Чтение 16–й страницы книги ~Окаянный груз~

— Ты, никак, боишься, пан Войцек? — пробормотал Юржик, пренебрежительно оглядывая братьев.

Меченый сцепил зубы и засопел, но ничего не ответил, поскольку Климаш, узнав его, уже шагал к столу с радостной улыбкой.

— Покорнейше просим простить нас, панове, — седоватый Климаш приложил ладонь к сердцу, — если отрываем вас от трапезы и важной беседы.

Меченый поднялся из-за стола. Вежливо поклонился, тряхнув чернявым чубом:

— Н-не стоит извинений, панове. Н-наверняка ваше дело более важное, коли такие серьезные паны решили не пообедав сразу к нему переходить.

Климаш немного смутился, засопел, расправил светлые усы. Сказал:

— Я — пан Климаш Беласець, герба Белый Заяц. Это мой брат. Младшенький. Звать его Вяслав Беласець.

Оба брата чинно склонили головы.

— Рад познакомиться, панове. Я — п-пан Войцек. А герб мой столь незначителен, что и называть его не имеет смысла.

— Быть того не может! — протестующе вскинул ладонь Климаш. — По-моему, вы скромничаете, пан Войцек.

— У-уверяю тебя, пан Климаш...

Пан Юржик наклонился к уху Ендрека и прошептал, обдавая ярым горелчаным духом:

— Вот влип пан Войцек! Попал, как кур в ощип.

Беласци переглянулись. Нежелание Меченого назвать родовой герб их порядком смутило.

— Ну, твоя воля, пан Войцек, — нерешительно проговорил Климаш. — Я — старший в роду Беласцев. Приглашаю тебя погостить в наш маеток. Это совсем недалеко...

— П-прошу простить меня, — твердо остановил его Войцек. — Прошу п-покорнейше простить меня, пан Климаш, но не могу.

— Не обижай меня отказом, пан Войцек. Один вечер. Посидим. Горелки выпьем. У нас, Беласцей, горелка славная. Песен послушаем и сами попоем. Времена былые вспомним.

— Очень прошу простить меня, пан Климаш. Не в обиду тебе так поступаю, а по нужде великой. И рад бы принять приглашение, да не могу. Не себе сейчас принадлежу.

— Что коронная служба? — осклабился Вяслав. — Тю...

— Цыц! — прикрикнул на него старший брат. — Мы, Беласци, коронную службу уважаем. И над панами, столь бедными, что служить вынуждены, не смеемся!

Ендрек разглядел, как заиграли желваки на скулах сотника.

— Я, п-пан Климаш, н-не за жалованье служу. За совесть.

— Да кто бы сомневался, пан Войцек, но не я. Такой достойный пан за жалкое серебро служить не будет. Но не бывает такой службы коронной, чтоб денек-другой не подождала, пока шляхта отдыхает. Ты не переживай, пан Войцек, и слугам твоим места хватит. У нас, Беласцей, маеток у-у-у какой большой. И пристройки, и сараи...

Теперь настал черед пана Юржика скрипнуть зубами и побледнеть. Жилы на его шее напряглись, когда он уперся обеими руками в стол и начал вставать.

— Это — не с-слуги мои. Это — т-товарищи.

— Да я вижу, что не почтовые, — не растерялся Климаш. — Прошу прощения, панове, если обидел ненароком. Это я не со зла, — он поклонился Ендреку и пану Бутле, который снова сел на лавку и, махнув рукой, полез за остатками горелки.

— Хотя этот виршекрут, — продолжал старший Беласець, — и на почтового не вышел-то. Ишь, что удумал — девиц смущать погаными фрашками!

Ендрек хотел возмутиться, сказать, что его фрашка не поганая, а очень даже изысканная, и что он с такими учителями и знатоками тонких искусств в Руттердахе общался, что каким-то затрапезным Беласцям, имеющим одно достоинство — богатый фольварк с трудолюбивыми кметями, и присниться не могут. Но вовремя сообразил, что ничего хорошего скандалом не добьется, а только усложнит и без того нелегкое положение пана Войцека, норовящего отвертеться от назойливых хлебосолов, и засунул в рот остро пахнущую чесноком пампушку.

— А что, панна Ханнуся сильно обиделась на нашего стихотворца? — с деланной заботой осведомился пан Шпара. — Так я его сам накажу. Своей властью.

