Чтение 16–й страницы книги ~Враги~

– А что, так заметно? – ухмыльнулся Алексей.

– Весь вибрируешь, – улыбнулся Колычев.

– Сложный день, – пожал плечами Алексей. – Ты знаешь, из Москвы прибыл Петерс. Они арестовали графа Этгардта и предлагают обменять его на Сергеева. Помнишь? Которого ты взял в бою под Лугой в девятнадцатом.

– Помню, – кивнул Колычев. – Так обменяй.

– Он очень опасен, – помотал головой Алексей.

– Не меняй, – произнес Колычев.

– Тогда они расстреляют Этгардта.

– Тогда поменяй. – Колычев смотрел на Алексея как на маленького ребенка, не способного решить простейшую задачу.

– Понимаешь, – нахмурился Алексей, – Сергеев обладает такой информацией, которая потенциально очень опасна для нас всех и может чрезвычайно усилить нашего врага.

– Ты знаешь, как поведет себя противник, получив эту информацию? – поинтересовался Колычев.

– Предполагаю, – отозвался Алексей.

– Ну, тогда ты усиливаешь себя, заранее направляя его на известный тебе путь, на котором можешь подготовить ему достойную встречу.

– Здесь все сложнее, – вздохнул Алексей.

– Скажи, если ты его отпустишь, это прямо приведет к чьей-то гибели?

– Вряд ли, – произнес Алексей.

– А если вы не пойдете на обмен, это будет означать гибель Этгардта? Тогда о чем ты думаешь?

– Большинство политиков тебя не поняли бы, – улыбнулся Алексей.

– Но ты, надеюсь, понимаешь.

– Понимаю. В душе я с тобой согласен. Но если рассуждать логически, это очень опасно. Все-таки есть политическая целесообразность.

– Когда разум говорит одно, а сердце – другое, нужно слушаться сердца, – произнес Колычев. – Так сказал Конфуций.

– Нравится мне у тебя, – улыбнулся Алексей. – Зал, покой, гармония. Сюда приходишь, как в другой мир попадаешь. И все-таки там, во внешнем мире, все по-другому, все жестче, и по твоим законам выжить невозможно.

– А ты пробовал? – Колычев поднял брови. – Мир таков, каким ты видишь его, и таков, каким ты делаешь его. Измени свое отношение, и многое поменяется.

– Ты думаешь, коммунисты изменятся?

– Нет, но ты будешь действовать иначе. Поймешь, откуда они появились и что надо делать, чтобы избежать негативных последствий их деятельности. Расстрелами и тюрьмами ты ни одну политическую или социальную проблему не решишь. Нужно изменять то, что порождает ее, иначе ты лишь оттянешь момент своего поражения.

– Но ты же знаешь: мы делаем все, чтобы обеспечить заработок и социальную стабильность, – обиженно проговорил Алексей. – Да и твой центр создан не только для подготовки диверсантов, но и для того, чтобы дать молодежи возможность реализовать себя, отвлечь ее от всяких экстремистских увлечений.

– Вот поэтому я и ношу погоны подполковника вашей госбезопасности, – улыбнулся Колычев. – Но мы же с тобой говорили, что в политических играх я не участвую. Дело моей жизни – развитие школы борьбы. Ты попросил, чтобы я готовил армейских и полицейских офицеров. Я согласился. Но цели у нас разные. У тебя – борьба с твоими врагами, у меня – мой путь. Просто в данный момент мы нужны друг другу, поэтому сотрудничаем.

– Да, нужны, – кивнул Алексей. – Только ты не все говоришь. Ты очень красиво рассуждаешь о том, что у тебя нет врагов, что ты борешься только с собственными пороками, но ведь преподаешь свою технику далеко не всем желающим. Я давно заметил, что ты не допускаешь спортивных тренеров на мастерские тренировки, а проводишь с ними индивидуальные, по очень усеченной программе. А так, как со мной, ты занимаешься еще только с пятью. Ты боишься, что эта техника станет известна врагам?

