Чтение 16–й страницы книги ~Петля~

месте.
- Подходите, подходите, Жилкин, - говорю я. - И садитесь. Разговор у нас с
вами будет серьезный.
- А вот это уж ни к чему, я так скажу, уважаемый, - трудно, с натугой
рокочет Жилкин, не двигаясь с места. - Никаких разговоров, очень прошу.
Я даже не ожидал, что у такого тщедушного человечка окажется такой густой
и могучий бас.
- Все-таки поговорить нам придется, - весело возражаю я. - Откровенно
поговорить, Жилкин, по душам.
- Душа у меня сейчас разговору не приемлет, - Жилкин решительно крутит
кудлатой головой. - Не в себе она.
- А что же ваша душа приемлет? - невольно усмехаюсь я.
- Ей бы сейчас, извиняюсь, соснуть. Вот это да. Это как раз что ей нужно,
горемычной.
И он для убедительности блаженно прикрывает глаза.
- Ничего не выйдет, Жилкин, - уже строго говорю я. - Садитесь, и будем
говорить.
Он безнадежно вздыхает и, колеблющейся походкой приблизившись к моему
столу, осторожно опускается на самый кончик стула, двумя руками при этом
почему-то придерживая стул.
Я строго смотрю на него, и Жилкин виновато отводит глаза, словно заранее
совестясь предстоящего разговора.
Я все так же строго спрашиваю:
- В доме семнадцать, напротив вашей конторы, бываете? Правда, он не вашего
ЖЭКа.
- Чего?.. - непонимающе спрашивает Жилкин и растерянно смотрит на меня.
Он не ожидает такого вопроса, он считает, конечно, что разговор начнется и
будет вестись вокруг вещи, которую у него отобрали. Я и рассчитываю сейчас
именно на внезапность и еще на некоторую затуманенность, что ли, в его
голове.
- Так да или нет? - требовательно спрашиваю я. - Бываете вы в доме
семнадцать или нет? Отвечайте, Жилкин.
- Ну, а чего же... я всюду, значит, бываю... Чего ж... запрещено, что
ли?.. Я человек необходимый... Зовут, я и иду...
- У кого же вы там бывали, например?
- Да нешто я помню? Их тыща небось, а я один. Кто позовет. Засор там или,
допустим, смеситель поменять, потек, значит. Да мало ли... Своего-то
слесаря не дозовутся. А я всегда людям помочь готов. Натура у меня сильно
отзывчивая. А их Васька...
- Их Васька, наверное, по вашим домам ходит, - насмешливо говорю я. - Там
он тоже отзывчивый.
Жилкин в ответ задумчиво пожимает плечами.
- А кто его, Ваську-то, знает? Может, и ходит. Поди его попробуй проверь.
Он тебе проверит.
- Ну хорошо. Значит, в доме семнадцать вы во многих квартирах бывали, так,
что ли?
- Ясное дело, во многих. Всюду течет, всюду, как есть, засоряется.
Хозяйство наше такое, система, значит. За ней глаз нужон, я скажу, а это
деньги стоит для правительства. Ну, и...
Я, однако, прерываю его государственные размышления.
- Вы Полину Ивановну, старушку из четвертой квартиры, помните, наверное? -
спрашиваю я таким тоном, словно она-то его помнит прекрасно, хотя про себя
я сейчас досадую, что не догадался спросить Полину Ивановну о Жилкине.
- А всюду их сколько хошь, старушек этих, - небрежно машет рукой Жилкин. -
Как днем пойдешь, одни они так и лезут. Нешто всех упомнишь? Как вы
сказали, звать-то? Полина Ивановна? Гм...
Жилкин хмурится и сосредоточенно смотрит в потолок, всем видом своим давая
понять, как он добросовестно пытается вспомнить это имя.
- Ну да, Полина Ивановна, - подтверждаю я. - С первого этажа. Маленькая
такая, припоминаете?
- Вроде бы... - неуверенно произносит наконец Жилкин. - Чтой-то такое,
значит, мерещится. У меня, откровенности ради говоря, все сейчас маленько
в тумане. Соснуть бы не мешало. - Он зыркает черными глазками в мою
сторону и неожиданно предлагает: - Может, я пойду, а? После обеда я у вас
как штык буду. Свеженький. Я ведь завсегда так. Меня до обеда лучше не
трогай.
- Так у нас дело не пойдет, Жилкин, - говорю я. - Быстрее отвечайте на
вопросы, а там, может быть, и соснуть удастся. Полину Ивановну из
четвертой квартиры в доме напротив помните или нет?
- Ну, помню, помню, - сварливо отвечает Жилкин. - Холера старая. За каждый
гривенник торгуется. А у самой кажинный день засор. Спокою от нее нет.
- А еще кто там живет, в той квартире?
