read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



вдруг расправлялись, увлекаемые вбок неправильными волнами зноя. Девочка в
белом, вероятно совершенно мокрая, держалась в воздухе, всю себя за пятки
охлестывая свистящими кругами веревочной скакалки.
Я увидал Маяковского издали и показал его Локсу. Он играл с Ходасевичем
в орел и решку. В это время Ходасевич встал и, заплатив проигрыш, ушел
из-под навеса по направленью к Страстному. Маяковский остался один за
столиком. Мы вошли, поздоровались с ним и разговорились. Немного спустя он
предложил кое-что прочесть.
Зеленели тополя. Суховато серели липы. Выведенные блохами из терпенья,
сонные собаки вскакивали на все лапы сразу и, призвав небо в свидетели
своего морального бессилья против грубой силы, валились на песок в состояньи
негодующей сонливости. Давали горловые свистки паровозы на Брестской дороге,
переименованной в Александровскую, и кругом стригли, брили, пекли и жарили,
торговали, передвигались - и ничего не ведали.
Это была трагедия "Владимир Маяковский", тогда только что вышедшая. Я
слушал, не помня себя, всем перехваченным сердцем, затая дыханье. Ничего
подобного я раньше никогда не слыхал.
Здесь было все. Бульвар, собаки, тополя и бабочки. Парикмахеры,
булочники, портные и паровозы. Зачем цитировать? Все мы помним этот душный
таинственный летний текст, теперь доступный каждому в десятом изданьи.
Вдали белугой ревели локомотивы. В горловом краю его творчества была та
же безусловная даль, что на земле. Тут была та бездонная одухотворенность,
без которой не бывает оригинальности, та бесконечность, открывающаяся с
любой точки жизни, в любом направленьи, без которой поэзия - одно
недоразуменье, временно не разъясненное.
И как просто было это все. Искусство называлось трагедией. Так и
следует ему называться. Трагедия называлась "Владимир Маяковский". Заглавье
скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но - предмет лирики,
от первого лица обращающейся к миру. Заглавье было не именем сочинителя, а
фамилией содержанья.


5
Собственно, тогда с бульвара я и унес его всего с собою в свою жизнь.
Но он был огромен, удержать его в разлуке не представляло возможности. И я
его утрачивал. Тогда он напоминал мне о себе. "Облаком в штанах",
"Флейтой-позвоночником", "Войной и миром", "Человеком". То, что
выветривалось в промежутках, было так громадно, что и напоминанья
требовались экстраординарные. Такими они и бывали. Каждый из перечисленных
этапов заставал меня неподготовленным. На каждом, выросши до неузнаваемости,
он весь рождался вновь, как в первый раз. К нему нельзя было привыкнуть. Что
же в нем было столь непривычного?
Он обладал сравнительно постоянными качествами. Относительно устойчива
была и моя восторженность. Она всегда для него была готова. Казалось бы, при
таких условиях и привыканье мое не должно было бы делать скачков. Между тем
вот как обстояло дело. Пока он существовал творчески, я четыре года привыкал
к нему и не мог привыкнуть. Потом привык в два часа с четвертью, что длилось
чтенье и разбор нетворческих "150 000 000-нов". Потом больше десяти лет
протомился с этой привычкой. Потом вдруг разом ее в слезах утратил, когда он
во весь голос о себе напомнил, как бывало, но уже из-за могилы.
Привыкнуть нельзя было не к нему, а к миру, который он держал в своих
руках и то пускал в ход, то приводил в бездействие по своему капризу. Я
никогда не пойму, какой ему был прок в размагничиваньи магнита, когда в
сохраненьи всей внешности ни песчинки не двигала подкова, вздыбливавшая
перед тем любое воображенье и притягивавшая какие угодно тяжести ножками
строк. Едва ли найдется в истории другой пример того, чтобы человек, так
далеко ушедший в новом опыте, в час, им самим предсказанный, когда этот
опыт, пусть и ценой неудобств, стал бы так насущно нужен, так полно бы от
него отказался. Его место в революции, внешне столь логичное, внутренне
столь принужденное и пустое, навсегда останется для меня загадкой.
Привыкнуть нельзя было к Владимиру Маяковскому трагедии, к фамилии
содержанья, к поэту, извечно содержащемуся в поэзии, к возможности,
осуществляемой наиболее сильными, а не к так называемому "интересному
человеку".
С зарядом этой непривычности я и пошел домой с бульвара. Я снимал
комнату с окном на Кремль. Из-за реки мог во всякое время явиться Николай
Асеев. Он пришел бы от сестер С., семьи глубоко и разнообразно одаренной. Я
узнал бы в вошедшем: воображенье, яркое в беспорядочности, способность
претворять неосновательность в музыку, чувствительность и лукавство
подлинной артистической натуры. Я его любил. Он увлекался Хлебниковым. Не
пойму, что он находил во мне. От искусства, как и от жизни, мы добивались
разного.