— Да что ты, пан Войцек, — губы Вяслава снова растянулись в дурацкой улыбке — малый явно уродился дубинушкой, — она и не заметила. Но наказала привести к нам в маеток тебя. В гости...

— Цыц сказал! Помолчи ты! — Климаш с силой ткнул его локтем под ребра. — Не слушай его, пан Войцек. Вяслав у нас в телесную силу весь пошел. На разум и не осталось ничего. — Младший Беласець засопел, но главе рода возражать не посмел. — Мы от чистого сердца приглашаем. Не подумай дурного...

— Что ты, пан К-климаш, и думать не смею. — Меченый поклонился еще раз (который уже?), но отвечал решительно и твердо: — Нет, п-панове. Не почтите за оскорбление. Важное д-дело у меня. Выполню его, заеду в Батятичи и расспрошу люд, где тут ваш маеток. Вот тогда и заеду, с-слово чести.

Беласцы, не сговариваясь, полезли чесать затылки, сдвинув шапки на белесые брови. Видно, прикидывали, как сообщат своенравной сестренке об отказе пана. Вообще-то они не привыкли, чтоб им перечили — ни в окрестностях Батятичей, ни в прочих землях Великих Прилужан — но против Войцека попереть если и хотелось, то что-то в глубине души не пускало. Должно быть то чувство, которое не дает сунуть пальцы в огонь или в зубья пилы на лесопилке.

Пользуясь заминкой, сотник махнул рукой пану Бутле — наливай, мол. Юржик не заставил себя упрашивать. К чему кокетничать, когда и самому выпить хочется, а тут и командир дает дозволение? Он налил четыре чарки одним движением, с сожалением заглянул в горлышко штофа, потянул носом и, убедившись, что ни капли более не осталось, не задержалось на стенках, со вздохом отставил сосуд.

— За ваше здоровье, панове! — пан Войцек поднял чарку.

— На здравие! — Пан Юржик встал из-за стола, держа свою чару в вытянутой руке.

Климаш дернул левым усом и нехотя протянул руку за горелкой. Вяслав, по всей видимости дожидающийся одобрения или неодобрения старшего бората, едва не опередил его, хватая чарку, как утопающий веревку.

— Э, нет, панове, — раздался вдруг скрипучий голос. Словно несмазанная ось телеги завертелась. — За здоровье князя Януша!

Ендрек, увидев округляющиеся глаза Беласцей, обернулся. Позади него стоял носатый пан с обмотанной бело-голубым шарфом головой и держал в руке... Нет, по виду это вполне походило на чарку, а вот размером было с пивную кружку, не меньше.

— Ну, панове! Что, боитесь?

Вяслав скривился и Ендреку на какой-то миг показалось, что он грохнет чарку об пол, а то и в лоб запустит носатому забияке. Но Климаш, как более мудрый, быстро зашептал ему на ухо. Ендрек расслышал только:

— Дурень... пей... сам пан Цециль... убьет...

— Да вы никак не желаете, панове, здоровья князю Уховецкому? — Невысокий пан Цециль поднялся на цыпочки, словно желая выглядеть повыше. Опустился на пятки. Снова поднялся. — Не хотите выпить за верного слугу короля нашего, Юстына Первого? — имя его величества он произнес с нескрываемым презрением.

— Да с чего ты взял, пан? — медленно роняя слова, ответил Войцек. — Правда, не знаком я с тобой...

— Зато я тебя узнал, Меченый, — процедил сквозь зубы носатый. — Не думал, не гадал, что увижу тебя с «желтой соплей» на рукаве...

Войцек сжал губы, прищурился, но сдержал гнев:

— Я готов выпить за здоровье пана Януша.

— Что ж не выпить за хорошего человека? — встрял Юржик. — Была б горелка.

Пан Цециль крякнул, взмахнул кулаком с зажатой чарой:

— На здравие князя Януша Уховецкого! А проклятые предатели пускай сдохнут, как псы под плетнем!!! — Размашистым движением опрокинул горелку в горло. Хэкнул. Занюхал рукавом.

Войцек и Юржик, не раздумывая, последовали его примеру. Климаш и Вяслав тоже выпили. Правда, скривились сильнее, чем от вонючей буряковки.

— Эх! Чудно! — блаженно прищурился пан Цециль, и вдруг взгляд его, мутноватый и блеклый, уперся в Ендрека.

