кавалерийская дивизия в Можайском направлении блистательно выиграла бой со
страусовыми стаями, перерубив их всех и уничтожив громадные кладки
страусовых яиц. При этом дивизия понесла незначительные потери. Сообщалось
от правительства, что в случае, если гадов не удастся удержать в
200-верстной зоне от столицы, она будет эвакуирована в полном порядке.
Служащие и рабочие должны соблюдать полное спокойствие. Правительство
примет самые жестокие меры к тому, чтобы не допустить Смоленской истории,
в результате которой, благодаря смятению, вызванному неожиданным
нападением гремучих змей, появившихся в количестве нескольких тысяч, город
загорелся во всех местах, где бросили горящие печи и начали безнадежный
повальный исход. Сообщалось, что продовольствием Москва обеспечена по
меньшей мере на полгода и что совет при главнокомандующем принимает
срочные меры к бронировке квартир для того, чтобы вести бои с гадами на
самых улицах столицы, в случае, если красным армиям и аэропланам и
эскадрильям не удастся удержать нашествие пресмыкающихся.
собой и курил. Кроме него только два человека были в институте - Панкрат
и, - то и дело заливающаяся слезами, экономка Марья Степановна, бессонная
уже третью ночь, которую она проводила в кабинете профессора, ни за что не
желающего покинуть свой единственный оставшийся потухший ящик. Теперь
Марья Степановна приютилась на клеенчатом диване, в тени в углу и молчала
в скорбной думе, глядя, как чайник с чаем, предназначенным для профессора,
закипал на треножнике газовой горелки. Институт молчал, и все произошло
внезапно.
Степановна вскочила и взвизгнула. На улице замелькали огни фонарей и
отозвался голос Панкрата в вестибюле. Профессор плохо воспринял этот шум.
Он поднял на мгновение голову, пробормотал: "ишь как беснуются... что ж я
теперь поделаю". И вновь впал в оцепенение. Но оно было нарушено. Страшно
загремели кованные двери института, выходящие на Герцена, и все стены
затряслись. Затем лопнул сплошной зеркальный слой в соседнем кабинете.
Зазвенело и высыпалось стекло в кабинете профессора и серый булыжник
прыгнул в окно, развалил стеклянный стол. Лягушки шарахнулись в террариях
и подняли вопль. Заметалась, завизжала Марья Степановна, бросилась к
профессору, хватая его за руки и крича: - Убегайте, Владимир Ипатьич,
убегайте. - Тот поднялся с винтящегося стула, выпрямился и, сложив палец
крючком, ответил, причем глаза его на миг приобрели прежний остренький
блеск, напоминавший прежнего вдохновенного Персикова.
мечутся, как сумасшедшие... Ну а если вся Москва сошла с ума, то куда же я
уйду. И, пожалуйста, перестаньте кричать. Причем здесь я. Панкрат! -
Позвал он и нажал кнопку.
вообще никогда не любил. Но Панкрат ничего уже не мог поделать. Грохот
кончился тем, что двери института растворились и издалека донеслись
хлопушечки выстрелов, а потом весь каменный институт заполнился бегом,
выкриками, боем стекол. Марья Степановна вцепилась в рукав Персикова и
начала его тащить куда-то, но он отбился от нее, вытянулся во весь рост и,
как был в белом халате, вышел в коридор.
дверях, это спина военного с малиновым шевроном и звездой на левом рукаве.
Он отступал из двери, в которую напирала яростная толпа, спиной и стрелял
из револьвера. Потом он бросился бежать мимо Персикова крикнув ему:
Персикова, стоящего как белое изваяние, и исчез во тьме извилистых
коридоров в противоположном конце. Люди вылетели из дверей завывая:
выстрелил. Замелькали палки. Персиков немного отступил назад, прикрыл
дверь, ведущую в кабинет, где в ужасе, на полу на коленях стояла Марья
Степановна, распростер руки, как распятый, он не хотел пустить толпу и
закричал в раздражении:
нужно? - Завыл: - Вон отсюда! - и закончил фразу резким, всем знакомым
выкриком: - Панкрат, гони их вон.
