Бендиго ему не по силам, и он это понимает, - объяснил отец. - Но он не
прочь потягаться с такой мелкой сошкой, как Дормен Уокер, на сессии
окружного суда, в городке, где все у него друзья-приятели. Страпп будет
добиваться присяжных, но этого я не допущу.
максимальную для компетенции окружного суда. Будь сумма больше, дело
подлежало бы разбору в более высокой инстанции и ушло бы из Сент-Хэлена.
Верховного суда штата Виктория за 1934 год - в декабре, если не ошибаюсь,
разбиралась апелляция некоего Филлипса по мильдурскому делу...
суждено было войти в историю нашего города в качестве выдающегося, но
отчасти и прискорбного события. По ходатайству Дж.Б.Страппа дело было
назначено к слушанию во время февральской сессии суда. Таким образом, у
сторон оставалось достаточно времени, чтобы хорошо подготовиться к нему. А
у Тома и Пегги - чтобы допустить еще не одну неосторожность.
тут же накинулась на Тома:
Макгиббон?
плохого в Пегги?
Но тебе она не пара. Нельзя быть таким эгоистом. Ты забыл, как Локки
оскорбил отца на карнавале в пользу больницы? А теперь будет суд, и там
они сцепятся не на жизнь, а на смерть. Надо и об отце подумать. Из-за тебя
ему будет во сто раз труднее.
тоже; но сейчас мы оба почувствовали, что Джинни права. Лицо Тома все
показывало с ясностью волшебного фонаря: слова Джин разбередили его
совесть, и теперь в нем шла тревожная работа мысли. Неужели любовь может
быть так эгоистична? Да, может; сомневаться не приходилось.
этом лице то же, что и я.
матери.
кричали одновременно, не слушая друг друга. Вероятно, со стороны эти
семейные распри казались серьезнее, чем были в действительности; правда,
дело подчас доходило до настоящих обид. Но существовало неписаное правило:
даже самая жестокая ссора не длилась больше одного дня. Древнее библейское
"Мне отмщение, и аз воздам" не было у нас в почете.
выложила матери все, что узнала про Тома и Пегги. Том из гордости не
станет ее останавливать, в этом я был уверен и потому поспешил вмешаться
сам:
девушка нужна Тому. И пока что не нашлось подходящей.
завестись девушка, но мать никак не могла приучить себя к мысли, что мы
уже не дети, а взрослые молодые люди. Она жила в призрачном мире
воспоминаний, где по дну тесных ущелий бежали ручьи шоколадного цвета и на
скалах лепились обветшалые стены древних аббатств, а наш равнинный край,
сухой и жаркий, так и остался для нее навсегда чужим. Мы видели в ее
глазах тоску, которая с каждым днем становилась острее, мы знали, что она
уже не надеется вновь увидеть родные места, и мы старались хотя бы не
доставлять ей лишних огорчений, не осложнять ее и так нелегкий труд
хозяйки небогатого дома. Я подбирал для нее утешительные объяснения
беспокойным загадкам окружающего мира, Том подчас добродушно поддразнивал
ее, а Джинни была с ней такою же, как и со всеми, - откровенной и прямой.
Том один умел ее расшевелить: недели две назад я видел, как она гналась за
ним по нашему саду с метлой в руке и кричала: "Погоди, чертенок! Вот я
доберусь до тебя, Том Квэйл!" Она была из другого века, наша мать, не
только из другой страны.
Том давно уже грозился расколоть на дрова для кухни. (Это была одна из
домашних обязанностей Тома - с вечера наготовить запас дров на весь
следующий день.) Рядом стояла простая деревянная скамья и висел гамак, и в
жаркий летний день здесь всегда можно было отдохнуть в тени. Мать первая
завела эту привычку сидеть под старым орехом, - вероятно, именно потому,
что это был орех, а не эвкалипт, акация или еще какое-нибудь дерево
местной породы.
музыкальной пылью просеивались сквозь редину оконных занавесок. Отец вышел
из дома и тоже подсел к нам - в одном жилете, с трубкой (что бывало не
часто), с вчерашними мельбурнскими газетами в руках. Джинни без слов
подпевала музыке; казалось, солнце остановилось, замерло ненадолго в
раскаленной бледно-голубой вышине нарочно, чтобы дать нам передохнуть или
хотя бы собраться с мыслями между неотвратимыми свершениями жизни.
