- Извините, только не бросайте!
- Я не удовлетворен! - Грязев выставил капитана. на улицу еще дальше. - Вы
поступили подло, недостойно русского офицера. Вы - мелкий воришка!
- Эй, ты что? - заорал тот. - Из-за бабы!..
- Извинения?!
- Извини... Я подлец... - задыхаясь от ветра и ужаса, забормотал тот. -
Больше не повторится...
Александр Иванович бросил его на пол, закрыл двери тамбура и пошел в купе.
Удовлетворения не было, только чувство омерзения. Олеся таким же прыжком,
как в ресторане, бросилась к нему на шею:
- О, ты победил! Мне так нравится, когда дерутся мужчины!..
Он молча отцепил ее руки:
- Спите, сударыня! - и, скинув ботинки, лег на свою полку вниз лицом.
Глубокой ночью, когда в купе угомонились морские офицеры, она попыталась
помириться, гладила его остатки волос на затылке, осмелев, лезла горячей
рукой сначала под рубаху, потом в штаны. Саня оставался холодным и
бесчувственным. Он притворялся спящим, но уснул позже всех, когда передумал
все свои горькие мысли.
Видимо, утром, на трезвую голову, офицеры посовещались и, выбрав момент,
когда барышня куда-то отлучилась из купе, стали приносить извинения.
Вчерашний соперник успел привести себя в порядок, переоделся в чистую
рубашку и брюки. Только под глазами намечались синяки, характерные при
легком сотрясении мозга.
- Ладно, мужики, что с вас взять? - отмахнулся Саня. - Живите...
Целый день он провалялся на полке, изредка вглядываясь в сумрачную зиму за
примороженным окном. В обед Олеся попыталась еще раз найти контакт со
странным, по ее мнению, попутчиком, пригласила его в ресторан, но поскольку
Александр Иванович отказался, то пошла одна и на обратном пути прихватила
шампанского и закуски. Похоже, морские офицеры были на сильном финансовом
подсосе и удалились будто бы в ресторан, оставив их наедине до самого
вечера. Олеся попросила Грязева откупорить шампанское, налила в два
стакана.
- Не осуждайте пьяную женщину, - вдруг заговорила она совершенно иным,
обессиленным голосом. - Вы вьетесь вокруг меня, как вороны, вы хотите
расклевать меня и бросить останки... А кто из мужчин может понять женское
одиночество среди людей? Дорожные приключения - какая прелесть: сошли
каждый на своей станции, и все забылось, все улетело вместе с поездом. Нет
ни мук, ни долгой памяти, ни обязанностей. Вы стремитесь завоевать женщину,
стучите каблуками, устраиваете поединки. А во имя чего? Ах, если бы во имя
любви! Я бы сама стучала перед вами каблучками, сама бы плясала от
радости!.. АН нет. Только бы наклеваться, насытиться и улететь. Как устала
я видеть блудливый огонь в ваших глазах, как соскучилась по огню любви. А
когда нет его, я сама становлюсь блудливой кошкой. Вы клевать меня, я -
царапать. Клевать - царапать... От вас ведь тоже потом останутся одни
косточки!
- Простите меня, - Грязев поцеловал ее маленькую вялую руку.
- И вы простите, - проронила она.
До самого вечера они просидели друг перед другом молча, глядя то на
пузырящееся в бутылке шампанское, то в окно с разводьями изморози. В купе
сунулись было офицеры, однако Олеся вдруг зашипела на них:
- Пошли вон, мерзавцы!
Те мгновенно исчезли и появились лишь глубокой ночью, прокрались на
цыпочках, неслышно улеглись на свои нижние полки и как бы растворились в
темном купе.
Наутро за окном началась весна, и чем ближе поезд подходил к океану, тем
становилось теплее и как бы просторнее. В самом Владивостоке уже не было
снега, и в Золотом Роге бродили белые суда. Офицеры вышли из вагона и
исчезли по-английски, не прощаясь, а Олеся вдруг подала Грязеву руку:
- Давайте познакомимся. Меня зовут Татьяна.
- Где же Олеся?
- Осталась в поезде... Мне хочется показать, где я живу. Вы можете поехать
со мной? Меня встречает машина. Вас потом отвезут, куда скажете.
