погоню, однако, как показалось хозяйке, без всякой охоты.
маленького бассейна, по углам которого застыли в пляске мраморные сатиры. У
одного из них оказалась отбита рука. Срубленная резцом кисть валялась на
мозаичном полу - крошечная кисть человека... или ребенка... кто бы мог подумать,
что ручка ребенка так похожа на ручку сатира, урода... Урода.... Марция
вздрогнула всем телом.
губы в улыбке, вошел худенький юноша с бесцветным лицом, несоразмерно длинными
руками и короткими ножками. На его уродливом теле пурпурная туника выглядела
почти насмешкою.
продолжала хмурить брови, а ноздри ее тонкого носа раздувались в ярости. - Один
подонок разозлил меня ужасно. Так что не обращай внимания, если я буду ругаться
вслух.
улыбку, и взяла его за руку, как ребенка, не замечая, что лицо юноши залилось
краской. - Я закончила твой бюст. Ты получился необыкновенно похож. Но при этом
такой красавчик. Первый красавчик в Риме, с Марсом в глазах!
повторять ее учитель.
выражение, сделала знак приготовиться. Цезарь замер, неотрывно глядя на
покрывало. Марция жестом фокусника сдернула ткань. И Цезарь увидел своего
двойника - его лоб и щеки отливали голубизной, как и положено отсвечивать
благородному афродисийскому мрамору. Бюст получился необыкновенно похож и в то
же время красив каким-то скрытым тайным благородством.
будто нехотя, принялся раскалываться надвое. Одна половина его осталась на
постаменте. А вторая рухнула к ногам Марции. Цезарь отскочил. Лицо его посерело
от страха, глаза бессмысленно выпучились. И тут за его спиной распахнулась
дверь. Цезарь с визгом забился в угол. На пороге стоял Котт. Он бросил короткий
взгляд на развалившийся бюст и сокрушенно покачал головой.
им в нерадивого прислужника. Но Котт ожидал вспышки гнева и вовремя скрылся за
дверью. Молоток ударился о дверь и выбил узорную решетку. Цезарь испуганно
вскрикнул, будто Марция метила в него.
учеников. В маленьких каморках без окон, освещавшихся лишь через двери, что
выходили в окруженный колоннадой двор, теперь при искусственном свете
располагались музейные экспонаты. Перегородки между комнатенками снесли, убрали
гладиаторские ложа, так что вокруг арены образовалась галерея, где были
выставлено старинное оружие, картины, изображавшие сражения гладиаторов и
травлю. На огромном полотне в золотой раме высились горы пронзенных стрелами
львов, леопардов, медведей, страусов, носорогов. И среди этой кровавой мешанины
деловито сновали люди, забрызганные кровью. Картина была написана столь
натурально, что у зрителей невольно подкатывала к горлу тошнота. Детей обычно не
водили к этой картине. Она висела здесь уже многие годы, трижды реставрируемая
(дважды меняли попорченный временем холст), немым укором прежним нравам, прежней
жестокости, беспощадности и равнодушию, когда за один день на арене могло быть
уничтожено несколько сотен животных. Именно после ее показа на большой осенней
выставке в Риме была запрещена травля зверей. Защитники животных расхаживали с
копьями в руках и скандировали: "Спасем наших братьев, носящих шкуры!" В тот год
вместо бестиариев, убивающих четвероногих тварей, на арену вышли
бестиарии-дрессировщики. Отныне тигры и львы прыгали через горящие кольца и
потешали публику прочими, почти человечьими хитростями. Их показывали в Колизее
в те дни, когда не было игр, или в перерывах между боями. Эти представления
назывались детскими. Удивительно, сколь гуманным стал мир за каких-нибудь
шестьсот лет. А между тем последние "смертельные" игры устраивались всего лишь
восемнадцать лет назад. Смотреть, как гибнут люди, почему-то не считалось
аморальным. Поединки прекратили по другой причине. Убийца одержал победу на
арене и вышел на свободу. После этого он вырезал целую семью. И тогда
"смертельные" игры наконец запретили. В одной из комнат музея этому событию
посвящен целый стенд. Чуть меньше, чем восстанию Спартака. Историки придали
истории фракийского гладиатора романтический ореол борца за свободу. Этот образ
так утвердился, так окаменел, что развенчать его уже не под силу никому.
