за работу.
Начал с крыши. О ней давно уже все говорили, но как-то при всеобщей
занятости ни у кого до нее руки не дотягивались. Насквозь проржавевшая и
побитая осколками, она не спасала ни от какого самого ничтожного дождя.
Как только дождь начинался, все бросались на чердак и лихорадочно
подставляли под струи старые корыта, тазы и банки от свиной тушенки. Яшка
достал три рулона толя, и Николай с Петей растянули его с грехом пополам
над самыми аварийными местами. Там, где не хватало толя, заткнули дырки
тряпками и замазали суриком.
отчаянное сопротивление хозяина. Это было, пожалуй, труднее, чем крыша.
Комната утопала в ворохе газет, пустых консервных банок, бутылок, каких-то
никому не нужных брошюр, старого белья и разбросанных по всей комнате
одиноких носков.
тару сдать! Носки - в печку!
Сергеевич, мечась по комнате, цепляясь халатом за все гвоздики и
опрокидывая кошачьи блюдечки с молоком, грудью защищал каждый сантиметр
своей комнаты. Но силы были неравные - он сдался. Пол и окна были вымыты,
носки сожжены, банки и бутылки доведены до самого необходимого минимума.
час, когда появился Николай, на второй день после окончания боев, сидя на
своей койке и с удивлением озираясь по сторонам, вдруг сказал:
высокой оценки проделанной Николаем работы угостил его своим спирающим
дух, дерущим глотку табаком.
здесь запротестовала Анна Пантелеймоновна. "Это дело подождет до весны", -
заявила она и разрешила Николаю только подремонтировать книжные полки.
Николай принялся за полки со всем рвением, но подвигался вперед очень
медленно: он рассматривал почти каждую книгу, а их были тысячи.
пудовые комплекты старой "Нивы". Как ребенок, с увлечением рассматривал он
картинки и фотографии прошлой войны.
прекрасно понимала, что вся эта канитель с полками затеяна матерью главным
образом для того, чтобы приблизить Николая к книгам. И Николая уже нельзя
было оторвать от них.
четырнадцатом году. Нет, вы только гляньте, Анна Пантелеймоновна! За сто
двадцать километров! Бред. А после трех-четырех выстрелов выходила из
строя.
рассматривала фотографию знаменитой "Большой Берты". Валя, сидевшая над
своими тетрадками, пыталась прекратить эти мешающие ей разговоры, но в
этот самый момент Анна Пантелеймоновна находила вдруг пропавшую папку с
зарисовками ее покойного мужа, и тогда уже все трое, усевшись на полу,
начинали рассматривать эти рисунки, и суп на печурке выкипал, а книги до
вечера так и оставались неубранными.
14
сделанным: полки отремонтированы, книги расставлены, окна вымыты и
замазаны на зиму, дымоходы прочищены - Николай добился все-таки и этого, -
а стол и четыре колченогих стула, с помощью Никиты Матвеевича, починены и
даже отлакированы. Делать больше было нечего. Да и вообще, откровенно
говоря, вся эта ремонтно-квартирная возня в конце концов тоже приелась.
после дежурства Валерьяна Сергеевича и Блейбманов, вечно занятых своими
плакатами и обложками, никого не было.
Бэлочка не переносила махорочного дыма, да и вообще у них было скучно),
потом завернет к Ковровым - не вернулся ли Петька из школы? - и, так как
обычно его не было (возвращался он только к четырем), сидел с Марфой
Даниловной, пришедшей только что с базара, и выслушивал ее рассказы о том,
что где дают и как трудно на какие-нибудь тысячи полторы прокормить семью
из трех человек. Потом начинался разговор о Дмитрии, о том, почему он так
редко пишет. Николай успокаивал, доказывал, что на фронте во время затишья
как раз и не хватает времени: всякие там занятия, поверки, инспекции, -
дохнуть некогда.
читаете. Вот пишут, опять они из Румынии какую-то границу перешли, опять
сколько-то там населенных пунктов захватили. Никакого там затишья нет. - И
вздыхала: - Господи, когда ж этому конец будет!
какая-нибудь контрольная и надо готовиться, и Николай от нечего делать
плелся к Острогорским и в десятый раз рассматривал надоевшую уже "Ниву" за
1914 год.
однажды подбил Яшку (это было не очень трудно) пойти к Сергею. Сергея они,
правда, не застали, но зашли в какое-то другое место и вернулись домой в
четвертом часу ночи.
двенадцати, а сейчас...
разговаривать и хлопнула дверью перед самым их носом.
Валя сказала ему, что сейчас она не может идти и что вообще ему
беспокоиться нечего: преподаватель марксизма-ленинизма живет в соседнем
доме, она пойдет с ним.
выпишут наконец и отправят на фронт. Хватит. Повалялся на диване, попил
чайку с вареньем - и хватит. Пора и честь знать...
действительно вызвали на медкомиссию. Шестеро врачей специальной
электрической машинкой проверили работоспособность его пальцев на правой
руке, покачали головами и на выписке из истории болезни поставили штамп:
"К военной службе не годен. Подлежит переосвидетельствованию через шесть
месяцев".
аттестата, вещевой и продовольственный, справку о том, что с такого-то по
такое-то капитан Митясов находился на излечении в таком-то госпитале, и
велели 15 апреля будущего года явиться в военкомат на комиссию.
спускаться по знакомой дорожке. У входа на стадион он остановился,
посмотрел в ту сторону, где было Фимкино заведение, подумал, не зайти ли,
но не зашел, а пошел домой.
был на дежурстве, Ковровы куда-то ушли. Николай заглянул в Яшкину каморку.
Яшка спал на животе, раскинув ноги и засунув голову под подушку.
Муне. Нагнувшись над столом, Муня дорисовывал ноги очередного
красноармейца.
бы с вами... Впрочем, вам нельзя, вам завтра сдавать.
такие сроки, просто ужас!