Услужливый водитель приземистой японской машины усадил их на заднее сиденье
и помчал куда-то за город, в объезд бухты Золотой Рог. Через час они
въехали в какой-то поселок, вытянувшийся вдоль океана.
- Колхоз имени Чапаева, - голосом гида сказала она и указала на длинный,
барачного типа старый деревянный дом. - А это мое жилище.
Жизнь в поселке показалась Грязеву убогой, какой-то обветренной, источенной
нищетой и мерзостью запустения. На оттаявших, воняющих рыбой помойках
бродили грязные чайки, облезлые собаки; на солнышке возле палисадников с
забурелой травой сидели старухи в зимних одеждах. Двое пьяных мужиков
что-то везли, впрягшись в автомобильный прицеп. Олеся-Татьяна еще в поезде
переоделась в дорогой белый плащ, легкие перламутровые босоножки на
высочайшем каблуке и теперь выглядела среди этой угасающей жизни белой
нахохлившейся чайкой. Не заходя в свой дом, она повела Грязева к берегу
шипящего океана. Как-то она умудрялась не споткнуться, ступая по крупному
галечнику, не зябнуть на ветру и не моргая смотреть на яркое солнце.
- Вот здесь я и живу, - проговорила она, остановившись у кромки
накатывающих волн. Вода шипела, словно разлившееся шампанское...
Потом они долго брели вдоль прибойной полосы, и Грязев собирал раковины,
сначала брал все подряд, но чем дальше шел, тем больше их становилось. Он
выбрасывал одни, поднимал другие, однако находил более красивые и снова
бросал, поднимал и, наконец, отчаялся, поскольку весь берег оказался
засыпанным раковинами, каждая из которых могла украсить любую коллекцию.
- Все, не смею больше задерживать, - сказала Татьяна. - Счастливого пути.
Прощайте.
Он посмотрел на вьющиеся по ветру ее волосы, дотронулся рукой и сдержался,
не выказал шипящего прилива чувств.
- Прощайте. И не оборачиваясь, напрямую пошел к машине. Открывая дверцу, не
удержался, глянул из-под руки: Татьяна стояла к нему спиной, смотрела в
океанскую даль... А казалось, будто провожает его взглядом. Всю обратную
дорогу этот ее образ стоял перед глазами, и отчего-то становилось зябко и
неуютно в излишне цивилизованной машине. Лишь когда въехали во Владивосток,
призрак постепенно растворился, рассеялся в движении людских потоков на
пешеходных переходах. Грязев пытался вспомнить ее лицо и не мог. И жалел,
что не взял с берега ни одной раковины...
Город давным-давно окружил и поглотил пригородный поселок, не сохранив ни
единого старого дома. Осталось только имя, которым теперь назывался новый
"спальный" микрорайон. Александр Иванович прошел его вдоль и поперек,
заглянул в каждый сквер, на каждый пустырь - ни единого следа. Спросил
нескольких прохожих, попытал бабушек у подъездов - население было новым,
недавним, и никто не помнил ни старую каменную школу, ни клуб, ни церковные
развалины и кладбище возле них. Он понял, что и здесь искать так же
бесполезно, как искать самую красивую раковину на берегу океана.
Поздно вечером он поехал на вокзал и по дороге только вспомнил, что у него
почти нет денег, что вряд ли хватит на ближайшую электричку до станции
Угловая. Смущенный и возбужденный этим обстоятельством, Грязев побродил
возле касс, попытался войти в зал ожидания, однако был остановлен у
вертушки - требовали проездной билет. Когда он вернулся в просторный
кассовый холл с цепочками длинных очередей и сел на чемодан под щит с
расписанием движения поездов, ноги сами начали выстукивать ритм,
напоминающий бой барабанов в ожидании казни. Это помогало быстрее
размышлять. Пол в холле был плиточный, звонкий, женские каблучки цокали по
нему со звуками поцелуев...
Александр Иванович снял зимние сапоги, достал из чемодана туфли на тонкой,
но твердой коже, переобулся и сбросил куртку. Публика была уже почти
готова: десятка полтора пассажиров стояли перед расписанием, образовав
Афанасьев Роман
Русанов Владислав
Володихин Дмитрий
Майер Стефани
Сапковский Анджей
Афанасьев Роман