– Я же говорил, у меня нет врагов, – отрицательно покачал головой Колычев. – Я оберегаю этих людей от них самих.

– Поясни, – попросил Алексей.

– В человеке три составляющие, – произнес Колычев, – физическая, психическая и ментальная. Все они должны быть развиты если не в равной степени, то хотя бы пропорционально. Если будет доминировать разум, получится этакий монстр, подчиняющий всю свою жизнь своим виртуозно разработанным схемам. Мало того что в конце концов мир отторгнет его и отомстит за нарушение своих законов, ведь все они не подвластны даже очень развитому рассудку, это еще и опасно для психического здоровья. Развитая психика при неразвитых ментальных и физических составляющих превращает человека в юродивого. А физически сильный человек, не развивающий психику и разум, очень легко может стать и психическим, и моральным уродом. Если ты думаешь, что я таких типажей не видел, то глубоко ошибаешься. К приходу любого вида силы надо быть готовым, иначе она не усилит, а разрушит, станет не слугой, а господином и убийцей личности. Видишь, искусство борьбы усиливает человека физически, многократно. Но если к обретению этой силы не будут подготовлены разум и психика, получится, что я искалечил людей, а не усилил их. Я никогда не делал секрета из своих знаний. Я просто оберегаю от этих знаний тех, кто к ним не готов.

– Значит, я готов? – улыбнулся Алексей.

– Да, – кивнул Колычев. – У тебя очень развитый интеллект. Психически ты уже решил проблемы обладания силой. Мне было интересно наблюдать, как ты борешься с тем, что ты называл ощущением зверя. Но сейчас у тебя другая проблема. Ты слеп.

– Что ты имеешь в виду? – склонил голову набок Алексей.

– Не офтальмологию, конечно, – усмехнулся Колычев. – Ты не воспринимаешь мир адекватно. Ты ослеплен своей враждой к тем, кого считаешь врагами, и своим желанием построить то государство, которое создал в своей голове. Возможно, это и хорошая идея, но от этого мир для тебя стал черно-белым, искаженным. Ты видишь только врага или друга, союзника или противника. Можешь не сомневаться, что твое видение неадекватно. Ненависть, желания всегда искажают восприятие.

– И что это означает? – нахмурился Алексей.

– Только то, что, как слепой, ты можешь пойти не туда, – пояснил Колычев.

– Ты как буддист, проповедуешь отказ от желаний.

– Отчего же? Можешь оставить их при себе и получать удовольствие от их удовлетворения. Главное, чтобы они не мешали твоему восприятию.

– И что же ты предлагаешь делать?

– Только успокоиться, больше ничего.

– Так просто?

– Не просто. Пока ты сидишь на пятках в зале, спокойствие сохранить легко. А вот когда на тебя со штыком наперевес бежит вражеский солдат, ты всегда спокоен? А надо. Особенно тебе. Ты политик, критические ситуации случаются в твоей жизни очень часто.

– Ты знаешь, как это сделать?

– Работай, – пожал плечами Колычев. – Я лишь показал тебе направление движения. Пройти этот путь каждый должен сам.

– Умеешь ты огорошить, Сергей, – проворчал Алексей.

– А ты думал, все так просто? – рассмеялся Колычев. – Может, для кого-то быть в двадцать шесть лет генералом, вхожим к президенту, – вершина. Может, для кого-то меткость в стрельбе и непобедимость в рукопашном бою – совершенство. С моей точки зрения, ты в начале пути.

– Вот как? Куда же ведет этот путь?

– Ну, видишь ли, все эти высокие посты, слава непобедимых бойцов – это все один плоский мир. Ты передвигаешься по оси координат – положение в обществе, деньги, удовлетворение физических желаний. Это плоскость, на которой ты занимаешь то или иное положение, но есть еще третья система отсчета, которая делает мир объемным. Это мир духа. Людей, умеющих видеть духовную сторону жизни, на Востоке называют просветленными.