истоптанный и рваный в клочья лежал недвижимо в вестибюле и новые и новые
толпы рвались мимо него, не обращая внимания на стрельбу милиции с улицы.
разорванной манишке, сбившейся на сторону, опередил других, дорвался до
Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову. Персиков качнулся,
стал падать на бок и последним его словом было:
камеру, где потух луч, разнесли в клочья, в клочья разнесли террарии,
перебив и истоптав обезумевших лягушек, раздробили стеклянные столы,
раздробили рефлекторы, а через час институт пылал, возле него валялись
трупы, оцепленные шеренгою вооруженных электрическими револьверами, и
пожарные автомобили, насасывая воду из кранов, лили струи во все окна, из
которых, гудя, длинно выбивалось пламя.
старожилов никогда еще не отмеченный, мороз. Он пришел и продержался двое
суток, достигнув 18 градусов. Остервеневшая Москва заперла все окна, все
двери. Только к концу третьих суток поняло население, что мороз спас
столицу и те безграничные пространства, которыми она владела и на которые
упала страшная беда 28-го года. Конная армия под Можайском, потерявшая три
четверти своего состава, начала изнемогать и газовые эскадрильи не могли
остановить движения мерзких пресмыкающихся, полукольцом заходивших с
запада, юго-запада и юга по направлению к Москве.
омерзительные стаи и в 20-х числах августа, когда мороз исчез, оставив
лишь сырость и мокроту, оставив влагу в воздухе, оставив побитую нежданным
холодом зелень на деревьях, биться больше было не с кем. Беда кончилась.
Леса, поля, необозримые болота были еще завалены разноцветными яйцами,
покрытыми порою странным, нездешним рисунком, который безвестно пропавший
Рокк принимал за грязюку, но эти яйца были совершенно безвредны. Они были
мертвы, зародыши в них были прикончены.
крокодилов и змей, вызванных к жизни таинственным, родившимся на улице
Герцена в гениальных глазах лучом, но они уже не были опасны, непрочные
созданья гнилостных жарких тропических болот погибли в два дня, оставив на
пространстве трех губерний страшное зловоние, разложение и гной.
людей, и долго еще ходила армия, но уже снабженная не газами, а саперными
принадлежностями, керосиновыми цистернами и шлангами, очищая землю.
Очистила и все кончилось к весне 29-го года.
огнями Москва, и опять по-прежнему шаркало движение механических экипажей,
и над шапкою храма Христа висел, как на ниточке, лунный серп, и на месте
сгоревшего в августе 28 года двухэтажного института выстроили новый
зоологический дворец и им заведовал приват-доцент Иванов, но Персикова уже
не было. Никогда не возникал перед глазами людей скорченный убедительный
крючок из пальца и никто больше не слышал скрипучего квакающего голоса. О
луче и катастрофе 28 года еще долго говорил и писал весь мир, но потом имя
профессора Владимира Ипатьевича Персикова оделось туманом и погасло, как
погас и самый открытый им в апрельскую ночь красный луч. Луч же этот вновь
получить не удалось, хоть иногда изящный джентльмен, и ныне ординарный
профессор Петр Степанович Иванов и пытался. Первую камеру уничтожила
разъяренная толпа в ночь убийства Персикова. Три камеры сгорели в
Никольском совхозе "Красный Луч" при первом бое эскадрильи с гадами, а
восстановить их не удалось. Как ни просто было сочетание стекол с
зеркальными пучками света, его не скомбинировали во второй раз, несмотря
на старания Иванова. Очевидно, для этого нужно было что-то особенное,
кроме знания, чем обладал в мире только один человек - покойный профессор
Владимир Ипатьевич Персиков.
Бажанов Олег
Контровский Владимир
Русанов Владислав
Орловский Гай Юлий
Юрьев Сергей
Афанасьев Роман