дружная, счастливая семья - да, в сущности, так оно и было, если не
считать, что отец и Том теперь постоянно следили друг за другом зловеще
безразличным взглядом, а у Тома в кармане лежала книга, по которой он
учился обличать мировое зло: "Государстве и революция" Ленина. Что до
меня, то моя книга, мой еще не состоявшийся экскурс в еще не состоявшееся
будущее, существовала пока только у меня в голове. Я собирался написать ее
в русской манере и назвать "Исповедь малодушного человека". Малодушный
человек был я. Книга эта никогда так и не была написана, но в ту пору я
твердо знал: вот чего я хочу, вот чего добьюсь, а все остальное не имеет
значения. А Джинни, о чем она думала тогда? Джинни всегда была для меня
загадкой. В другое время из нее могла получиться обыкновенная вертушка, но
сейчас это была юная особа с трезвым умом и весьма решительным характером.
Много лет спустя я спросил ее, уже замужнюю женщину, о чем она думала в
тот день, покачиваясь в гамаке; но она сперва даже не могла понять, о
каком таком "том дне" идет речь, и только после моих обстоятельных
напоминаний сказала: "Право, не знаю. Вообще я в то время любила
воображать, что когда-нибудь попаду в Лондон и дядя Джонни представит меня
ко двору. (Дядя Джонни был родственник, занимавший какой-то пост в
казначействе). Вот, пожалуй, и все мои тогдашние мечты".
только взрыв, который должен был взметнуть нас на невиданные высоты,
произошел гораздо раньше, чем мы ожидали.
дней Том и Пегги так далеко зашли в своей неосторожности, что тайна их
окончательно перестала быть тайной. Это случилось на сельскохозяйственной
выставке, в день конкурса на лучшее исполнение шотландских танцев,
участницей которого была Пегги.
территории - примерно с полсотни акров сухой утрамбованной земли.
Посередине было выгорожено овальное пространство с трибунами для зрителей,
а кругом раскинулись павильоны и открытые площадки, и все это замыкала
высокая ограда из рифленого железа. На такой территории легко разместились
бы футбольное поле и еще два поля для игры в крикет. Вдоль ограды и
кое-где у открытых площадок, защищая их своей тенью от солнца, высились
огромные старые эвкалипты, в ветвях которых было множество сорочьих гнезд.
перед другом: пшеницу, овец, рогатый скот, домашнюю птицу, фрукты,
виноград, молоко и молочные продукты, цветы, овчарок. Во время выставки
устраивались (а может быть, устраиваются и теперь) состязания лесорубов.
Для этого в стволе заранее подготовленного дерева прорубали щель и в нее
вставляли доску; состязающийся должен был, стоя на этой доске, срубить
вершину дерева. Вообще все три дня на выставке попеременно, а то и в одно
время происходили всевозможные состязания: фигурная верховая езда, скачки
с препятствиями, скачки на необъезженных лошадях (родео), испытания
овчарок, гимнастические выступления и тому подобное. И тут же можно было
увидеть бродячих фокусников, заклинателей змей, бородатых женщин, -
словом, весь набор традиционных ярмарочных диковин. В отдельных павильонах
азартно соревновались домашние хозяйки в искусстве печь булочки, пирожки,
пышки и даже стряпать обеды из нескольких блюд.
боксу. Состязания были двух видов. Во-первых, происходили "отборочные
встречи" в легчайшем, легком и среднем весе (хотя куда и для чего было
отбирать местных боксеров-любителей, оставалось тайной). Во-вторых,
желающие приглашались провести бой в три раунда с любым из трех боксеров,
работавших от Локки. Одним из этих трех был Финн Маккуил. Нокаут в такой
встрече считался победой, и в случае, если побежденным оказывался его
боксер, Локки выплачивал победителю двадцать фунтов. Были у Локки на
выставке и другие предприятия: небольшой зверинец уродов, состоявший из
бесхвостого кенгуру, однорукой макаки-резуса и понурого кокер-спаниеля о
трех ушах, а для любителей испытать свою меткость, каких в наших краях
было немало, "Домик тетушки Салли" - нечто вроде тира, где требовалось
Земляной Андрей
Прозоров Александр
Березин Федор
Самойлова Елена
Каргалов Вадим
Сапковский Анджей