– Получается четвертое измерение, – удивленно поднял брови Алексей.

– Значит, четвертое, суть не в том, – улыбнулся Колычев. – Если ты не развиваешься духовно, то сколь бы высоко ни стоял в обществе и сколько бы денег ни имел, просветленный человек будет смотреть на тебя как на муравья. Собственно, думаю, твой мичман Костин именно поэтому не интересовался общением с генералами-адмиралами, а ценил того индейца. Он просто видел положение этих людей в четырехмерном мире. И некоторые ему казались мелкими именно в этом, четвертом, измерении.

– А некоторые считали его мелким в трех других, – произнес Алексей.

– А это его сильно волновало? – улыбнулся Колычев. – Каждый сам определяет для себя приоритеты, и никто не может осуждать другого за его выбор. Костин сделал свой выбор и прошел по выбранной им дороге до конца. Не думаю, что его волновало мнение о нем людей, живущих ради власти и денег.

– Отчего же он тратил столько времени на меня? – поднял брови Алексей.

– Наверное, видел, что ты можешь развиваться, – пожал плечами Колычев. – Ладно, хватит болтать. Я весь этот разговор затеял, чтобы привести тебя в состояние, необходимое для тренировки. А насчет Сергеева не переживай – то, что должно случиться, случится обязательно. Думаю, я съезжу с тобой на обмен, чтобы ты не сорвался. Вообще, тебе надо поработать над состоянием покоя, иначе допустишь ошибку в самый ответственный момент. Ты парень крепкий, но бывают ситуации, когда и такие не выдерживают. Об этом еще поговорим. Сейчас давай поработаем над защитой от атаки ножом.

* * *

Четыре шага поперек, семь вдоль – это вся его камера. Железная кровать, умывальник, параша. Раз в день полуторачасовая прогулка в крытом решеткой дворике восемь шагов на пятнадцать. Два раза в неделю – душ. Газеты запрещены. Радио запрещено. Письма, кроме поздравительных открыток, запрещены. Никакой информации. Спасибо Дмитрию Андреевичу и одному неизвестному доброхоту за передачи с едой, сигаретами и теплыми вещами. Содержание очень приличное. Не сравнить с царскими тюрьмами.

Это “Кресты”. Как и в его Петербурге, тюрьма расположена на правом берегу Невы, но значительно выше по течению. Первый год его держали в замке гроссмейстера, но потом перевели сюда. По указу президента замок был превращен в музей, а заключенные распределены по разным тюрьмам. Павлу достались “Кресты”. Перевозили его в глухом фургоне, и увидеть город он не смог. Вот уже скоро три года, как его взгляд неизменно упирается в стены – серые, красные, белые, каменные, кирпичные, оштукатуренные. На нем опостылевшая полосатая тюремная роба. Заключенному можно знать текущую дату, заключенному можно пользоваться книгами из тюремной библиотеки – философского, научного характера и беллетристикой, но только выпущенными до первого июля четырнадцатого года. “Капитал” Маркса он знает теперь почти наизусть. Но никакой периодики. Так можно сойти с ума.

Сегодня первое мая тысяча девятьсот двадцать второго года. Полчаса назад закончился завтрак. Через час поведут на прогулку. Через пять дней ему, Павлу Сергееву, исполнится двадцать шесть лет. Санин обязательно пришлет поздравительную открытку. Так Павлу сидеть еще двадцать два года, два месяца и десять дней. Можно сойти с ума.

Можно сойти с ума не потому, что он не знает, что происходит за этими толстыми стенами. Можно сойти с ума потому, что он знает, что должно произойти, но никак не может это изменить.

