Чтение 16–й страницы книги ~Либретто для жонглера~

- Ничего, - сказал он. - Я просто хотел поговорить с вами. Потом.

- Потом, так потом, - сказал я.

И он ушел.

И тогда вошла Элисса.

Я сделал неудачное движение, и мы повалились на диван.

- Ты с ума сошел, - шепнула она. - Вдруг кто-нибудь войдет.

- Здесь везде звонки на дверях, - шепнул я ей.

Я заметил, что она сомневается. Но, посомневавшись, она все-таки сказала: "Нет. Потерпим еще немножко, ладно?"

Я притворился обиженным, но ненадолго. Утешившись, я поднес ей пакет, и Элисса, искусно скрывая любопытство, стала исследовать его содержимое.

- В кекс я положил напильник.

- Спасибо, что предупредил, - сказала она. - Ой. Клубника. Размороженная?

- Ну вот еще, - оскорбился я. - Свежая.

Она посмотрела на меня.

Я объяснил ей, что это подарок короля.

- А плэйер от Скарамуша? А почему такой маленький?

Я пообещал в другой раз принести побольше.

А потом мы ели клубнику, мороженое и миндальные орешки и жаловались друг другу на перенесенные страдания. Наконец, она сказала, - очень тихо сказала, чтобы я, в случае чего, мог прикинуться тугоухим: "Мне здесь плохо".

Я знал об этом. Я увидел, как она похудела, и как изменилось ее лицо.

- Я принесу тебе одежду. Я тут знаю одну лазейку...

- Не нужно, - сказала она.

- Ты можешь лечь в другую клинику. В самую лучшую, какая только есть.

- Я зря об этом сказала. Забудь.

- Сейчас пойду домой и забуду.

Она шлепнула меня по руке: "Ну разве можно так шутить!"

- Прости, - сказал я.

И объяснил: "Просто хотелось извиниться за что-нибудь".

- Вы ее муж? - спросил меня врач.

- Разве я так похож на мужа? - спросил я.

А он сказал: "Она легко отделалась. Если бы дело зашло дальше..."

- Если бы Бодхидхарма пошел на Запад... - сказал я.

Он нахмурился, но возражать не стал.

- Когда ты вернешься, я покажу тебе дворец, - сказал я Элиссе.

И она сказала: "Обязательно!"

И она вернулась.

Земля уже дышала сквозь снег, тяжелый, сырой, он был еще белый, но земля уже дышала. Мокрые деревья дурманили воздух запахом оттепели. Был ветер, но теплый, живой, он искал тело под душной одеждой.

Она шла очень уверенно, но я все думал о том, что она еще слаба, и хотел взять ее на руки, но она сказала: "Так приятно пройтись пешком..."

Она сказала: "Правда?"

И я кивнул и что-то делал с руками, что-то смешное, нелепое. И она стала смеяться, а я подумал: "С чего я взял, что она была больна? Разве она уходила от меня?"

Я сказал: "Сегодня подморозило".

Она кивнула: "С утра".

- Но уже оттаивает. Посмотри.

Она стянула с руки перчатку и дотронулась до снега, а из снега торчали веточки. И мы шли.

Она сама выбирала магазины, в которые мы заходили, и называла покупки, а я стоял рядом с ней и держал в руке кошелек. А потом, когда мы снова шли по тротуару, она сказала: "Что ты его несешь в руке?" И забрала его у меня.

И мы смеялись.

Она хотела видеть все. И крыши, и деревья, и птиц, и даже проезжавшие мимо машины, а потом порвались ручки пакета, и мы купили новый. Белый, и синие полосы на нем.

И мы пришли домой.

Она откусила от булки и налила в чашку кефир, а я сказал что-то про солнце.

- Давай приготовим что-нибудь такое! - сказала она.

- Я помогу тебе.

- Что-нибудь шикарное, - сказала она.

Я попытался представить себе мое лицо, и не смог. Обычно это легко удается, а теперь она его знала, а я - нет, и было хорошо. Светло на кухне. Она открыла окно, оторвала от крестовины вместе с форточкой, и впустила шумную прохладу и запах мокрых деревьев. По столу потянуло свежестью. И я подумал: "Теперь мне не нужно больше об этом думать".

Значит, она все-таки уходила. А теперь вернулась. И мы будем вместе. Всегда. Зимы больше нет и не будет. Никогда больше не будет зимы.

Она, не оборачиваясь, протянула мне руку: "Иди сюда, посмотри!"

