Чтение 16–й страницы книги ~Возвратная волна~

Так перешептывались рабочие. Старшие мастера были озабочены. Работы они
и не спрашивали, а только бегали поминутно в контору узнать, нет ли
новостей. Один из мастеров предложил в знак траура приостановить работу на
фабрике, но старик бухгалтер воспротивился этому.

- Пусть все идет, как шло, - сказал он. - Хозяин и так не в себе, зачем
же его раздражать?.. Мне и самому было тоскливо и страшно, когда
остановилась фабрика и все пошли к дому хозяина. Когда грохочут машины,
становится легче на сердце и кажется, что ничего дурного не случилось...

- Правильно!.. Правильно! - поддакивали ему остальные.

Около шести вечера явился в контору Адлер. Он вошел незаметно, как
призрак. К одежде его прилипла грязь, словно он валялся на земле. Коротко
остриженные льняные волосы были взъерошены. Он вспотел и задыхался. Белки
его глаз налились кровью, зрачки непомерно расширились.

Войдя в контору, он быстро обежал все комнаты, с хрустом ломая толстые
пальцы. Служащие дрожали, сидя на своих стульях.

Молодой корреспондент читал какую-то телеграмму. Адлер подошел к нему и
спросил изменившимся голосом, хотя довольно спокойно:

- Что там такое?

- Хлопок опять поднялся в цене, - ответил корреспондент. - Мы сегодня
заработали шесть тысяч.

Он не окончил фразы. Адлер вырвал у него телеграмму, скомкал ее и
швырнул ему в лицо.

- Подлец!.. - закричал он на служащего. - Подлец! Как ты смеешь
говорить мне что-либо подобное?..

Он снова забегал по комнате, бормоча:

- Человек - это самое худшее из животных. Собаки и те, видя мое горе,
не осмеливаются ластиться ко мне и убегают, поджав хвост... А он говорит о
шести тысячах рублей!..

Адлер остановился перед испуганным служащим и, размахивая руками,
сказал охрипшим голосом:

- Сделай ты, медный лоб, так, чтобы время отодвинулось на неделю
назад... на один день... и я отдам тебе все мое состояние. Я уйду из этой
проклятой страны босой и нагой, уползу на коленях, буду бить щебень на
дороге, умирать с голоду - и все-таки буду счастлив... Ну, ты!.. Можешь ты
отодвинуть время хоть на один день... на полдня?..

В контору вбежал Беме, которого уведомили, что Адлер вернулся.

- Готлиб, - сказал пастор, - лошади ждут, поедем ко мне...

Фабрикант, грязный, запыхавшийся, вдруг выпрямился, сунул обе руки в
карманы и, посмотрев на пастора свысока, насмешливо сказал:

- Нет, мой святой Мартин, я не поеду к тебе!.. Скажу тебе больше: ни
тебе, ни твоей Аннете, ни твоему Юзеку я не оставлю ни гроша!.. Слышишь?.. Я
знаю, что ты слуга божий и что твоими устами глаголет мудрость господня... И
все-таки я не дам тебе даже ломаного гроша... Мое состояние принадлежит
моему сыну и предназначено вовсе не для вспоможения добродетельным
пасторским детям. Ступай, почтеннейший Беме, ступай!.. Ступай к своей тощей
жене и скромной Аннете, расскажи им, что тебе попался такой проницательный
безумец, которого никто не обманет ни притворными слезами, ни поистине
глупым выражением лица!.. Или ступай туда... к трупу... и бормочи над ним
свои молитвы... Но говорю тебе, Беме, скорей ему наскучит твоя молитва, чем
меня опутает твоя благочестивая прозорливость...

- Что ты говоришь, Готлиб? - с удивлением спросил пастор.

- Я, кажется, говорю ясно!.. Вы все сговорились отнять мое состояние,
чтобы когда-нибудь твой Юзек, техник, мог распоряжаться как у себя дома на
этой фабрике... Вы убили моего сына... И хотите убить меня. Но не на такого
напали!.. Я не принадлежу к разряду глупцов, которые за миллионы рублей
покупают спасение души у пасторов или ксендзов!..

- Готлиб!.. - прервал его пастор. - Ты подозреваешь меня?.. Меня?..

Адлер схватил его за руку и, с яростью глядя в глаза, сказал:

- Помнишь, Беме, сколько раз ты угрожал мне карой божьей?.. Раньше
такие разговоры вели иезуиты с глупыми богачами и выманивали у них
состояние... Но я не позволил себя дурачить и не отдал своего состояния,
поэтому... бог меня покарал!.. Не притворяйся удивленным, Беме!.. Ведь не
так давно ты бросал в пруд пробки и щепки, указывал на какие-то волны и
говорил, что они возвратятся... Ну, вот - твои волны возвратились... Только
бедный сын мой уж не вернется... Он отправился путешествовать, и ему
понадобится много, очень много денег и отцовское сердце, чтобы оберегать его
от иезуитов и пасторов!.. Ступай, Беме!.. Мне тошно смотреть на твой длинный
нос, который так противно покраснел!.. Ступай, Беме, к моему сыну; ведь твой
голос слышен даже на том свете, так скажи ему...