В голове две картины, два образа. Первый – страшный, кровавый. В сорок первом Гитлер нападет на СССР. Без сомнения, его поддержит Северороссия. Это существенно осложнит положение на фронте и увеличит жертвы. Но, без сомнения, СССР выдержит. Здесь, в Северороссии, установится социалистический режим. Может, она войдет в состав СССР в качестве одной из республик, может, отдельным социалистическим государством, не важно. Важно, что социализм расширит свое пространство. А что потом? Потом хрущевская измена, предательство Горбачева. Крушение социалистической системы. Крах надежд. Этого допустить нельзя.

Нельзя допустить, чтобы этот проклятый буржуазный строй продолжал существовать. Раньше для Павла это была лишь теория, но теперь... Он помнит трупы своих соратников, он помнит лицо несчастной изнасилованной Инги. Он будет мстить... Нет, не только мстить. Он будет драться за тот мир, где больше не останется войн и насилия. И он уничтожит всех, кто встанет у него на пути. Когда-то в нем была любовь. Ее убили. Он знает, кто убил, он не простит. Он приложит все силы, чтобы отомстить. Но он не допустит старых ошибок. Он все рассчитает, спланирует, он все сделает, чтобы мир пошел по второму пути.

Он уже видит, как краснознаменные полки и дивизии первыми идут в наступление и сметают Гитлера и буржуазные режимы Северороссии, Румынии, Венгрии, Болгарии, Югославии. Уже к концу сорок первого Красная армия выходит к Ла-Маншу и Бискайскому заливу, штурмует Испанию. Северороссия? Мы сомнем ее. И все счета будут закрыты, долги оплачены. Алексей для него уже не личный враг, а лишь часть огромной системы, сдерживающей развитие человечества. Алексей – часть мира лжи и насилия. Павел ненавидит его как часть этого мира. Алексей стал обычным белым офицером.. Придется признать, что как друг Алексей больше не существует. Теперь есть только классовый враг – Алексей Татищев, которого надо уничтожить. Павел ненавидит силу, которая свела их в том бою, проклинает себя за то поражение... Но как дорого оно стоило ему! Он отплатит. Его борьба со старым миром – уже не просто борьба идеологий, теперь это личное.

К сорок третьему году в Европе только Великобритания останется буржуазной. Но падение британского империализма – это лишь вопрос времени. Первый удар по британскому льву будет нанесен на юге. Красная армия перевалит через горы Афганистана и подарит свободу народам Индии. Индусы, безусловно, поддержат нас в борьбе против колонизаторов. Потом будут опрокинуты японские войска. Социалистический Китай, социалистическая Япония. Какой восторг, какая перспектива! Народное восстание в Индокитае закончит дело, и вот вся Евразия – коммунистическая. После этого взять Австралию – дело техники. Потом – долгое противостояние с США. Перепрыгнуть океан – это не шутка. Но насколько будет проще, если ни в Европе, ни в Азии не останется буржуазных режимов. Конечно, можно будет опереться на национально-освободительное движение народов Латинской Америки. И тогда свершится! Социализм победит по всему миру. Тогда можно будет отложить винтовку и взять... А что взять? Весь смысл его жизни в борьбе. Он ничего другого не умеет, кроме как воевать и вести подпольную работу, а это по определению не будет нужно после полной победы социализма. Ему будет уже за пятьдесят. Но разве это возраст для борца за счастье человечества? Ничего, он найдет, или ему найдут, применение. В обществе тотальной справедливости ненужных, потерянных людей не бывает. Тогда начнется настоящая жизнь, в которой...

Но в пятьдесят третьем году умрет товарищ Сталин и начнется вакханалия разоблачений. Этого допустить нельзя. Что делать? Все просто. Надо поддержать товарища Берию. Он разоблачит антипартийный заговор Хрущева, и тогда страна пойдет дальше сталинским курсом. Ведь Берия – верный соратник Сталина, за что и был... будет убит предателями.

Две возможности, два разных пути. Крушение социализма нужно предотвратить любой ценой. Человечество должно пойти другой дорогой. Он знает какой. Павел видит тысячу возможностей добиться полной и окончательной победы социализма во всем мире... Но откуда у него это противное чувство, что судьба готовит ему новую ловушку? Почему одна мысль не дает покоя: “Если видишь два диаметрально противоположных пути, события обязательно пойдут по третьему, неожиданному, не похожему ни на один из них”?