И я поднялся, громыхнув табуреткой, и был рядом с ней у открытого окна, и она повернулась ко мне, и мы поцеловались.

. . .

Казанова Феллини высказал мнение, что поцелуй служит стремлению душ любовников слиться воедино.

Десятая Муза русской поэзии, Марина Цветаева, разделяла эту точку зрения.

Вполне возможно, что молния, действительно, есть ничто иное как электрический разряд, как это утверждает ортодоксальная физика.

Не исключено также, что это массированный залп артиллерии инопланетян, как на том настаивает полковник Шнапс.

Однако у меня на родине говорят, что молния произошла от союза Царя и Матери Богов Ма Дивии.

- Я помню, - заметил Скарамуш, когда мы стояли с ним на балконе, наблюдая за танцем парковых огней, - как вы сказали, что молния - это прыжок льва из Дворца Света в ночь.

- Я не сказал "в ночь", я сказал "сквозь ночь".

- Ну конечно, - сказал Скарамуш. - Я оговорился.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша Дуэль (О мудрости не по летам)

На каком-то из вечеров Путешественник Проездом был представлен одной даме, чья красота и прочие достоинства восхищали всех, кто был с нею знаком, но еще более, тех, кто с нею знаком не был. Путешественник, однако, повел себя несколько странно. Он загадочно улыбнулся, и отойдя в сторону, негромко рассмеялся. Муж дамы заметил странность его поведения и резким тоном потребовал объяснений, желая выяснить, не скрывается ли за всем этим что-нибудь неприличное.

- Я мысленно представил вашу супругу в роли настоятельницы монастыря, - объяснил Путешественник.

- И что же в этом смешного, сударь? - спросил растерявшийся муж.

- Но ведь это же нелепо! - воскликнул Путешественник, и было видно, что он едва сдерживает себя, чтобы не засмеяться снова.

- Так значит, вы воображаете нелепости, над которыми сами же и смеетесь, - саркастически заметил муж.

- Да, сударь, - сказал путешественник. - Но разве Господь создал это нелепый мир не с той же самой целью?

В этот момент присутствовавший здесь же вундеркинд Лимонадус подавился фазаньей костью, и любезные дамы воспользовались этим обстоятельством, чтобы просить его прочитать им что-нибудь из его мудрых (не по летам) сентенций. Лимонадус, польщенный сверх всякой меры, разыскал в кармане блокнот и сообщил обступившим его дамам дословно следующее:

"Ой!" - воскликнул Дон Карлос, когда понял, что его накололи на шпагу.

"Ой!" - сказал маэстро Ногиврозь, широко зевнув.

"Слова, слова, слова", - сказал Шекспир.

Дамы, придя в неописуемый восторг, стали неистово аплодировать, а вундеркинд Лимонадус тем временем раскланивался, медленно поворачиваясь по часовой стрелке.

Маэстро Ногиврозь посчитал себя оскорбленным и, решительно подойдя к Лимонадусу, громко и вразумительно предложил ему дуэль.

Дамы притихли.

- Я принимаю ваш вызов, - сказал Лимонадус, перестав вращаться. - Однако выбор оружия остается за мной.

- Разумеется, сэр, - холодно сказал маэстро, поклонившись.

- Ровно как и место и время дуэли, - сказал Лимонадус.

- Разумеется, сэр, - сказал маэстро, вновь поклонившись.

- Вот мои условия, - произнес Лимонадус и, выдержав до предела паузу, объявил: "Стреляться немедленно, здесь же, из бутылок с шампанским".

Сказав это, он повалился на пол и стал с хохотом кататься по паркету, брыкая ногами и держась за живот. Его смех подхватили все присутствующие, за исключением разве что маэстро Ногиврозь, сохранившего невозмутимое спокойствие. Принесли бутылки. Первым выстрелил маэстро и угодил пробкой по лбу гипсовому философу Жан Жаку Руссо, присутствовавшему на вечере в качестве незначительных размеров бюстика.

Вундеркинд Лимонадус шмыгнул носом в знак восхищения и сказал: "За таким выстрелом ответного обычно не последует".

После чего он выстрелил в воздух и стал разливать шампанское по бокалам.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Понимаешь, Эл, природа живописи вовсе не отрицает природу форм мезозойской эры, каких-нибудь ящеров или моллюсков - просто она более высокого порядка. Но эти ящеры и моллюски двигались к тому, чтобы перестать быть как к цели; конечно, они об этом не думали - нечем им было думать. Чтобы пришла новая эпоха. При этом каждый ящер и каждый моллюск жил своей собственной жизнью. Вот и люди. Вроде бы все вместе, а, в то же время, каждый идет к своим небесам.

