разлагающейся навозной кучи, а сверху капала густая и сладкая, как мед,
жидкость, которой, видимо, и питались черепашки.
Забвения кончилось Лето, - подумал Артем. - Как только чрево
матери-черепахи прорвется и все это подросшее воинство двинется на поиски
своей привычной пищи, можно смело возвращаться обратно. Значит, над голой
сожженной землей уже прошли дожди, ветер неизвестно откуда принес семена
трав, из глубины почвы на поверхность пробились источники,
многострадальная степь зазеленела и двери Убежищ, успевшие заплавиться,
взрезаны изнутри. Вернусь ли я когда-нибудь в те края? Вряд ли. А впрочем
- кто знает. Ведь на Тропе нет ничего невозможного".
переход энергию. Все он теперь делал целеустремленно и расчетливо, как
хорошо налаженный механизм. Артем перевернулся на другой бок и в темноте
нащупал его ногу.
добился.
Белая муть стерла грань между землей и небом и, словно саваном, прикрыла
холмы серого праха. Вначале это встревожило Артема, решившего, что снег
скроет от глаз черепашьи гнезда, однако его беспокойство оказалось
напрасным - столбы пара, вздымавшиеся над сугробами, безошибочно указывали
их местонахождение.
неутомимо шагал впереди. Его глубокие следы на свежем снегу были окрашены
кровью, однако, казалось, он совсем не замечал этого, как не замечал
собачьего холода, пронизывающего ветра и летящего в лицо снега. Он
стремился к какой-то, только ему одному известной цели, и не было на свете
другой силы, кроме смерти, которая могла бы его остановить. На все
расспросы он отвечал неохотно и односложно, а на стоянках сразу засыпал,
едва успев утолить голод. Однако если Артем и Надежда начинали вдруг
отставать, он всякий раз с раздосадованным видом возвращался обратно. С
лапы мрызла он умудрился ободрать мышечные ткани вместе со шкурой и при
случае весьма ловко пользовался этой пилой-мотыгой.
направляет кто-то другой? - спросил однажды Артем.
теперь, скрыто присутствовала в нем с самого начала, а потом вдруг
проснулась... Недаром он стал совсем другим.
дальше.
ловушку?
не собираюсь, здесь оставаться не хочу. Надоели мне черепахи и мрызлы.
Быть может, в других краях нам повезет больше. - Горстью снега она вытерла
разгоряченное от ходьбы лицо.
всегда ее хрупкое тело. Получалось так, что во время коротких стоянок,
когда они, спасаясь от мороза и ветра, тесно прижимались друг к другу,
именно Надежда согревала его, а не наоборот.
прохладном ветерке завешивают в домах все окна и двери.
грязно, зато спокойно. А я люблю простор и свежий воздух.
необыкновенная дочка. Что ж, бывает и такое". Почему-то он вспомнил женщин
Страны Забвения - вялых, податливых, сонно-похотливых. Вспомнил их
неторопливые плавные движения, легкую склонность к мазохизму,
непоколебимую веру в предопределенность всего сущего, приверженность к
оседлой жизни, апатичный, неразвитый ум. В кого же тогда могла уродиться
эта отчаянная девчонка? В судью Марвина? Тоже вряд ли. Что она могла
унаследовать от такого отца - фатализм, косность, отвращение к жизни? А
может, она вовсе и не его дочь. В Стране Забвения это не такое уж редкое
событие. Но не спрашивать же об этом девчонку. Да она и сама, возможно, не
знает тайны своего рождения. Если только мать перед смертью не раскрыла ей
все свои секреты.
черепахи-матери. Совсем недавно это сделал за них голодный мрызл, следы
которого еще виднелись на снегу.
апокалиптический облик этих тварей. - Не нас ли он ищет?
угрожало, я бы это уже почувствовала. Скорее всего, он такой же бродяга,
как и мы.
вообще не существовало. Когда Артем впервые встретил его, он не был
способен ни на что, кроме простейших, почти рефлекторных действий - есть и
пить, спать и подчиняться приказам, бездумно (хотя и ловко) размахивать
клинком, скрести пятерней давно не мытую шевелюру и слюняво улыбаться.
Теперь же он твердо знал, куда идти и как спастись в этом суровом мире,
кого нужно бояться здесь и на кого не обращать внимания.
немного короче прежнего из-за постоянно увеличивающейся глубины снежного
покрова, когда Надежда сказала:
выросла. Да, - она помолчала, словно вслушиваясь во что-то. - Именно
стена.
опечалюсь, - беззаботно заметил Артем.
остаток пути она упорно молчала, что ей было вовсе не свойственно. Артем
отнес ее сдержанность и дурное настроение на счет усталости, становившейся
к концу перехода почти нестерпимой. Но когда все трое устроились на ночлег
в чреве очередной матери-черепахи, он почувствовал, что Надежда
лихорадочно дрожит - почти так же, как и перед схваткой с мрызлами.
не скажу тебе! Не спрашивай!
дышали друг другу почти в лицо. Внезапно горячие мягкие губы коснулись рта
Артема и застыли в таком положении. Это не был поцелуй. Надежда как бы
пыталась вдохнуть в себя его силу или что-то другое, что должно было
поддержать ее. Артем осторожно прижимал к себе ломкое, исхудалое тело, и
скоро губы медленно отодвинулись, а девчонка спокойно и ровно задышала.
всегда. Калека молча вышагивал впереди, словно таран пробивая тропу в
снегу, уже достигавшему его колен, как всегда, метрах в десяти за ним
следовал Артем, за плечо или пояс которого держалась Надежда, но, тем не
менее, что-то неуловимо изменилось в окружающем мире. Он все чаще без
всякой необходимости оборачивался назад и каждый раз встречал загадочный
взгляд девчонки. Только теперь он заметил, что глаза у нее не
блекло-зеленые, как у большинства женщин Страны Забвения, а
туманно-малахитовые, с карими точками вокруг зрачков.
раньше?"
волнением осознал, что с тех пор, как они встретились в доме судьи,
девчонка очень изменилась. Она заметно подросла, грудь ее округлилась, а с
лица исчезла детская припухлость.
к себе. Он точно помнил, что раньше ее макушка едва достигала его
подмышки, теперь же она легко касалась щекой его плеча.
седых волосков. - Раньше я думала, что причиной этому снег.
седина? Ведь идущему по Тропе не грозит старость. Так говорили мне те, кто
понимает в этом толк. Может, причиной тому невзгоды и лишения последних
лет, а вовсе не возраст?" Вслух же он сказал:
когда минует жаркое лето жизни, когда остывают страсти человеческие. Это
признак холодного сердца и ясного ума.
коснулась губами его лица.