До него донесся лязг открываемого глазка, потом скрежет отпираемого засова. Что-то рано сегодня”, – машинально подумал Павел.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла широкая фигура тюремщика.

– Сергеев, – гаркнул он, – на выход, с вещами.

Быстро собрав вещи и завернув их в одеяло, Павел вышел в коридор, встал лицом к стене, дождался, пока стражник запрет дверь, и пошел в указанном им направлении, вдоль ряда железных дверей.

“Перевод в другую камеру или тюрьму?” – недоуменно размышлял он. Длинными переходами его провели в административный корпус, в один из кабинетов, где с заключенными обычно работали следователи. Там за письменным столом сидел Алексей в гражданском костюме в тонкую полоску, белой рубашке, при галстуке и в начищенных до блеска туфлях. Стражник вышел из кабинета и запер дверь.

– Ну, здравствуй, – усмехнулся Алексей. – Рад видеть тебя... в таком виде.

– Здравствуй, – буркнул Павел. – Надеюсь увидеть тебя в таком же.

– Возможно, увидишь,– произнес Алексей, – но не сейчас.

– Зачем звал? – процедил Павел.

Алексей поднялся, взял со стола лист бумаги и прочитал:

– Павел Сергеев согласно постановлению Верховного Суда Северороссии, на основании ходатайства господина президента, вы будете обменены на арестованного в РСФСР гражданина Северороссии графа Этгардта. С этого момента вам запрещается появляться на территории Северороссии. В случае попытки незаконного проникновения на ее территорию или осуществления деятельности, направленной на подрыв государственных устоев Северороссии, вы будете осуждены на основании уголовного уложения Республики Северороссии, а оставшийся вам по состоянию на первое мая тысяча девятьсот двадцать второго года срок будет добавлен к вашему новому сроку тюремного заключения.

Он посмотрел на Павла. Тот приосанился:

– Я вернусь сюда на танке.

– Как удачно, что мы недавно приняли решение о расширении производства противотанковых пушек. – Алексей положил лист на стол перед Павлом и вышел.

* * *

Через час Павла, вымывшегося в душе, переодетого в костюм, белую рубашку, галстук, лакированные туфли и шляпу, два стражника вывели в тюремный двор. Поверх сковывающих его запястья наручников был наброшен плащ, так что со стороны могло показаться, что человек просто несет верхнюю одежду.

Во дворе стояли два автомобиля. У того, что побольше, ждали Алексей и... Павел не без труда узнал майора Колычева, взявшего его в плен в том бою. Колычев, как и Алексей, был в гражданском. Около второго автомобиля курили четверо мужчин в темных костюмах. По их внушительному виду и по тому, как оттопыривались пиджаки с левой стороны, Павел сразу понял, что это охранники.

– Что-то вы все не в форме? – спросил Павел, подходя к Алексею.

– Так ведь мир на дворе, – ответил Алексей, распахивая перед ним заднюю дверцу автомобиля, – в моде цивильное.

– Что за машина? – поинтересовался Павел, опускаясь на удобное кожаное сиденье.

– “Руссо-балт”, – пояснил Алексей, опускаясь рядом, – производится в Петербурге.

– Я смотрю, движение у вас все же правостороннее*?

– Да, – кивнул Алексей. – Я настоял.

– Молодец, тем проще будет объединять с СССР, – улыбнулся Павел.

Алексей промолчал. Колычев, махнув рукой стражникам у ворот, быстро сел на переднее пассажирское сиденье, водитель запустил двигатель. Повернувшись назад, Павел увидел, что охранники бросают папиросы и усаживаются во второй автомобиль.

* Сейчас уже мало кто помнит, что до 1917 года дорожное движение в России было левосторонним и правила ориентировались на Англию. Большевики сделали движение правосторонним, поскольку большая часть техники к ним в начале 20-х поступала из Германии.

