превратить уже достигнутое похабство в священнодействие - что почему-то
казалось мне совершенно необходимым. Не слишком занимала мое внимание и
Тамарочка - был я в тот день как будто бы нездоров и чувствовал, что вершины
наслаждения мне на этот раз не достигнуть. Смотрел я, и не мог не смотреть,
в сторону диванчика, где исполняли супружеский долг Вера и Валентин. Мои
косые и, боюсь, тоскливые взгляды сильно злили Тамарочку, но уж такой это
был замечательный человечек, что даже излишняя фуриозность тут же
переплавлялась у нее в дополнительную толику нежной страсти к действу и
настолько облагораживало, настолько усиливало усвоенное ею искусство любви,
что временами я почти забывался, и приходилось изо всех сил сдерживаться,
чтобы от изображения чувств не перейти к их прямому переживанию - я понимаю,
глупо звучит, но тогда не поддаться Тамарочке было для меня задачей номер
один. Не спрашивайте почему - не знаю. Скажем, это соответствовало тогда
моему виртуальному - то есть в момент возникшему и в тот же момент
испарившемуся - кодексу чести влюбленного на группешнике.
трудолюбием, достойным всяких похвал. Веки его были сомкнуты, губы сжаты,
подбородок героически выпячен - у него вообще был героический подбородок.
Создавалось впечатление, что его спортивное тело ведет сложную,
изнурительную борьбу за некий неведомый никому рекорд. Причем ведет с
изрядным спортивным мастерством: в нужные моменты нужные группы мышц
взбугривались до нужного по эстетическим меркам объема и посылали в нужный
орган нужное, математически точно рассчитанное количество энергии. Его
плоский задик взлетал и опускался с точностью и неумолимостью прецизионного
кривошипно-шатунного механизма, дыхание было нешумным и экономным. Никогда
не был бегуном на длинные дистанции, никогда им не завидовал и за их
забегами не стремился никогда наблюдать. Не понимаю я этого удовольствия.
говорят: "Лежишь как корова"). Ее работа была вполне мастерской и
киногеничной и, видимо, целью имела поскорей вызвать у Валентина честно
заработанный оргазм, не возбудив у него при этом ни обиды, ни даже
подозрения на пассивность партнерши. Лицо ее, однако, было отвернуто в мою
сторону (Валентин отвернулся в другую, я видел только его побагровевший
затылок), взгляд не отрывался от моего и словно бы говорил - я с тобой. Так
же, как и я, она изо всех сил сопротивлялась природе, и когда природа брала
свое, лицо ее вспыхивало, брови мученически сдвигались, глаза полуобморочно
закатывались - с закушенной губой смотрела она на меня, улыбаясь виновато и
умоляюще.
непонятно какой западной группы (что-то совершенно роскошное и совершенно
неизвестное мне доносилось из моего собственного магнитофона - очередного
подарка Георгеса) и предельно занудной, предельно невнятно, предельно
высоконравственной проповеди о единственности любви, святости семейного
очага, интимной сущности полового акта "между мужчиной и женщиной" и
тотальном падении "ндравов" у вконец распоясавшейся современной молодежи.
Соответствующие сентенции И.В. произносила теперь уже без всякого выражения
неприятным механическим голосом, излишне, пожалуй, громким. Прописные истины
лились из нее гладко и безостановочно, как понос у больного холерой,
называемый в медицине, если кто до сих пор не знает, "рисовый отвар".
уяяяяя!! двоих... грррррр... Разврат... ыох... это ху... ыох... хуже чем...
ойииииии... хуже чем... уй! уй! уй!...алко... алкоголизм... ыох... или
табакоку... бакоку... ну, еще, пожалуйста, миленький Влад Янович, ну
соберитесь, ну заставьте себя... бакокурение... м-м-м-ахххх! Еще чехов го...
ыох! ыох! ыох! ыох! ... ой, еще Чехов, ой, Чехов еще, ой, еще, еще, Чехов
еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще!
Янович голосом утопающего.
драгоценнешая.
книжник. По голосу его чувствовалось, что он старается выжить изо всех сил,
но силы эти малы.
широко расставив студенистые венозные ноги, расселась обнаженная И.В. В
одетом виде она казалась мне куда менее ужасной, почти нормальной.
