АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
— Ну, тех, кто был до тебя, устраивала лампочка. Наоборот, радовались — электричество, епить-мать, цивилизация, прям как в прежние времена. И тех, кто приходил после, — тоже.
— А мне захотелось осветить тебя именно свечами…
Их было пять тогда — аккуратных белых столбиков на потемневшей фигурной бронзе. Пять свечей, пять узких желтых конусов-язычков пламени, разогнавших сумрак по углам комнатушки. Нехитрый ужин из пары яблок и бананов, мороженое. «Ты, Виль, словно с пальмы свалился, да еще по дороге все ананасы на ней башкой пересчитал, — разбавленная вишневая наливка в хрустальных бокалах. Давай не будем торопиться, у нас ведь целая ночь впереди…»
— И как? Ты был удовлетворен… увиденным?
— Более чем. И — не только увиденным. А ты?
— Мне тоже понравилось… понравилась моя новая подушка.
«А сейчас я скажу глупость», — подумал он.
— Маш… мне действительно было хорошо с тобой. Честно.
— Мне тоже… честно… А та подставка для свечей, — после короткой паузы добавила она, — потом долго в моей комнате стояла. Я, когда на нее смотрела, тебя вспоминала… в некоторые моменты. Смешно, да?
— Почему же смешно…
— А по-моему, — так очень даже смешно.
В этой комнате канделябра не было. Лунный свет неторопливо лился сквозь окно, и в его лучах тело девушки казалось молочно-белым. Даже чуть более белым, чем две жемчужные капли. Зато чулки по контрасту выглядели сотканными словно бы из самой тьмы.
Чулки она снять не успела. Или — не захотела.
Она сидела, как обычно, согнув левую ногу и упершись подбородком в колено, — дама полусвета… точнее сейчас не скажешь, потому что холодным лучам была доступна лишь половина, справа же девушка будто растворялась в темноте. И на миг Швейцарцу вдруг почудилось, что эта чернота движется, как живая, наползает, пытаясь захлестнуть… Скорее всего, Маша в этот момент просто чуть повернулась или даже просто вздохнула, но для него этот миг был до краев наполнен жутью, и теперь, когда наваждение сгинуло, Швейцарец ясно чувствовал, как растекается по сосудам адреналин.
— Маша…
— Не зови меня так. Я же просила.
— Извини. Но Марианной мне совсем непривычно.
— А почему ты не можешь звать меня как раньше, малышкой? Я ведь твоя малышка — так же, как и ты — моя подушка. Или ты все забыл?
— Не забыл, — глухо проронил Швейцарец. — Просто… просто мне кажется, что малышка — это не очень подходящее сейчас слово.
— А я думаю, самое то… Подушка!
Она договаривала, уже вскочив — быстро и упруго, словно пластинка булата. Шаг, второй… его рукам хрупкое тело показалось невесомым, но пружины древней кровати отреагировали на их акробатический этюд протестующим скрипом.
— Подушка, Подушка, Подушка. Любимый Подушка.
— Малыш…
Она прильнула к нему и замерла — уютная мягкость, теплая и ласковая волна лунного света.
…а обоев на дальней стене не имелось, да и с подходящей для них ровной поверхностью дело было не так, чтобы очень, но зато каждое бревно покрыто причудливой резьбой и не в привычном грубоватом завитушно-посконном стиле, нет, четкие рисунки ассоциировались скорее с японскими или китайскими гравюрами. Странно даже, что не тематические, раз уж взялись вырезать, могли б и сюнга13 какое-нибудь… А вообще — кому-то, похоже, очень сильно было нечего делать, не без ехидства подумал Швейцарец и сразу же одернул себя — человек создал Красоту, а ты сразу… сюнга. Каждое бревно, сверху вниз и на всю длину — нет, просто на заказ так не работают, это вырезал одержимый. В хорошем смысле данного слова — одержимый желанием поделиться с окружающим миром, дать остальным слепцам увидеть хотя бы частицу света…
Если на том свете и вправду нет ни рая, ни ада, то хотя бы кущи завести стоит — для таких вот людей.
Впрочем, для котлов со смолой тоже имеется немало подходящих кандидатур.
— Осторожно, сережка…
— Прости. Больно?
— Есть немножко. Я ведь давно не надевала, а сейчас вставила, а кончики ухов…
— Мочки.
— … а кончики ухов взяли да припухли, — упрямо договорила она и жалобно-протяжно шепнула: — Но-оеть.
— Так сними.
— Не, не хочу. Привыкать буду. Тебе-то хоть они понравились?
— Очень.