Большой школы.
Палатином), к северу от Бычьего форума, сгорел и не был восстановлен.
кровь на арене всего лишь ради чьей-то прихоти, исполняя всегда одноединственное
желание - развлекать. Самое страстное, самое неодолимое желание. На учебной
арене навсегда застыли статуи двух гладиаторов - чернокожий ретиарий потрясал
своим трезубцем, а его противник ловко уворачивался от брошенной сети. В
украшенной пурпуром ложе расположились скульптуры императора и сенаторов,
явившихся поглядеть на тренировку бойцов. Желтый песок арены щедро полили
красной краской.
блиноподобное лицо. Скульптор придал ему сходство с императором Титом. Ну что ж,
так оно и должно быть. Флавии построили Колизей. Кому как не Титу, устроителю
стодневных игр, сидеть в этой ложе и вечно любоваться кровавой схваткой. Ведь он
смотрел сто дней, как люди выпускают кишки друг из друга.
вышли в сад, окружающий храм.
скульптуры известных гладиаторов. Некоторые одерживали по сотне побед.
Разумеется, уже в то время, когда приняли закон о применении только тупого
оружия. И о защитных доспехах. Вер смотрел на статуи и в который раз испытывал
одно и то же чувство: пусть ему нет равных на арене, все равно среди гладиаторов
он чужой.
больше гонщика или боксера. А случай со мной другого рода. Такое могло
приключиться где угодно, но убийца почему-то выбрал Колизей.
меньше бед. Вполовину, потом еще вполовину, потом еще и еще... Но беды почему-то
не убывали.
потом я стал уставать от чужих желаний. Так устал, что стало невмоготу.
после совершения убийства. Сколько бессердечных глупцов убивают первых
встречных, чтобы к ним слетел с высоты гений и открыл дверь в гладиаторскую
школу. Гении не являются, убийц казнят или отправляют на каторжные работы. Но
число безумцев год от года не иссякает. Арена манит. Платиновое сияние в вышине
мерещится слишком многим.
сделать, но чувствовал, что способен свернуть горы. Стоит выйти на арену, и он
пожелает нечто такое, что разом преобразит Рим. И что же? Он вышел на арену, он
побеждал, но тайна не открылась. Потом стал надеяться, что, исполняя чужие
желания, он приблизится к неведомой цели. Но ни к чему не приблизился. Чужие
желания бросали его, как волны, вверх-вниз, не позволяя сдвинуться с места.
Другие гладиаторы тоже сражались непонятно за что. Может, на потеху? Но такой
ответ не мог удовлетворить Вера, даже если он был правдой.
Гладиатору, который убивает, - вдвойне. Элий поднял голову и глянул на небо. Она
было чистое и удивительно плотное, непрозрачное. Не стекло, а бирюза.
Запечатанный вход. Небо - для богов, и они никого к себе не пускают.
бесконечно много. Будто я - родник, и кровь будет течь из меня бесконечно и
никогда не иссякнет. А потом все как будто провалилось. Рим, и я вместе с ним,-
Элий замолчал, по-прежнему глядя в небо.- А дальше не помню...
скалам, взбирался на вершины без страховки, используя лишь силу рук и цепкость
пальцев. Многие считали его поступок безумием, другие восхищались смелостью
Элия. Кое-кто пытался доказать, что это дешевый показной трюк. Но Элий относился
к подобным намекам равнодушно. Если он что и доказывал, то только самому себе:
меч Хлора не превратил его в калеку.
Максима Монстра - лицо его было так изуродовано, что он никогда не поднимал
забрала и ходил в металлическом шлеме даже на улице. И здесь, обронзовевший, он
тоже стоял в шлеме, за решеткой которого можно было угадать лишь пристально
смотрящие глаза, сделанные из цветного стекла.
сказал Вер, глядя в стеклянные глаза Максима.
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Зыков Виталий
Флинт Эрик
Жюль Верн
Каменистый Артем