— А ты, лайдак, чего не пил?

Неожиданно сильные пальцы вцепились парню в плечо, дернули, разворачивая на лавке. Медикус едва не свалился, нелепо взмахнул руками, хватаясь за край стола. И совершенно случайно зацепил забияку по носу...

— Ах, сукин сын! — срываясь на сипение, закричал пан Цециль.

— Оставь! — напрягшимся голосом выдохнул Войцек.

Ендрек вскочил с лавки и отпрянул. Прямо в лицо ему смотрел кончик сабли, неведомо когда выхваченной носатым паном.

— При всех вас, панове, поединка прошу у этого шмардюка, — Цециль тщательно проговаривал слова, будто опасаясь, что его не поймут.

— Да не стоит... — примирительно произнес Юржик. — Чего между собутыльниками не случается.

— Сей недоносок, козлом целованный, мне не собутыльник! — упрямо тряхнул чубом забияка.

— Так он не шляхтич даже, — продолжал уговаривать Юржик.

— Саблю нацепил, значит, может за поступки отвечать, — твердо сказал Цециль, и Ендрек даже усомнился — так ли он пьян, как прикидывается? Может, это нарочно подосланный убийца? Хотя нет, не стоит чересчур заноситься. Убийца вызвал бы пана Войцека...

— П-пан Цециль, — между тем вступил в разговор Меченый. — П-послушай, пан Цециль. Я тебя не знаю, но слыхал о тебе. Не только хорошее, но хорошего б-больше. Зачем тебе убивать парнишку, который и саблю-то в руки взял ны-нынешней весной? Это мой человек. Я за него в ответе... Вызови меня. Я от поединков никогда не бегал.

Носатый задумчиво полез в затылок, задумался.

— Э-э, нет, панове, так не пойдет, — внезапно вмешался Климаш. — Не дело одному за другого отвечать...

Какие игральные кости закрутились у него в голове? Чего влез не в свое дело?

— Я ему командир, — упрямо повторил Войцек.

— Так-то оно так, но за честь свою пускай сам сражается, — не сдавался Беласець.

И тут Ендрека осенило. Да он же, Климаш то есть, попросту боится за пана Войцека. Боится, что носатый Цециль его срубит или покалечит, а Ханнуся потом братьям житья не даст. Изведет упреками. А вот за жизнь Ендрека никто никого корить не будет. Ну, может, кто из отряда погрустит чуток. Да дома всплакнут, когда узнают... Если узнают.

Несколько шляхтичей, одетых поприличнее остальных, поддержали Климаша.

— Честь есть честь. Коли саблю нацепил — соответствуй!

Меченый аж щекой с побелевшим шрамом задергал. Едва не зарычал от накатившей ярости. Обвел глазами толпу. На большинстве лиц читалось любопытство и жажда нового развлечения. Лишь хозяин шинка сморгнул жалостливо.

— Ну, так будешь драться, хлыщ? — надменно проговорил пан Цециль. — Или прямо тут тебе уши остричь?

Ендрек хотел сказать: «Руби прямо здесь. Чего куда-то ходить зазря?», но пан Юржик дернул его за рукав:

— Иди дерись!

Парень ошарашенно замотал головой, но толпа, радостно загудев, уже подхватывала его под бока и несла на двор, а после к лесу, за межу торжища. Сзади раздался удивленный голос Хватана:

— Это еще что, дрын мне в коленку?

Ему недовольно ответил Войцек, но что именно Ендрек не разобрал потому, что пан Бутля притиснулся к нему и зашептал в ухо, обдавая жарким горелчаным духом:

— Не боись, студиозус. Пан Цециль пьяный что называется в сиську... Может, еще и не зарубит.

Может? Хорошенькое дело! Ендрек дернулся, но держащие его с двух сторон шляхтичи знали свое дело и лишаться бесплатного развлечения не собирались.

— Кто он? Кто этот Цециль? — выворачивая шею, спросил медикус у пана Бутли.

— Не знаешь? Эх, студиозус... Пан Цециль Вожик самый знаменитый рубака Заливанщина и окрестных земель. В реестровых никогда не служил, но на свой кошт собрал полсотни почтовых и гонял волков-рыцарей. Ох, и удирали они на свой берег Луги! Наш пан Войцек в те годы тоже прославился. И шрам там же заработал. Но он на коронной службе был, а Цециль вроде как для удовольствия сражался. А после войны Цециль от скуки дурить начал. Он же колючий, как свой герб. Чуть что не так — за саблю. Человек двадцать убил, сколько покалечил...

