Чтение 16–й страницы книги ~Донские казаки в борьбе с большевиками~

особенно на офицерство.
Под вечер 17-го января достигли ст. Волновахи. Через щели вагона рассматривая
станцию, мы поразились ее видом. По краям перрона видны были пулеметы,
направленные на наш поезд, а между ними выстроенные в две шеренги стояли
вооруженные рабочие, преимущественно подростки 16-18 летние и лишь кое-где в
качестве начальства суетилось несколько матросов. Частная публика очевидно на
станцию не пропускалась, на что указывало наличие нескольких постов, окружавших
станционные постройки. Всматриваясь в развертывающуюся передо мной картину
военно-революционного "боевого порядка" я не мог не подметить по некоторым
деталям, много театрального, рассчитанного по-видимому исключительно на игру на
казачьем воображении. Действительно, думал я, появись сейчас один взвод хорошей
старой сотни и вся эта вооруженная рвань трусливо и панически
59

бросилась бы в разные стороны. Да быть может и вся эта церемония встречи нашего
эшелона ничто иное, как маскировка своего страха перед казаками, правда уже
разоруженными, но все же могущими дружно выскочить из вагонов и с на гайкам;! в
руках с гиком обрушиться на беззаконных представителей столь, же незаконной
власти и гнать и стегать их до полного их изнеможения.
Я был уверен, что несмотря на обилие вооружения и пулеметов, все эти
новоиспеченные защитники резолюции, при соприкосновении с казаками чувствовали
себя не совсем спокойно и наверное не могли отделаться от невольного чувства
страха.
Поезд остановился. Тотчас же раздались крики: "из вагонов не выходить, иначе
будем стрелять, ожидай обыска".
Однако, это предупреждение на казаков не подействовало, или они его не
расслышали. Они выскакивали из теплушек, группировались небольшими кучками вдоль
поезда, но на станцию не шли. Немного погодя эшелон оказался оцепленным редкой
цепью красногвардейцев. Казаки хмурились, вызывающе поглядывали на них
красногвардейцы, кое где между ними вскоре началась перебранка. Местами спор
принимал довольно острый характер и грозил перейти в рукопашную. Казаки
противились предполагавшемуся обыску, заявляя, что таковой уже был на ст.
Александровск, что оружие у них отобрано и на целый эшелон оставлено только 2
винтовки о чем у них имеются соответствующее свидетельство. Одновременно, они
жаловались, что ночью на малых станциях вооруженные крестьяне выводят лошадей из
вагонов и они не могут этому противодействовать, не имея оружия.
Окончательно разрешение этого вопроса было сделано военно-революционным
комитетом, вынесшим постановление в пользу казаков.
За это время мы пережили много томительных и тревожных минут. Наше положение
было весьма незавидное, ибо мы являлись нелегальными пассажирами в эшелоне, что,
как мы знали из многочисленных большевистских приказов, строго воспрещалось, а
нарушители карались. В виду возможной проверки документов, мы приготовили наши
удостоверения чинов пулеметной команды, но решили использовать их только в
крайнем случае и все же надеясь, что, быть может, обстановка сложится так, что
мы сумеем усыпить подозрение контроля и пройти за казаков. Вместе с тем,
предусмотрительно уничтожили "бесплатные билеты на тот свет" -- свидетельства
выданные нам в казачьем бюро в Киеве, на право следования в казачьих эшелонах.
Насколько могли храбрились и поддерживали друг друга, стремясь отогнать
охватившее нас тревожное чувство, дабы к моменту обыска сохранить независимый и
веселый вид, что как мы уже убедились на опыте, в такие минуты было чрезвычайно
важно. Какова же была наша радость, когда подбежавши к вагону, знакомый нам
казак передал, что обыска не будет, но что эшелон пойдет на Дебальцево, а не на
Таганрог, так как там пути разобраны и идут бои с юнкерами. Мы легко и свободно
вздохнули. Грозившая опасность миновала и у нас как будто гора свалилась с плеч.
Но вместе с тем, мы сильно огорчились намеченным отправлением эшелона на
Дебальцево, что по нашему мнению удлиняло время нашего скитания. Казалось очень
заманчивым оставить ночью поезд и попытаться через большевистский фронт про-
60