– Приличный эскорт, – улыбнулся он.

– Ты до сих пор был политзаключенным номер один, – ответил, отвернувшись к окну, Алексей.

– А Зигмунд? – удивился Павел.

– Выехал в Германию в день отречения, – произнес Алексей. – С ним эмигрировали многие из тех, кто поддерживал его. Но большинство немцев остались. Сейчас четверть граждан Северороссии – этнические немцы.

Кортеж подъехал к тяжелым тюремным воротам. Вырулив на набережную и свернув направо, к городу, машины начали набирать скорость.

– Что еще происходит в мире? – осведомился Павел.

– Да, в общем, ничего неожиданного, – пожал плечами Алексей. – В РСФСР подавлены выступления Антонова и другие крестьянские восстания, вводится нэп, но экономическое положение ужасное. Их показатели среднедушевого дохода и валового производства ниже наших раз в двенадцать. Мы уже почти три года проводим экономическую реформу и живем в условиях мира. Как и должно было быть, коммунисты получили от поляков по зубам в двадцатом. Мы подсобили Пилсудскому, подведя части к границе и понервировав Ленина. Да, у меня для тебя сюрприз. Белая армия в Крыму сумела удержаться. Там сейчас провозглашена Российская республика, наследница Российской империи. Президентом Врангель, а главнокомандующий вооруженными силами – Слащев. Был там небольшой военный переворот в сентябре двадцатого.

– Твоя работа? – спросил Павел. Алексей кивнул.

– Наверное с вами они целуются-милуются, – процедил Павел.

– Напротив, – отрицательно покачал головой Алексей, – не признают нас. Как и Финляндию, Эстонию, Латвию и Литву. Польшу со скрипом признали в двадцатом, когда они одновременно воевали с Советами. Да и здесь без давления Парижа не обошлось. Политический режим в Крыму весьма жесткий. Впрочем, и Врангелю со Слащеным пришлось отойти от тотального экономического регулирования. Сейчас там приличный экономический рост.

– Их не стали добивать? – удивился Павел.

– Крым – естественная крепость, а Слащев – толковый военный, – пояснил Алексей. – Это даже Врангель признал после Перекопского и Керченского сражений и простил ему неподчинение. Советы просто не имеют военных и экономических возможностей. Скоро сам в этом убедишься. Крестьянские восстания и бунты в некоторых воинских частях заставили коммунистов в двадцать первом опасаться десанта из Крыма. А уж о том, чтобы штурмовать его, и речи быть не могло. А потом экономика РСФСР практически рухнула. Слава богу, и у Врангеля хватило политической воли заняться внутренними проблемами, а не начинать новый поход на Москву. Политик он замечательный, хоть в этом его роль положительна. Ну, РСФСР, как водится, никто не признает. Нас признали фактически все. Польша вообще наш основной союзник. В общем, Северороссия уверенно встала на путь правового государства. Через три недели выборы президента. Абсолютно демократические. Это я к тому, что в Москве кричат про реакционный диктаторский режим Оладьина.

В машине воцарилось молчание. Наконец Павел произнес:

– Ты не знаешь, как Инга?

– Замужем, – буркнул Алексей, – за одним инженером. Тот все удивляется, как удачно складывается его карьера на государственных оборонных заводах.

– Ты ее... – Павел запнулся, не зная, как закончить фразу.

– Нет. – Алексей отвернулся к окну. – Я ее не видел с того дня и, полагаю, не увижу никогда. Просто есть долги, которые если не вернуть вообще, то надо хоть как-то уменьшить.

Павел тоже отвернулся к окну. Автомобиль свернул на мост. Павел обратил внимание, что движение в городе очень интенсивное. Ломовые телеги явно начали уступать место фырчащим и непрестанно гудящим автомобилям. Он заметил роту солдат, во главе с офицером, марширующих через мост. Мундиры были совершенно иные, чем в период гражданской войны, – более темные; на головах вместо привычных фуражек сидели конфедератки с низкой тульей. Винтовки были автоматические, уже знакомые Павлу, системы Федорова. Сапоги блестели на майском солнце.