— А почему не сказал?
— Ты не спрашивала.
— Ох, Подушка-Подушка… из тебя ну каждое малюсенькое словечко клещами тянуть приходится. Ты будто улитка: вымолвил полсловечка и сразу шасть обратно в раковину.
— Мне и в самом деле понравились твои новые серьги, — маленькая ладонь осторожно скользнула по его плечу, и Швейцарец накрыл ее своей. — Жемчуг тебе к лицу. В следующий раз непременно привезу тебе ожерелье… или нет, еще лучше — два месяца назад я в Новохабаровске платье видел, с жемчужными пуговицами. Хочешь?
— Конечно, хочу. А какое оно, это платье? Расскажи, а?
Швейцарец замялся. Во-первых, столь неосторожно упомянутое им платье являло собой, по его же собственным гипотезам, не совсем платье, а лишь верхнюю половину чего-то большего. По крайней мере, иного варианта, объясняющего символичность длины юбчонки, кроме как тот, что эта… гхм, не очень широкая лента должна быть скрыта под настоящей юбкой, он придумать не сумел. Во-вторых, Швейцарцу сейчас меньше всего хотелось бы объяснять Маше, при каких именно обстоятельствах он это платье видел.
Хотя, если вдуматься, ничего такого уж… да он и сейчас, если уж на то пошло, никому и ничем не обязан!
— Белое. На узеньких бретельках.
— Шелковое?
— Нет.
— А какое?
— Не знаю, — признался он. — Я так и не понял, из чего оно сшито. Но смотрится красиво.
— Ой, хочу-хочу-хочу.
— Значит, получишь.
Он сказал это и вдруг ощутил во рту горечь, словно выпил полную чашку любимого хвойного отвара Старика. «Ведь ты врешь! — зло рявкнул кто-то в глубине черепной коробки. — Брешешь, как пес, а зачем? Ведь ты уже все для себя решил и знаешь ответ, так для чего и кому это нужно? Неужели глаза у правды страшнее дюжины автоматных стволов — в них-то ты заглядывал не в пример спокойнее! А сейчас…»
«…сейчас, — торопливо возразил Швейцарец этому невидимому, — вот именно, сейчас. Я скажу, обязательно скажу, никуда мне не деться, не уйти… но пока есть время, я не хочу разрушать этот хрупкий уютный мирок, наше с ней зыбкое… да, пожалуй, это даже можно назвать и счастьем. Странноватое такое счастье, понимаю — но где нам с ней взять другое?»
А она лежала, обняв, прижавшись к нему всем телом, — просто удивительно, как много мужчины способна заставить соприкоснуться с собой такая маленькая, казалось бы, по виду, девчушка. Малышка.
Уснуть бы так вот с ней… да нельзя!
— Малыш.
— Да, — сонно отозвалась она.
— Я… — он осекся, почувствовав, как тонкие пальчики выскользнули из-под его ладони и едва ощутимыми касаниями прочертили дорожку по животу… и ниже.
Нет!
Швейцарец зажмурился. Представил — живо, ярко, в деталях, — как ложится в руку холодная тяжесть «210-т го», с четким щелчком фиксируется курок, а указательный привычно устроился на изгибе спуска… … и резко сел.
— Ой, ты чего? Я больно сделала, да?
— Нет, все в порядке, — быстро сказал Швейцарец. — То есть не совсем… но ты здесь ни при чем.
— А что при чем?
— Я. Малыш… так сложилось… что на некоторое время мне надо будет исчезнуть.
Она поняла не сразу. Секунды две ушло на осознание — и державшего Машу за руку Швейцарца словно током ударило от ее дрожи… в миг, когда это понимание, наконец, пришло.
— Из-за нее?
— Нет. Точнее, — поправился он, — опять не совсем. Она связана с этим, но причина вовсе не в ней.
Кажется, она не поверила.
— И еще. Малыш… там, внизу, Полина сказала, что…
— Ухи повыдергаю, — глухо произнесла Маша. — И ноги. И любимую фарфоровую вазу разобью.
— Я, наверное, был слепцом, раз ничего не замечал.
— Да что ты мог заметить, — голос девушки дрожал, но когда Швейцарец попытался обнять ее, сильный толчок в грудь едва не сбросил его с кровати. — Извини. Я не хотела… так сильно.
— Малыш…
— Что ты мог заметить, — повторила она. — Когда ничего не было. Да и быть не могло, верно? Это я, дура, навоображала бог знает чего…
— Могло быть.
Этого говорить не следовало, ни в коем случае, но сказать иначе Швейцарец не мог.