— И я с ним?!. — Ендрек в ужасе повторил попытку удрать. С тем же успехом.

— Да говорю тебе — пьяный он в дымину. Трезвый был бы, сообразил бы... — Тут Бутля осекся и замолк. Побоялся сболтнуть лишнее в толпе сторонников Золотого Пардуса.

Лесок появился значительно быстрее, чем того хотелось.

Пан Цециль, пошатываясь, — может, и вправду настолько пьян, что драться не сможет? — скинул жупан. Вытащил саблю из ножен. Длинный клинок покрывала травленная изморозь. Даже не зориславка. Старше сабля, много старше.

«Сколько ж она стоит, — подумал Ендрек и тут же укорил себя. — Ну, о чем ты, балбес, только думаешь? Вспоминай, чему тебя Хватан с Граем учили!»

— Выпить бы по чарочке! — весело воскликнул пан Бутля, стаскивая с Ендрека тарататку. — Никто не догадался горелки захватить?

— Выпить — это дело! — покладисто отозвался пан Вожик.

Все испортил незнакомый пожилой пан с крупной бородавкой на скуле.

— Еще чего! Хитрован! — Он погрозил пальцем с почерневшим ногтем пану Юржику. — Не дадим допрежде времени соперника уложить. И не думайте. Быть поединку!

Прочие зеваки согласно закричали:

— Верно! Не дадим!

— Быть поединку!

— Быть!

Они откровенно веселились и не пытались этого скрывать.

— Держи! — Пан Войцек сунул Ендреку в руку саблю.

Пан Цециль тем временем несколько раз крутанул саблю над головой. Удовлетворенно кивнул. Осклабился.

Меченый хмуро взглянул на него:

— Запомни, пан Цециль, посечешь моего человека, я тебя вызову. Завтра, как проспишься. Ты меня знаешь.

— Завтра будет завтра, — невозмутимо ответил Вожик. — А тебя я знаю. Вернее, думал, что знаю, пока с «желтой соплей» не увидал. — Он брезгливо скривился и замер, высоко подняв саблю и направив ее острием вниз — защита святого Жегожа.

Ендрек, не раздумывая, повторил его стойку. Почему бы и нет?

— Ну, начнем? — весело воскликнул Цециль и ударил.

Что б там ни говорил Юржик про гуляющий в голове носатого забияки хмель, но отмахнуться Ендреку удалось с большим трудом. С натяжкой его движение можно было назвать высокой терцией.

— Учишь таких, учишь! — запричитал позади Хватан.

А Цециль ударил снова. Двигался он легко и непринужденно, словно танцевал на балу.

Ендрек отпрыгнул и снова отбил удар.

— Ага! — закричал пан Вожик, целясь острием сабли в щеку противника.

Студиозус отпрыгнул, махнул саблей горизонтально, на уровне живота и ничуть не удивился, когда Цециль отбросил его клинок в сторону мощным батманом.

Опять удар!

На этот раз Ендреку не удалось быстро отскочить. Он почувствовал боль в правом плече. Скосил глаза — махонький разрез с покрасневшими краями на рубахе. Не смертельно...

А пан Вожик продолжал сыпать ударами. Короткими, злыми. Парировать их Ендрек даже не пытался. Отпрыгивал, уходил в сторону, стараясь просто держать саблю в подобии подвешенной защиты.

Образовавшие круг шляхтичи заулюлюкали:

— Что за трус?!

— Кто ж такому зайцу саблю дает?

— Ату его, пан Цециль, ату!!!

Можно подумать, без их подсказки Вожик не стремился убить противника.

«Господи, помоги!» — пронеслось в голове медикуса, и тут же возникла встречная мысль: «Что ж ты не просил: Господи помоги научиться, — когда время было?»

Еще Ендрек поразился отсутствию у себя страха. Будто не он уворачивался от наседающего врага, а кто-то другой, чужой и безразличный образованному студиозусу.

Из всей науки, вдалбливаемой в его голову и руки в лагере под Берестянкой, Ендрек твердо помнил одно — отбивая удар, нужно держать саблю острием вниз, иначе вражеский клинок может соскользнуть и поранить руку. А тогда все, конец.