– Я смотрю, вы поменяли форму, – проговорил Павел.

– И содержание тоже, – ответил Алексей. – Действующая армия небольшая, с профессиональным ядром, вооружена по последнему слову техники. Созданы бронетанковые части и усилена авиация. Сикорский* работает в Петербурге. Есть очень хорошие мобилизационные планы, и все мужское население республики получает военные специальности и проходит сборы. Я знаю, вы еще придете сюда. У нас есть чем вас встретить.

– Не надейся нас остановить, – процедил Павел.

Алексей повернулся к окну.

* Талантливый русский авиаконструктор, эмигрировал в 1918 г. и работал в США. Прославился созданием первого в мире вертолета.

– Мы уже сказали друг другу все, – произнес он. – Мы уже сталкивали бригады и полки в нашем споре. Если тебе не жалко людей, можешь продолжать. Но я бы предпочел мирное сосуществование. Живи, как знаешь, и не мешай жить другим, как они хотят.

– Вот потому, что мы отказались от военного противостояния, мы и проиграли там. – Павел мотнул головой назад. – Мирное сосуществование, а тем временем – идеологическая война.

– Конечно, – ухмыльнулся Алексей, снова поворачиваясь к собеседнику. – Только не надо говорить, что вы не вели пропаганду. Да и в экономике тоже сил немало приложили. Но в мирной жизни у вас шансов нет, может, оттого вы так агрессивны. Воинская часть хороша на фронте и очень плоха для ведения мирного хозяйства. А ваш социализм – это один большой военный лагерь. Так что, если хочешь жить мирно, я тебе могу посоветовать, как лучше обустроить страну, и даже помочь. Если хочешь воевать, я тебе не советчик.

– Я буду воевать, пока вы не сдохнете, – жестко произнес Павел.

– Воюй, только побыстрее. Я же сказал, победить экономически у вас шансов нет. Впрочем, если вы проиграли идеологическую войну, значит, и идеологически были слабее. Тебе же не приходит в голову обвинять подполковника Колычева в подлоге и жульничестве? Он победил тебя в честном штыковом бою. Колычев был сильнее. Признай поражение и здесь. Не будем об этом, все уже и вправду сказано. Если захочешь есть, скажи, путь у нас долгий. Наручники на время еды я сниму.

– Уже подполковник, – процедил Павел, – быстро.

Он заметил, что автомобиль проезжает мимо указателя направления на Новгород.

– Ничего, – проворчал Павел, – я займусь и штыковым, и рукопашной, как занялся стрельбой после нашей встречи в сентябре семнадцатого. Я смогу победить тебя и с оружием, и без оружия, и в поединке на ковре, и в баталии, где столкнутся многочисленные современные армии. Мы с тобой враги до скончания дней.

Алексей промолчал, отвернувшись к Колычеву. Тот ответил спокойным взглядом.

* * *

Солнце уже клонилось к горизонту, когда, выглянув из-за спины водителя, Павел увидел впереди пограничный шлагбаум. Сердце учащенно забилось. Вот она, долгожданная свобода. Около трех часов, включая короткую остановку для заправки и обеда, они ехали от Петербурга до Новгорода по гладкому прямому шоссе. За Новгородом дорога стала хуже, но все-таки оставалась очень приличной, даже с точки зрения россиянина конца двадцатого века. Павел заметил, что за три года многое изменилось. Улучшились дороги, появились заправочные станции, люди стали одеваться значительно лучше. Он подумал, что его ждет измотанная гражданской войной и разоренная страна. Но все же это была его страна, земля его мечты, и сердце наполнилось радостью.