6
Зеленели тополя и ящерицами бегали по речной воде отраженья золота и
белого камня, когда я Кремлем к Покровке проехал на вокзал и оттуда с
Балтрушайтисами на Оку, в Тульскую губернию. Там под боком жил Вячеслав
Иванов. Остальные дачники были также из артистического мира.
Еще цвела сирень. Выбежав далеко на дорогу, она только что без музыки и
хлеба-соли устраивала живую встречу на широком въезде в именье. За ней долго
еще спускался к домам пустой, избитый скотом и поросший неровною травою
двор.
Лето обещало быть жарким, богатым. Для тогда возникавшего Камерного
театра я переводил комедию Клейста "Разбитый кувшин". В парке было много
змей. Речь о них заходила ежедневно. О змеях говорили за ухой и на купанье.
Когда же мне предлагали рассказать что-нибудь о себе, я заговаривал о
Маяковском. В этом не было ошибки. Я его боготворил. Я олицетворял в нем
свой духовный горизонт. С гиперболизмом Гюго первым на моей памяти стал
сравнивать его тогда Вячеслав Иванов.


7
Когда объявили войну, заненастилось, пошли дожди, полились первые бабьи
слезы. Война была еще нова и в тряс страшна этой новостью. С ней не знали,
как быть, в нее вступали как в студеную воду.
Пассажирские поезда, в которых уезжали местные из волости на сбор,
отходили по старому расписанью. Поезд трогался, и ему вдогонку, колотясь
головой о рельсы, раскатывалась волна непохожего на плач, неестественно
нежного и горького, как рябина, кукованья. Пожилую, не по-летнему укутанную
женщину подхватывали на руки. Родня снаряженного с односложными уговорами
отводила ее под станционные своды.
Это только в первые месяцы державшееся причитанье было шире горя
молодух и матерей, в нем изливавшегося. Оно чрезвычайным порядком вводилось
по линии. Начальники станций брали при его следованьи под козырек,
телеграфные столбы уступали ему дорогу. Оно преображало край, видное
отовсюду в оловянном окладе ненастья, потому что это была отвычная вещь
жгучей яркости, которую не трогали с прошлых войн, извлекли из-под спуда
истекшей ночью, утром привезли на лошади к поезду и, как выведут за руки
из-под станционных сводов, повезут назад домой горькой грязью проселка. Так
провожали своих, вольными одиночками или с земляками уезжавших в город в
зеленых вагонах.
Солдат же, готовыми маршевыми частями проходивших прямо туда, в самый
страх, встречали и провожали без голошенья. Во всем в обтяжку, они не
по-мужицки прыгали из высоких теплушек в песок, звеня шпорами и волоча по
воздуху криво накинутые шинели. Другие стояли в вагонах у перекладин,
похлопывая лошадей, надменными ударами копыт ковырявших грязную древесину
местами подгнившего пола. Платформа яблок даром не отдавала, за ответом в
карман не лезла и, пунцово вспыхивая, усмехалась в углы плотно сколотых
платков.
Кончался сентябрь. Грязью залитого пожара горел в Лощинах
мусорно-золотой орешник, погнутый и обломанный -ветрами и лазальщиками по
орехи, сумбурный образ разоренья, свернутого со всех суставов упрямым
сопротивленьем беде.
Как-то в августе в полдень ножи и тарелки на террасе позеленели, на
цветник пали сумерки, притихли птицы. Небо, как шапку-невидимку, стало
сдирать с себя светлую сетчатую ночь, обманно на него наброшенную. Вымерший
парк зловеще закосился ввысь, на унизительную загадку, превращавшую во
что-то заштатное землю, громкую славу которой он так горделиво пил всеми
корнями. На дорожку выкатился еж. На ней египетским иероглифом, как
сложенная узлом веревка, валялась дохлая гадюка. Он шевельнул ее и вдруг
бросил и замер. И снова сломал и осыпал сухую охапку игл и высунул и спрятал
свиную морду. Все время, что длилось затменье, то сапожком, то шишкой
сбирался клубок колючей подозрительности, пока предвестье возрождающейся
несомненности не погнало его назад в нору.


8
Зимой на Тверском бульваре поселилась одна из сестер С-х - 3. М. М-ва.
Ее посещали. К ней заходил замечательный музыкант (я дружил с ним) И.
Добровейн. У ней бывал Маяковский. К той поре я уже привык видеть в нем
первого поэта поколенья. Время показало, что я не ошибся.
Был, правда, Хлебников с его тонкой подлинностью. Но часть его заслуг и
доныне для меня недоступна, потому что поэзия моего пониманья все же
протекает в истории и в сотрудничестве с действительной жизнью. Был также
Северянин, лирик, изливавшийся непосредственно строфически, готовыми, как у



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 [ 16 ] 17 18 19 20
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.