браться в Донскую землю, что могло быть выполнено под покровом темноты, но при
условии хорошего знания местности. К сожалению, этого района никто из нас не
знал, а карты не было.
Наблюдая воинственную обстановку и жизнь на ст. Волновахи, я приходил к
заключению, что фронт красных, по многим признакам, не мог быть особенно далеко
отсюда, но тем не менее не было никаких данных, чтобы составить, хотя бы
малейшее представление об его протяжении и особенно фланге, с целью обойти этот
последний. Одно время мелькнула мысль бежать в свою родную Ново-Николаевскую
станицу, расположенную недалеко от Таганрога, но это пришлось оставить из-за
опасения наткнуться на красные части. Кроме того, будучи один и добравшись
благополучно до станицы, я бы сумел там найти себе убежище, а затем
проскользнуть и в Новочеркасск, но рисковать своими спутниками, доверившимися
мне, я не мог, если бы станица оказалась в руках красных. Эти соображения
привели к тому, что я решил продолжать путь в этом эшелоне на Дебальцево,
считая, что оттуда пойдем: на ст. Лихую и далее на восток по Донской области,
где легко будет оставить эшелон и до Новочеркасска добраться пешком или на
подводах, следуя по наименее населенным, а следовательно и наиболее спокойным
местам. Своими предложениями я поделился с Сережей, а он передал их капитану и
прапорщику, вполне согласившимися с моими доводами.
Поздно вечером Сережа побывал на станции и сообщил мне, что 1ам идет обильное
угощение и повальное пьянство, в котором принимают участие казаки, братаясь с
красногвардейцами и матросами. Пользуясь царящей суматохой он "благоприобрел"
ведро, обратив его в чайник, наполнил кипятком и купил хлеба. Чай и сахар у нас
были, вместо стаканов послужили банки от консервов. Несмотря на эти примитивные
приспособления, чай нам казался очень вкусным, а главное, выпив по несколько
банок темно-буроватой горячей жидкости, мы на короткий срок ощутили теплоту,
разлившуюся по всему телу. Только поздно ночью попойка кончилась. Многие едва
держались на ногах. Всей ватагой большевики вывалили провожать наш эшелон
каковой скоро, к большому нашему удовольствию, двинулся, оставив наконец позади
себя эту буйную станцию.
Мы пытались удобнее устроиться, чтобы задремать, но из этого ничего не вышло.
Стоял очень сильный мороз. Не только лежать, но даже сидеть на холодном полу
было невозможно, соломы для подстилки не было и всю ночь мы провели на ногах, не
сомкнув глаз. День 18-го января для нас оказался самым печальным. На одной из
станций, после Ясиноватая, к нам в вагон вскочил капитан. По его встревоженному
лицу было заметно, что произошло что то чрезвычайно важное. Торопясь и волнуясь
он сообщил нам ужено печальную новость: мы лишились еще одного спутника нашего
милого, веселого и симпатичного прапорщика. По словам капитана, произошло это
так: на станции Ясиноватая прапорщик вышел купить хлеба. Поезд уже тронулся, а
он не возвращался. Беспокоясь за него, капитан высунулся из вагона и его глазам
представилась такая картина: у края перрона, окруженный вооруженными рабочими и
солдатами стоял несчастный прапорщик. Леденящий, смертельный ужас покрывал его
лицо. Один из солдат, с по-
61

вязкой на руке, размахивая руками громко кричал, при чем до капитана отчетливо
долетели только отрывки фраз: "рожа офицерская... врет... к стенке...
Калединец..."
Шум поезда заглушил дальнейшие слова, но в последний момент взгляд капитана
встретился с умоляющим и бесконечно грустным взглядом прапорщика. Что было
дальше он не видел.
Прошло много времени, прежде чем мне стало известно, что наш прапорщик,
заподозренный в том, что он офицер и пробирается на Дон, был зверски убит
разъяренной толпой. Главной уликой против него -- служило его интеллигентное
лицо.
Трудно описать как глубоко поразил нас рассказ капитана. На несколько минут мы
словно оцепенели, пережив душевные муки за невозвратимую потерю молодой полной
сил и надежд жизни. В трагическом конце мы не сомневались. Но что могли мы
сделать? Как ему помочь? Сердце до боли сжималось при мысли, что всякая наша
попытка выручить прапорщика будет безрассудным предприятием и приведет лишь и к
нашему аресту и гибели. Мы молчали, говорить не хотелось. Тяжелые испытания и
лишения в пути сроднили нас и каждый тогда чувствовал, что у него отняли близкое
и дорогое. И в то же время, из сокровенных тайников души, выползала черная мысль
и назойливо сверлила голову, как бы отыскивая очередную из нас жертву.
Приходилось быть фаталистом и. успокаивать себя тем, что если это произошло, то
значит так судьбой заранее было предначертано и своей участи никто не избежит.
В течение трех дней мы потеряли двоих и это обстоятельство побуждало нас быть
более осторожными и осмотрительными. Было решено, что отныне никто ничего не
должен предпринимать самостоятельно, а кроме того, условились, весь дальнейший
путь ехать всем вместе, вылезая из вагона только ночью, а в случае необходимости
сделать покупки или принести воды -- эта обязанность возлагалась на Сережу, не
вызывавшего своим внешним видом никаких подозрений.
В обсуждении этих вопросов незаметно прошло время и после полудня мы достигли
ст. Дебальцево, где явились свидетелями ареста группы офицеров и зверской с ними
расправы.
Арест прапорщика, расстрел офицеров, картинки бесшабашного разгула на станции
Волновахи и Дебальцево -- все это в конечном результате, не могло не отразиться
на нашем настроении и не заронить в душу сомнения в благополучном исходе нашего
путешествия. Былая бодрость и энергия сменились подавленностью и унынием. С
каждым днем мы убеждались, что условия переезда сильно осложнились
Многочисленные агенты советской власти весьма зорко следили за всеми
проезжавшими, тщательно осматривая пассажирские поезда. Мы только утешались тем,
что проехали уже большую часть пути, находились сейчас почти на границе области,
с въездом в которую надеялись кончатся наши мытарства и к лучшему изменятся
условия дальнейшего переезда. Но этим надеждам, к глубокому сожалению, не