Расползшаяся шестидесятилетняя бабища с плохой кожей, желтыми морщинистыми
грудями, она (о боже!) пускала слюни, обеими руками вцепившись в свой
собственный заветный треугольник или во что-то рядом и маниакально
подпрыгивала, словно вбивая железобетонную балку в очень неподатливый грунт.
свежих носках. Тонкие и длинные, покрытые густым седым волосом, эти ноги
располагались между мамашиных окороков, которые по контрасту с ними казались
ужасающими тумбами. Колени его вздымались, ступни цеплялись дружка за дружку
и подергивались, словно в агонии.
возможности сопереживать был лишен. Вспыхнул свет, празднично расцветились
витражи окон, все тела, в том числе и стариковские, мигнули предельно
человеческой и предельно трагической красотой, победно вскричала Тамарочка и
одновременно, взрыднув, обмякла на диванчике Вера под вошедшим в исступление
Валентином. Потом музыка смолкла, стало почти тихо, и я обернулся к
Манолису, а Манолис, неизвестно когда раздевшийся, стоял в позе прыгуна с
вышки и страдальчески ел глазами Тамарочку.
хотела жить с тобой, а не с ним!
поняла. Я подумал - как-то странно подумал, в обоих смыслах, - что это был
бы потрясающий выход, мне ничего другого просто не нужно, конец звонкам,
конец метаниям, страстным ссорам, всем этим ужасным, неразрешимым проблемам,
такой был бы элементарный, такой ослепительно простой выход...
истерике, им обнимаемая, а он встал перед ней на колени и тоже заплакал, и
склонился, и в лоно Тамарочку нежно, по-мальчишески чмокнул, и лбом в лоно
уткнулся, задумавшись.
нее вовсе не огненные, а стандартно-коричневые, даже как-то неприятно,
по-канцелярски коричневые - и с пупырышками. Что ноги у нее коротковаты, а
грудь подвисает чуть-чуть излишне. Она скучно стояла на коленях перед
закаменевшим Манолисом и скучно плакала, мелкая и вздорная шлюшка.
карнавальное освещение. Словно кто-то громко крикнул: "Конец!".
пятками полураздавленный букинист, еще Валентин стоически продолжал выдавать
на гора последние кубометры супружеского долга, еще врубался он с
энтузиазмом Стаханова в омертвелое, бесчувственное тело жены, однако музыка
уже смолкла, рампа погасла, по экрану побежали финальные титры, по стене
пополз таракан.
выбежал из комнаты вон. Хлопнула дверь ванной.
узорную лепнину на потолке.
может, просто устав, прервала половой акт Ирина Викторовна. Распаренная, она
тяжело дышала и никак не могла прийти в себя. Осторожно, как из-под мины,
начал высвобождаться из-под нее ошалелый Влад Яныч. И вот что интересно -
еще он не высвободился окончательно, а лицо уже стало принимать конторские
очертания. Угрожающе скрипел стул, на котором они любили друг друга - вещь
простая, но на века, доставшаяся мне от деда, гусарского офицера, ставшего
после революции столяром. Плакала Тамарочка перед коленопреклоненным
супругом, мертво лежала Вера, в ванной лилась вода.
прекрасные витражи с пастушками, один из последних георгесовых подарков.
Звук вышел особенным, страшным. Думаю, все остальные тоже почуяли в нем
самую окончательную из всех самых окончательных точек. Потянуло вонью.
Непереносимой, неэкологической, ни с чем не сравнимой.
Там, где витражи не лопнули, они просто исчезли - на их месте теперь были
мутные, сальные, почти непрозрачные оконные стекла. Я не аккуратист, но до
такой ужасной кондиции никогда их не доводил.
подоконником, нагота была абсолютно неуместна. Мне казалось, что это детский
стыдный сон, когда стоишь на людях в майке, но без трусов, это было как
случайно вырвавшийся пук во время торжественной минуты молчания.
естественность, мы сбились в плотную автобусную толпу, впечатались друг в
друга телами, и не было в тот момент среди нас ни красивых, ни
отвратительных - просто люди.
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Майер Стефани
Белов Вольф