Взмах, взмах... Удар!

Еще удар.

Еще!

Пан Вожик куражился, стараясь достать парня по лицу — в щеку, в висок, в подбородок. Играл он клинком мастерски, и ни у кого не осталось ни тени сомнения — будь носатый Цециль трезвым, валяться неуклюжему студиозусу порубленному, как капуста для борща. То есть в мелкую соломку.

«И не запыхается же! Будто не горелку с утра дудлил, а отдыхал и отсыпался...»

Ендрек вдруг с ужасом подумал, что будет, если он споткнется и упадет. Чего-чего, а конских кругляшей везде навалом. Не приведи Господи наступить на один такой!

Вожик ударил, целя в лоб. Парень отмахнулся, неуклюже исполнив высокую кварту. Тут же последовал укол в локоть, и Ендрек почувствовал, как рукав напитывается кровью.

«Все, конец, жилу перебил! — почему-то хладнокровно подумал медикус. — Жгут бы. И перебинтовать плотно, а я тут...»

Нога ощутила что-то мягкое и скользкое. Хотя... почему — что-то? Навоз, он и в Руттердахе, и в Батятичах навозом остается. Ендрек покачнулся, а пан Цециль в это время, обозначив тычок концом сабли в скулу противника, выполнил ловкий финт и полоснул студиозуса по груди.

— Дрын мне... — охнул сзади Хватан.

Ендрека спас, как ни крамольно это звучит, конский кругляш. Стараясь не упасть, он отшатнулся в сторону, и лезвие вместо того, чтобы разрубить грудину и ребра, лишь прочертило косую полосу от левого подреберья к правой ключице.

От острой боли в глазах потемнело. Парень зажмурился, ойкнул жалобно, дернулся и поразился громкому «А-а-а!!!» толпы. А когда открыл глаза, увидел, что его сабля торчит из живота пана Цециля. В аккурат на два пальца выше пупка.

Носатый пан недоуменно рассматривал холодную полосу стали и кровавые пузыри, изобильно обрамляющие узкий разрез на рубахе. Видно, боли он в первый миг не почувствовал. Огляделся, как бы испрашивая поддержки у шляхтичей, окружающих место поединка. А потом ноги его подогнулись и пан Вожик медленно осел назад.

— Сделал! Дрын мне в коленку!!!

Не понимая, что делает, Ендрек выдернул клинок из раны, развернулся...

— Так ему, псу бело-голубому! — выкрикнул шляхтич с бородавкой на скуле и, сорвав с головы шапку, подкинул ее вверх.

— Ай да парень! Качать его! — подхватил Климаш, искоса подобострастно поглядывая на пана Войцека. — Качать победителя!

«Совсем сдурели?» — хотел сказать Ендрек, но тут скалящиеся, орущие лица поплыли у него перед глазами, колени задрожали, и не подхвати его под руки Хватан и Юржик, парень повалился бы рядом с поверженным противником.

Очнулся Ендрек, лежа на спине под раскидистым ясенем. Сквозь просветы в листве виднелось пронзительно голубое небо и мелкие крестики ласточек в вышине.

— Во! Глаза открыл, дрын мне в коленку! — обрадовался Хватан и тут же напустился: — Кто тебя учил так саблей махать? Прялку тебе в руки, а не саблю! Дал на финте себя подловить...

— Т-тихо, охолонь, — прервал его натиск пан Шпара.

— На тебя бы я поглядел. Супротив самого Вожика! — прибавил пан Юржик, обматывающий ребра Ендрека его же рубашкой, разодранной на длинные полосы.

— А рука? — слабым голосом поинтересовался Ендрек.

— Не боись, студиозус, замотали! — В подтверждение своих слов Хватан прихлопнул ладонью по повязке, туго стягивающей локоть парня.

— А жгут?

— Какой жгут? — удивленно вскинул бровь Юржик. — А, жгут! Вот ведь медикус нашелся на нашу голову. Понос тебе лечить, а не нас учить раны штопать. Понял?

— Н-не нужен т-там жгут, — пояснил Войцек. — Царапина г-глубокая.

— Нет, но каков, а! Вожика уделал! — Юржик завязал повязку узелком, склонив голову, полюбовался на работу.

— Я его... — Ендрек не решился произнести слово «убил».

— Т-ты ж хотел научиться у-убивать?