Никогда Адлер еще не был так красноречив, как в то мгновение, когда его
покидал разум. Он схватил пастора за плечо и выпроводил за дверь. Потом
снова обошел все комнаты.

Наконец он убежал из конторы. Вечерний мрак укрыл его, а гул фабричных
машин заглушил его шаги.

Служащие были потрясены. Никто уже не сомневался, что Адлер не в своем
уме, по крайней мере в эту минуту. Но о том, чтобы присмотреть за ним,
учредить над ним опеку - никто и не помышлял. Несчастья были так велики и
так быстро чередовались, что все потеряли головы. Они могли машинально
выполнять свои повседневные обязанности, но решиться на самостоятельный шаг
по отношению к хозяину, даже помешанному, никто не был способен.

Пастор Беме понимал весь ужас положения. Зная характер Адлера, он
предвидел новые несчастья и мог бы хоть частично предотвратить их, но не
посмел тут распоряжаться. Да и кому приказывать? Кто бы его послушался?

Между тем события быстро развивались. Около семи часов один из рабочих
заметил, что маленькая дверца от склада с хлопком отперта. Но не успел он
сообщить об этом кладовщику, не успели сбежаться люди, как дверь оказалась
закрытой.

На фабрике зашептали сначала о краже, потом о кающейся душе
Фердинанда... Дали знать служащим конторы, которые уже разошлись по домам.
Двое или трое прибежали. Предчувствуя недоброе, они осмотрели контору и
обнаружили исчезновение ключей от главных помещений фабрики.

Кто взял их?.. Несомненно, хозяин. Но где он сейчас?.. Привратник
уверял, что видел, как Адлер вошел в ворота, но, хотя он внимательно следил,
не заметил, чтобы тот вышел. Значит, Адлер где-то на фабрике; но кто захочет
среди ночи искать его в этом огромном здании?

На этот раз, кажется, старик бухгалтер угадал, какая опасность грозит
фабрике. Он созвал старших мастеров, велел им приставить стражу к конторе,
остановить машины и созвать рабочих из всех мастерских.

Но не успел он отдать распоряжения, как зазвенел колокол, поднимая
тревогу. Из склада хлопка сквозь все щели валил густой дым, кое-где
вырывались языки пламени.

Услышав набат, рабочие, напуганные предыдущими событиями, поддались
панике и толпой ринулись вон из мастерских. Охваченные ужасом люди бежали
так поспешно, что нигде не погасили огней, не заперли дверей, не остановили
даже паровую машину.

Однако это смятение было для них поистине счастьем. Едва рабочие
собрались во дворе, готовясь спасать загоревшийся хлопок, как огонь
показался на складе тканей.

- Что же это? Да это поджог! - послышались голоса в толпе.

- Видно, сам хозяин поджигает фабрику, - ответил кто-то.

- А где он?

- Кто его знает? Но где-то здесь, на фабрике... Сейчас уже горит в
чесальной и прядильной.

- Не иначе, как сам Адлер поджигает.

- Да как он мог попасть в мастерские?

- Он унес ключи из конторы.

- Чего же ради мы будем спасать фабрику, если он сам ее уничтожает?

- А кто нам велит спасать?

- Но что мы завтра будем есть?

Тревожные возгласы и женский плач слышались в плотно сбившейся
многосотенной толпе, бессильной против обрушившихся на нее бедствий.
Действительно, спасти фабрику было невозможно. Люди в оцепенении смотрели на
пожар: кое-где он только начинался, а в других местах бушевал уже с яростной
силой.

Фабрика представляла страшную картину.

На фоне мрачной осенней ночи выступало несколько огромных зданий, до
странности ярко освещенных. Из каждой щели складских помещений красными
факелами вырывались огни. В левом крыле главного здания, расположенного
покоем, пылал пятый этаж, а в правом - нижний. Во всех пролетах главного
здания горели газовые лампы, и при свете их были видны неостановленные
ткацкие станки. Во дворе, залитом красным, все ярче разгорающимся заревом,
стояла испуганная, ропщущая толпа.

Гомону голосов вторил стук и шипенье машин.

Пожар с каждой минутой усиливался; стены складов почти скрылись за
завесой дыма и пламени. На левом крыле занялась крыша, в правом - огонь
проник во второй этаж и вырывался через окна нижнего. Во дворе становилось
все светлее.

Вдруг шум в толпе затих. Взоры всех обратились к главному корпусу, еще
не тронутому огнем. Там, на третьем этаже, при свете газовых ламп все
увидели гигантскую тень человека. Тень двигалась вперед и назад, и там, где
она останавливалась, через мгновение становилось светлей. Натянутые на
станках ткани и основу, пропитанный маслом пол, деревянные рамы машин - все
это с неимоверной быстротой охватывал огонь. Через несколько минут горел уже
и третий этаж главного корпуса. Гигантская тень показалась на четвертом
этаже, медленно прошла и снова исчезла. Вскоре ее увидели в самом высоком
зале, на пятом этаже.

- Это он!.. Это он!.. - говорили в толпе.

Теперь уже вся фабрика была объята пламенем. Из складов хлопка огонь
вырывался, как из вулкана, до самых облаков. Из всех окон правого крыла
валили дым и огонь; в левом крыле трещала, прогибаясь, крыша. Стекла