- Да живут... - вздыхает Жилкин. - Только завсегда они, значит, на работе.
А так, конечно, живут. Чего им...
- И ни разу вы с ними не встречались?
- Ну, почему же это так - ни разу? - как будто даже обижается Жилкин. -
Одной там даже заграничный замок врезал. Только ей мало показалось.
- Это как понимать? - спрашиваю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не
улыбнуться.
- А вот так и понимать. Велела, значит, еще висячий повесить. То есть,
значит, петли под него врезать. Ну, и за все, понимаешь, дыней
расплатилась. "Ты, говорит, ее продай. У тебя ее с руками схватают. Она не
наша, она, говорит, с Ташкента". Ну, я и снес. Верно, дали неплохо. На
две... этих... хватило. Извиняюсь, конечно.
Я догадываюсь, что речь идет о второй Вериной соседке, работающей на
железной дороге. Но на всякий случай спрашиваю:
- Где же она работает?
- А с бригадой поездной мотается туды-сюды, значит. Очень даже
самостоятельная баба... и!..
Жилкин неожиданно громко икает, все его тщедушное тело сотрясается, и он
чуть не сваливается с краешка стула. Взмахнув руками и вновь утвердившись
в этом зыбком положении, он сердито бурчит:
- Ух, берет. Определенно соснуть надо...
- Уже скоро, - подбадриваю я его. - Так вы говорите, самостоятельная она
женщина?
- А то! Другой раз спросила, продал я ту дыню али нет. Сколько дали. И,
значит, еще мне две сунула, на продажу, - довольно толково поясняет Жилкин
и с горечью заключает: - Моя б такая была, и-их... бонба, а не женщина, я
так скажу. Усе разорвать может.
При этом он энергично взмахивает руками и снова чуть не сваливается с
кончика стула, на котором только что с таким трудом утвердился. Я
сознательно не предлагаю ему сесть поудобнее, опасаясь, как бы он тут у
меня не уснул, а рискованное положение, которое он сам же избрал,
заставляет его не терять бдительности.
Мне кажется, что сам Жилкин непосредственно в преступлении не замешан, он,
скорей всего, не грабил комнату Веры и тем более не участвовал в убийстве.
Но где-то рядом с этими событиями он все-таки находится. Ведь принимает же
он всякие поручения. Вот о дынях он рассказал весьма охотно. Интересно, не
расскажет ли он так же охотно и о костюме, с которым его задержали, и о
тех, кто поручил ему этот костюм продать.
- Так, насчет дынь ясно, - говорю я и небрежно спрашиваю: - Ну, а костюм
за сколько велела продать?
- Чего?.. - словно не расслышав, переспрашивает Жилкин и, деликатно
прикрыв рот, снова икает, на этот раз, правда, не так болезненно. - Чего
говорите?..
Я все так же небрежно повторяю вопрос.
Жилкин скребет свалявшиеся темные волосы на затылке и неуверенно говорит:
- Вот уж... ей-богу... чтой-то запамятовал. Это уж со мной завсегда так.
Как с рельс сошел, все из головы вон.
- Как выпьете, так, значит, с рельс и сходите?
- Ну зачем? - обиженно рокочет Жилкин, отводя глаза в сторону. - От этого
дела я с рельс нипочем не сойду. А вот как, значит, меня из рынку вынули и
сюда, значит, на новые рельсы поставили... Так ведь?.. Ну, и колесики у
меня здесь, - он не очень твердо указывает корявым пальцем на лоб, -
того... в другую сторону, значит, завертелись. Вот ежели бы соснуть
дозволили...
- Дозволим, дозволим, - утешаю я его. - А пока напомню, что костюм тот вы
продавали за восемьдесят рублей. Сколько же себе оставить собирались?
- Я-то?..
- Да, вы.
- Ну, значит, что ж... я, значит...
Глаза у Жилкина неудержимо слипаются. Весь он клонится набок, но тут же
вздрагивает и испуганно хватается обеими руками за сиденье стула.
- Ух, берет, зараза... - уважительно рокочет Жилкин, снова утверждаясь на
краешке стула.
- Отвечайте, Жилкин, - строго говорю я, начиная уже терять терпение. - Чей
костюм вы продавали?
- А ничей! - с вызовом отвечает он, вздергивая вверх небритый подбородок.
- Свой. Велик мне, вот я...
- Да костюм-то женский.
- Женский?.. - озадаченно переспрашивает Жилкин. - Ну, тогда чего ж...
Другое дело, значит...
Я прошу принести костюм, показываю его Жилкину и снова терпеливо спрашиваю:
- Чей же это костюм, а? И кто велел вам его продать?
Жилкин задумчиво скребет затылок и наконец неуверенным тоном изрекает:
- Небось Сидор...
- Это кто такой?
- Сидор-то?
- Да, да, Сидор.
- Известное дело кто. Кум мой.