— Где же могло? Ну…
— Носок.
— Что?
— У тебя в руках мой носок, — медленно произнес Швейцарец. — Положи его, пожалуйста, а я сейчас от простыни лоскут оторву.
— Постой, не на…
— Поздно.
— Я ведь и не плачу даже, — прошептала она, забирая лоскут. — Почти.
А затем уткнулась Швейцарцу в плечо и разрыдалась.
— Малыш, ну что же ты… Маша. Машенька.
— Ы-ы-ы-ы-ы-ы…
— Малыш.
Наверное, это длилось не очень долго. Пять-десять минут… одну-две вечности, в конце которых пушистый комочек под его руками шевельнулся и хрипло прошептал:
— Все… пусти. Дальше я сама.
Ему все же пришлось отрывать еще один лоскут — тот, первый, она не успела донести до глаз, вцепилась зубами, и в итоге он теперь больше напоминал не платок, а изрешеченное осколками и пулями боевое знамя.
— У нас и в самом деле могло быть, — сказал Швейцарец, заработав в ответ непонимающий взгляд двух красных, припухших и очень мокрых глаз.
— Перед тем как начать плакать, ты сказала, что у нас ничего не могло быть, — пояснил он. — Но это — не так.
— Так, Подушечка, так…
«И откуда у женщин берется этот устало-снисходительный тон, — удивленно подумал Швейцарец. — Только что выплакала на него добрых полведра соленой воды и вдруг начинает говорить с интонациями мамы, в сороковой раз объясняющей ребенку, почему трава зеленая. Не понимаю».
— Почему?
— Потому что, Подушечка, я тебе никакая не пара. Как ты сам говорил? Реально? Реально, Подушечка, я — б*** дешевая, абнакновенная…
— А я, — спокойно произнес Швейцарец, — убивец с большой дороги. И чем же мы не пара?
— Не говори так!
— А ты не начинай! — повысил голос Швейцарец. — Не смей, поняла?!
— Хорошо, — покорно кивнула девушка и тут же тихонько добавила: — Но правду-то не спрячешь… Подушечка.
— Какую правду?
— Правду о том, кто я.
— Уж точно не та, кем пытаешься назваться, — усмехнулся Швейцарец. — И не вздумай повторять это при Полине.
— Думаешь, Поля оскорбится за честь заведения? Ну, она может… хорошо, Подушечка, я — не дешевая б***, я — дорогая, высокооплачиваемая шлюха. Устроит?
— Подходящая пара для…
— Нет!
Бьет — значит, любит, вспомнил он, осторожно перехватывая маленькие кулачки. Любит. Любит. Любит.
— Ты не такой! — яростно шептала она. — Зачем наговариваешь? Ты хороший, ласковый… добрый.
Только вот детей непослушных мной отчего-то пугают, хотел пошутить Швейцарец, но вовремя сообразил — бесполезно! Она сейчас не поймет, не воспримет никаких доводов, ведь по-настоящему любимому человеку женщина может простить почти все, а иной раз даже и просто все! Ему приходилось сталкиваться с этим, не один раз — но в те разы он был по другую сторону прицела.
— Маша…
— Размечталась, — всхлипнув, она вновь уткнулась носиком в его плечо. — Дура. Навыдумывала… как уедем отсюда далеко-далеко, на край земли, подальше от прошлого. И там начнем жить заново!
— Маш, — хрипло прошептал Швейцарец. — Малыш. Ну как бы это… если тут и впрямь кто кому не паpa, так это я для тебя. Подумай — ты ведь у меня умная, знаю — какой из меня… муж? Стрелять умею, а в остальном… посмотри сама. И потом, кто возьмется сказать, что со мной будет завтра.
— Я возьмусь, — Маша отодвинулась от него, глянула внимательно, словно и впрямь стараясь высмотреть отпечаток будущих событий. «И тень лежала на его челе», — моментально припомнилось Швейцарцу. Ну и глупости же.
Она всматривалась долго. Минуту, а то и больше, и лишь затем, слабо улыбнувшись, кивнула.
— С тобой все будет хорошо, — уверенно сказала она. — Точно. Иначе и быть не может, ты ведь — лучший.
— Ты тоже.
— По этой самой, — Маша мотнула головой в угол кровати, — части?
— Нет. Просто лучшая. И, — с горячностью добавил он, — Малыш, поверь, пожалуйста: мне действительно жаль, что у нас не сложилось того, что могло сложиться!
Он попытался обнять ее, но девушка вывернулась и, отодвинувшись, уселась по-турецки, смешно сдвинув брови — задумалась.