Машины выкатились на небольшую заасфальтированную площадку перед шлагбаумом. Справа стояла будка, в которой дежурил солдат в новой североросской форме и с автоматической винтовкой. Его конфедератка имела зеленый верх. Слева выстроилось отделение таких же солдат.

Алексей распахнул дверцу, выпрыгнул из машины и знаком предложил Павлу последовать за ним. Асфальт обрывался сразу за шлагбаумом, дальше шла грунтовая дорога. Метрах в ста от шлагбаума около нее стоял зелено-красный пограничный столб с гербом Северороссии, метров через пять стоял другой, неокрашенный, столб с гербом РСФСР, а еще дальше виднелся второй шлагбаум, за которым, с винтовкой с примкнутым штыком за плечами, ходил солдат в старой русской пехотной форме, но без погон.

– Не приехали еще, – буркнул Колычев, тоже выходя из машины. – Закуриваем?

Он достал из кармана пачку “Честерфилда”, сунул себе в рот сигарету и протянул другую Павлу. Перекинув плащ на локоть, Павел взял ее и прикурил от спички, зажженной подполковником.

– А ты? – кивнул он Алексею.

– Не курю. – Тот отошел к будке и принялся рассматривать советскую сторону.

Охранники, приехавшие во второй машине, снова курили, перебрасываясь какими-то шутками. Так прошло около получаса. Внезапно на советской стороне послышался какой-то шум. Около десятка кавалеристов при шашках и карабинах подъехали к шлагбауму, спешились, привязали коней к коновязи, затем построились. Тут же из-за поворота выехала большая открытая машина.

Колычев махнул рукой, и немедленно отделение североросских пограничников отгородило его, Алексея и Павла от границы, полностью закрыв ему видимость. Кинув недокуренную сигарету на асфальт, подполковник кивнул охранникам и направился к пограничному шлагбауму.

Охранники подошли к Павлу. Один достал из кармана ключ и снял наручники. Второй, очевидно старший в группе, произнес:

– Господин Сергеев, сейчас вас выведут на государственную границу для обмена. Вам надлежит беспрекословно выполнять все наши приказания. При попытке бежать мы немедленно откроем огонь на поражение.

Один из охранников отошел в сторону, следя за происходящим на границе. Наконец он махнул рукой, и только что говоривший охранник и его помощник, снявший наручники с Павла, подхватили его под руки и повели вокруг строя пограничников. Когда они подошли к шлагбауму, выскочивший из будки солдат поднял его. Павел бросил последний взгляд на неподвижно стоящего у обочины Алексея. Тот отвернулся. И в этот момент Павел понял, кто был тот второй доброхот, приносивший для него в тюрьму передачи. Он хотел что-то сказать, но охранники грубо потянули его, заставив идти.

У североросского пограничного столба стоял Колычев, а напротив него, у советского столба, стоял человек в гимнастерке, перепоясанной широким ремнем, в галифе и сапогах. С советской стороны к границе, так же под руки, два чекиста вели худощавого высокого человека в темном костюме, белой рубашке, но без галстука и в лакированных туфлях.

Сто метров от шлагбаума до столба показались Павлу бесконечно долгим путешествием, но вот он уже рядом с Колычевым. Подполковник знаком велел остановиться. Чекисты с человеком в штатском продвигались медленней, но наконец и они вышли к своему столбу. Колычев внимательно посмотрел в лицо человеку, которого доставили для обмена чекисты, потом кивнул стоящим напротив него военным.

– Идите спокойно, не бегите, – произнес старший охранник, подталкивая Павла вперед.

Тот сделал два шага, остановился, затем снова пошел вперед. Через два метра он разминулся с графом Этгардтом, бросив на него холодный взгляд, и, уже не в силах сдерживаться, ускорил шаг.

Спустя несколько секунд двое чекистов, те, что вели графа, встали плечом к плечу за спиной Павла, заграждая от возможного выстрела, а третий, крепко пожав руку, произнес:

– С освобождением, товарищ Сергеев. Идемте скорее, здесь небезопасно.