Чтение 16–й страницы книги ~Золотая баба~

выронил золотую руку. Когда Фогель схватил ее и поднес к лицу, он увидел,
что в месте откола совсем другой - красный - металл, как бы окруженный
золотым ободком.

Он медленно распрямился. В глазах его была пустота. И в этот миг в
его грудь беззвучно вошла стрела с двойным оперением.

Фогель лежал на спине. Небо стремительно темнело. Солнце рассыпалось
черным дождем. Коснеющий язык его выталкивал изо рта только кровавые
пузыри. Но в последнем усилии он все же прохрипел:

- Анете! Анете, она не есть золотая...

Вокруг широкого тесового стола в горнице сгрудились братья Ивана. А
он сам, сидя на лавке рядом с отцом и матерью, высыпал из сумки
ржаво-бурые камни. Анна, присевшая на край лавки у дальнего конца стола, с
затаенной гордостью смотрела на жениха. Стоявшие подле нее Пилай и Алпа с
любопытством осматривались.

Все вокруг было покрыто слоем пыли, из углов свешивались тяжкие
полога паутины.

- Эхма! - воскликнул старший брат Василий, когда Иван прикоснулся
лезвием ножа к кучке руды. - А я думал, брешешь...

Мать резко повернулась к Ивану, положила руку ему на плечо.

- Не ходи ты в горное правление, не носи камень! Только беда от него.
Опять завод построят да мужика на работы погонят...

- Верно маманя-то говорит, - сказал другой брат - Степан. - Да неужто
ты на руки свои не надеешься? Не гонялся бы, паря, за наградой.

- Погодь, - остановил его старик, неотрывно глядя на руду. - Помните
того енарала, что с управителем наезжал... как же его... Татищев! Слова-то
его не запамятовали? Воля волей, а о благе казенной радей. Крут Татищев,
но, по всему видать, не о себе - о казне, о воинстве нашем печется. Зазря
над народом не измывается.

- Сами ж говорили, тятя... - с упреком начал Василий.

- А для кого мы годами по горам-то шарили, все шурфами истыкали?! -
разошелся старик. - Нешто из-за одной лихой деньги? Не-ет, Вася, для
обчества старались. А теперь вот вышел Ивану фарт, а он сокровище от людей
запрячет? Да и то сказать: навечно не схоронишь...

В сенях раздался топот множества ног, послышались возбужденные
голоса.

Дверь, взвизгнув, распахнулась. В горницу ввалилось несколько
человек. За ними теснились еще и еще. Впереди всех был коренастый
осанистый мужчина в синем кафтане, в ладном грешневике, с кнутовищем в
руке. Чуть позади него два дюжих малых, набычась, оглядывали запущенную
избу. Из-за спины предводителя этой компании выглядывал сухонький мужичок
с лицом недоросля.

- Явились?! - загремел обладатель синего кафтана, бесцеремонно
проходя к столу. - И ты, касатушка, прилетела?..

Он ядовито сощурился, глядя на Анну.

- Ты, Егорий, что, в хлев зашел? - подымаясь с места, тихо спросил
Антипа. И вдруг с яростью крикнул: - А ну шапки сымите, охальники!

Но незваные гости и не подумали подчиниться. А Егор, с той же
ядовитостью усмехнувшись, сказал:

- Это с тебя, смутьяна, надо было шапку-то снять. Да только с головой
вместе.

Его свита с готовностью загоготала.

- Эх вы! - горько произнесла мать Ивана. - Людей не стыдитесь, так
хоть образам-то святым честь воздали бы...

- Глядите на нее! - дурашливо крикнул кто-то из толпы. - У самих в
красном углу мизгирь в тенетах висит, а она других корит. Хоть бы
лампаду-то затеплили, анафемы...

Великовозрастный недоросль все это время с какой-то отрешенной,
умильно-умоляющей улыбкой, не отрываясь, смотрел на Анну. Иван, постепенно
наливаясь кровью, сидел неподвижно. Только рука его, словно позабытая
хозяином, продолжала играть ножом - то со щелчкам приложит лезвие к
магнит-камню, то, легко звякнув, отлепит.

Это позвякиванье заставило отца Анны обратить лицо к груде камней на
столе. Рот его еще змеился в ядовитой усмешке, он еще хотел бросить что-то
дерзко-обидное. Но в глазах его уже мелькнула растерянность. Егор замер,
словно прикипев взглядом к груде руды.

А нож все прыгал в руке Ивана - то щелкнет, то звякнет о камень. И
один за другим немели лица ворвавшихся в дом, все взгляды были прикованы к
ржаво-бурой горке на широком тесовом столе.

Рука Егора как бы помимо его воли потянулась к шляпе, и он медленно
стащил грешневик.

Один за другим обнажили головы все, кто толпился у входа.