— Можно тебя попросить?
— Да, конечно.
— Если ты не врешь и тебе в самом деле на крохотную, маленькую-малюсенькую капелюсечку жаль… жаль того, что не сложилось у нас… полюби ее! Не меня — так ее! Пусть хоть кто-то будет с тобой счастлив… и пусть будешь счастлив ты сам!
— Ты про ту девушку, что я привел? — ошеломленно переспросил Швейцарец.
— Конечно.
— Малыш… я, разумеется, позабочусь о ней, раз уж вытащил. Но… почему?
— Я же разговаривала с ней. Все правильно — ей выпало куда больше моего… теперь и удача ей повинна улыбнуться пошире. Должна же быть на свете ну хоть какая-то справедливость?
— Да откуда она возьмется, эта справедливость?! — почти выкрикнул он.
— Она должна быть, — убежденно повторила Маша. — А иначе… как жить? Без надежды жить нельзя.
«Без надежды, без веры, без любви, — мысленно договорил Швейцарец. — Нельзя. Никак нельзя. А я живу. Пойти, что ли, застрелиться? Так ведь тоже нельзя».
Глава 10
Ядерный грибок висит-качается.
Под ногами плавится песок.
Жаль, что радиация кончается,
Я бы побалдел еще часок.
ШЕМЯКА
Это было просто… обидно — ведь они почти дошли до скелета. Почти. Лес кончился, резко, словно боясь подходить вплотную к черным, с провалившимися крышами остовам бывших домов. Не город, но уже пригород, зеленое бешенство жизни осталось за спиной, а они входили в царство смерти, первый круг порожденного звездой Полынь ада. Подошвы сапог с хрустом ломали серую, жесткую, словно щетина, траву, однако шорох мелкого дождя глушил этот хруст, за два десятка метров уже ничего слышно не было, а за пятьдесят и подавно не различить. И потому двое клановцев, вывернувшихся из-за полуобвалившейся стены навстречу им, явно не готовились к роли комитета по встрече.
Они увидели друг друга одновременно — только Айсман и те, кто был рядом с ним, шли по чужой, враждебной земле, и свой был лишь тот, кто рядом. Клановцам потребовалось несколько лишних мгновений на то, чтобы уверенно идентифицировать в них чужаков — меньше секунды, но в скоротечном ближнем бою именно такие мелочи пудовой тяжестью ложатся на чашу весов, и стволы одних только начали подниматься, а другие уже коротко плюнули огнем и свинцом.
Когда они подошли, второй клановец был еще жив. Впрочем, задерживаться на этом свете он вовсе не планировал: розовая пена .вместе с кровью толчками выплескивалась из развороченной пулями груди в такт все более редким всхрипам.
— Не фига себе! — вырвалось у Айсмана. — Ну ты и дал…
Сергей был действительно крайне удивлен — он впервые лицезрел подобный эффект очереди «калаша»: два «обычных» входных отверстия и три дыры, в каждую из которых проходит кулак.
— Дал, — судя по тону, скуластый был еще более не в духе, чем обычно. — Выпрыгнули, млин, как черти из омута. Пришлось, млин, потратиться… а не для людишек были эти пули.
Он шагнул вперед, с ленцой, словно демонстрируя прием на учебном плацу, развернулся боком — под ботинком коротко хрустнуло, и клановец застыл, откинув голову назад и уставясь в низкое серое небо. Продолговатый цилиндр, который он все же успел вытянуть из гнезда на поясе, выпал из безвольных пальцев и, тихонько звякнув, откатился вбок.
— Сигналка?
— Она самая, родимая, — Айсман начал было наклоняться, но почти сразу же раздумал. — Дерни за веревочку, вылетит жар-птичка… и ее кто-нибудь да заметит… если этот кто-нибудь уже не расслышал пальбы.
«А как обидно-то получилось, — с досадой подумал он, — обидно и глупо. Причем, как обычно и бывает в таких вот случаях, жизненных коллизиях, как любит говорить Артемий Поспешай Медленно, — винить можно разве что себя. Расслабился. Решил, что раз прошли сквозь лес, все уже, считай, позади, а в скелете риск нарваться минимальный, ибо, логически рассуждая, чего клановцы могли забыть в давным-давно вдоль и поперек исхоженном скелете? Просто тоска берет, до чего обидно, не злость, а именно тоска — почти ведь дошли, и на тебе!»
— Что вы стали, как два столба?
Это был еще не визг — Анне удалось остаться в рамках своего любимого «командирского» голоса, но «на грани визга».
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 [ 16 ] 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
|
|