На небесах те же законы, что и на земле, просто небеса выше.

Ну конечно, ты все понимаешь.

Все-то мы понимаем! Как сказал вундеркинд Лимонадус: "Я знаю больше, чем мне полагается по возрасту, но это не добавляет мне ни одного года".

А вот романтики думали, что на небесах они как сыр в масле будут кататься - вот романтики!

Знаешь, я как-нибудь напишу об этом такую важную-важную статью, такую мудрую. Не по летам!

Ты скажешь, что за радость, опережать свой век.

А я скажу: "Да пошел он, этот век! Он такой же мой, как и твой".

Когда-нибудь мы еще посмеемся над всем этим.

Надо же во что-то верить!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рисуя на листе ватмана женщину-сфинкса, Скарамуш вполголоса пробормотал: "Почему так печальны лица крестоносцев?"

Элисса спросила меня шепотом, о чем он говорит, и я объяснил, что магистр имеет в виду известную картину господина Делакруа, признанную не менее загадочной чем улыбка Джоконды.

Скарамуш, уловив краем уха мое разъяснение, сделал какое-то замечание в своей манере. А потом добавил: "Неугомонные крестоносцы. Ведь сказано же, не хватайся за лезвие своего меча - непременно порежешься!"

- А кто это сказал? - полюбопытствовала Элисса.

- Мои китайские... - фломастер замер. Скарамуш задумался, подбирая слово. - ...коллеги, - фломастер двинулся дальше.

Мы рассмеялись.

Я больше не видел ее ни разу с тех пор, как она уехала; я даже не знаю, где она теперь. Она прислала письмо, но без обратного адреса.

Я знал, что мы расстанемся, но она уехала так, как если бы я ждал, что она это сделает, а я не ждал. Это было нечестно, уехать, не оставив даже записки, чтобы я мог обвинить во всем зеркало и сказать: "Она просто не поняла".

И думать, что все могло бы быть по-другому. Если бы я лучше умел зарабатывать деньги, если бы я родился в другое время, если бы я не родился вообще, если бы, если бы, если бы...

Она написала, что ждет ребенка, но не от меня, а я даже не знаю, правда ли это, и вряд ли смогу когда-нибудь это проверить.

Прошло уже больше года.

"...Я боюсь, что однажды ты вернешься, не спросив, хочу ли я этого, и я не смогу воспротивиться, как это произошло тогда. Первые дни я боялась ложиться спать. Я стала бояться своих снов..." - это из ее письма. И ничего о том, почему она это сделала. Ни одного упрека, ничего.

Она написала "боюсь", а потом, почти сразу же, "боялась".

"Навсегда" - плохое слово, и потом. Надо же во что-то верить...

Пусть даже ты знаешь, что ничто не может быть иным, нежели оно есть... И нельзя поселиться во сне, даже самом прекрасном.

И построить дворец, который никогда не будет построен...

Когда-нибудь мы проснемся и увидим, что все это было сном, но едва ли прежде, чем взойдет солнце.

Говорят, что по дну океанов текут реки, говорят, что ангелы живут на небесах,

говорят, что кошки видят призраков,

я закрываю глаза, и я вижу сон,

а когда ты проснешься...

Когда ты проснешься.

The Show Must Go On

Я живу в том же районе, в десяти минутах ходьбы от прежнего места, в двухкомнатной квартире с балконом; мы снимаем эту квартиру на двоих с одним парнем, я писал о нем. Его зовут Александр. Он строит дворцы.

Кое-кто обвиняет его в чрезмерном увлечении плавными линиями и даже в подражании Габриэлю.

Что б они понимали!

Ничего, вот скоро. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мне хочется в Кносс.

Говорят, на Крите плохо с работой, лучше уж ехать в Рим, Афины или Мадрид. А еще лучше, в Америку. Но я не хочу в Америку.

Я хочу в Кносс. Ведь там была моя родина.

Ведь там моя родина.

Я хочу вернуться. Мама.

Эпилог

Эпохи рушатся под грузом собственных воспоминаний, за нагромождением милых сердцу деталей теряется цельность, полки библиотек заставлены пыльными фотоальбомами, гербариями, подшивками писем - - -

И все же, это по-своему мило.

Сколько раз уже низвергался Икар, а ведь каждый раз казалось, что крылья так сильны, что это уже и не крылья вовсе, а пламень небесный.