слухи, наверняка и до вас они дошли, - что мы якобы прямо-таки охотимся за
молодыми талантами и сулим им немалые деньги, если они незамедлительно
возьмутся за работу. Я могу тебя заверить, что это ложь. Нам нет
необходимости кого-либо подкупать. Когда ты увидишь Елену, ты поймешь, что
из-за такой женщины могла вспыхнуть сто одна война. И ты сам, без
подсказки и подкупа, засядешь за работу - женская красота вызывает не
только войны. Я прав?
драгоценная чужеземная ткань портьеры, и в зал вошла Елена.
над ней власти. Можно было согласиться с Эттеем и многими другими, что
из-за этой женщины способна вспыхнуть сто одна война. Можно было с легким
сердцем верить, что много лет назад эти серые спартанские глаза,
вызывавшие сладкую тоску, бросили народ на народ. Можно... но существовала
еще холодная, мрачная война и летящие из прошлого стрелы.
нерассуждающим и страстным. Месяцем ранее он неизбежно растворился бы в
этих глазах и стал их вечным рабом, но сейчас он был человеком, начавшим
познавать жестокую сложность жизни и намеренным прошагать этот путь до
конца. Он стоял и смотрел, как идет ему навстречу Елена Прекрасная. Елена
Троянская.
было представить мужские ладони на этих плечах, а ее, покорную, в чьих-то
нетерпеливых объятиях.
и улыбнулась - ослепительно, так, словно дарила весь мир, открывала все
тайны и тут же забирала назад абсолютно все. "Ее даже невозможно сравнить
со статуей", - подумал Майон. Тут что-то другое. Она шагала, улыбалась,
поднимала глаза - и каждое движение, вздох, шевеление губ были словно
продуманы за неделю до этой встречи и тщательно отрепетированы перед не
умеющим удивляться зеркалом. Все было заученное, отшлифованное и оттого
словно бы неживое. Роза из мрамора. Радуга из разноцветного стекла.
"Значит, вот так, - смятенно подумал Майон. - Мы почему-то уверены, что
красота - это обязательно и ум, и доброта, и другие высокие чувства. А
ничего этого нет. Одна лишь красота, лежащая где-то за пределами образцов,
отрешенная от всего на свете, никому не обязанная, никому ничего не
дающая. И не вызывающая оттого даже примитивного желания. Кому захочется
коснуться губами мраморной розы, как бы она ни ласкала глаз?"
красоты могла вспыхнуть Троянская война.
разгоралось недоумение - она явно считала, что у безмолвного восхищения
должны быть свои пределы. Но Майон никак не мог подобрать слова, да и о
чем следовало говорить? Никого уже не вернешь и ничего не изменишь.
Троянской войне? - спросила Елена чуточку лениво - ответ, конечно же, она
знала наперед, и, судя по довольной улыбке, привычно присчитала очередного
раба к сонму предшествовавших. Майон осознал, что труды по созданию
напыщенного батально-любовного полотна были бы оплачены аккуратно и щедро,
с привычной скукой изощренных ласк.
она задумалась, не сразу вспомнила.
великую войну? Странно, я только сейчас подумала, что не помню лица, цвета
глаз. Но разве дело в каком-то Парисе?
хмурого неба..." Сколько же она искалечила судеб - равнодушно, походя,
невзначай, и тех людей, сквозь жизнь которых мимолетно прошла случайной
непогодой, и тех, кого отправила в Аид эта война, где расчетливую подлость
и примитивную корысть маскировали заботами о спасении чести красивой
куклы.
за которым неминуемо должна была последовать злость, хотя, разумеется,
Елена вряд ли поняла бы причины его внезапного ухода.
окончательно прощаясь еще с одной сказкой, умершей на пути из юности в
зрелость. Он понимал, что иначе нельзя, что сказки делятся на исчезнувшие
однажды бесповоротно и спутников до смертного часа. Но все равно было
горько.
нет? Пора бы...
на лица, на стол, на девственно чистый лист бумаги, - на этот раз Гилл
решил обойтись без Пандарея и записывать сам, но записывать-то как раз
было нечего.
ты от меня хочешь. Не понимаю, почему меня схватили посреди ночи,
перевернули все в доме. Ты уверен, что царь Тезей одобрит такие выходки?
рукопись Архилоха?
сложены на коленях, не шелохнутся. Он сохранял полнейшую бесстрастность,
лишь глаза смеялись - впрочем, не слишком явно. Он был как панцирь, от
которого бессильно отскакивали любые стрелы. И Гилл никак не мог понять,
на что этот мерзавец надеется, - рано или поздно улики отыщутся. Неужели -
поздно? Неужели они начнут уже этой ночью?
- На тебя возвели какой-то коварный поклеп, верно?
собеседнику в глаза. - А не кажется ли тебе, что ты просто-напросто
переиграл? Что ты недооцениваешь мой скромный умишко? Самый невозмутимый
человек на свете выйдет из себя, когда его посреди ночи стащат с
супружеского ложа, приволокут в подвал, обвинят в государственной измене -
особенно если это человек верный, честный и ни в чем не виноватый. Ты
должен был плюнуть мне в глаза, вспылить хотя бы для вида, разыгрывать
оскорбленного. А ты невозмутимо принял все как должное. Ты переиграл,
милый. Был уверен, что все концы спрятаны надежно и оттого не продумал,
как вести себя при аресте. Любой вор, когда его с поличным хватают на
рынке, в сто раз гениальнее играет оскорбленную невинность. Ну?
испуг, то растерянность хотя бы. Бесполезно.
передали мне убийцы. Более того, у тебя нет людей, которые способны
свидетельствовать, что именно эта пачка бумаги - рукопись Архилоха. Ну а
если так, из чего следует, что именно ее взяли у убитых и передали мне?
Вносили в мой дом? Кто докажет, что я ее вообще видел? Что я послал убитым
записку с твоей печатью? Хвала Тезею, у нас существуют писаные законы. Кто
рискнет пытать меня или судить на основании столь шатких обвинений? И ты
не рискнешь.
Гилл не мог идти против афинских законов и собственных принципов, на этих
законах основанных.
совести, стоящей на страже этих законов. Но ты должен понять - только боги
не оставляют никаких следов, не делают ошибок. А ты не бог. Рано или
поздно мы найдем улики или свидетелей.
не потому, что вы опоздали. Вы просто пытаетесь встать на пути горного
обвала. Сметет.
игрой в демократию Тезей надоел не только нам, но и Зевсу. Боги желают
видеть на земле лишь отражение заведенных на Олимпе порядков - безо всяких
выкрутасов вроде писаных законов.
задевало.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Нортон Андрэ
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Круз Андрей