искрошил гусеницей вазон с корявым декоративным растением. Рывок обратно -
и снова тарахтенье траков по бетону дороги. Шабан мотнул головой удивленно
уставившемуся на него Роджеру: так, мол, парень, ничего. Вот-вот, подумал
он. Вот только на это меня и хватает - вазоны давить. Он чуть не плюнул.
Впереди уже встала во весь рост, нависла двухсотметровой стеной стальная
грань куба Порт-Бьюно. Центральное шоссе, усаженное по обочинам местной
растительностью, уходило прямо в фундамент, к гаражам и дезинфекционным
камерам. Перед самым въездом на постаменте, облицованном чистым рением,
высилась недавно установленная сверкающая статуя, изображающая
Первопоселенца, к которому какой-то умелец уже успел приварить детородный
орган невозможных размеров. На горизонте слабо дымились конусы отвалов
ближайшей шахты, многие из них далеко обогнали по высоте несуразный
кубический поселок. Правее и дальше располагался комбинат, но за
дальностью были видны только трубы, выраставшие словно из-под земли. Там
тоже были отвалы, но на таком расстоянии они выглядели маленькими, как
прыщи. Еще правее была только степь да еще кое-где вдоль невидимой отсюда
проволоки карандашами торчали сторожевые вышки. Вездеход, присев на
передние амортизаторы, затормозил у закрытых ворот. Автоматика не
сработала, вероятно, была выключена. Черт-те что, подумал Шабан. Охрана -
вдрызг, ворота заперты, трубы не дымят - определенно что-то случилось.
Авария или праздник? Вернее всего то, что тоннель все-таки докопали.
Довзрывали, поправился он. Что ж, это должно было когда-нибудь случиться.
Глупо было уверять себя, что это произойдет нескоро. Глупо. Ужасно
представить себе последний взрыв: вз-з-з... толстый бур, смазанный,
самодовольный, вибрируя, уходит в дымящийся гранит, затем ползет обратно,
весь в каменной крошке. Потом в дыру заряд, всем в укрытие, вспышка! - и
уже охлаждение, турбины, захлебываясь, отсасывают пыль, убегуны под
руководством какого-нибудь высокооплачиваемого смельчака в спецскафандре
крепят своды, кладут рельсы, гулко катится платформа с буром и снова:
вз-з-зз-з... И вот с той стороны на склоне вспухает чудовищный волдырь - и
тут же прорывается огненным вихрем, и течет расплавленный камень, и
нечеловеческий огонь, погасив день, сворачивается сытым удавом, вскидывает
к обожженному небу характерное облако на толстой бурлящей колонне. Для них
- праздник... Вон и картонная гильза валяется на бетоне, как консервная
банка: не иначе, был фейерверк. Этим только дай...
хотелось вылезать из надоевшей стальной коробки. Гудеть пришлось долго -
занемел палец. Противный звук действовал на нервы.
управлению. - Давайте я. Легонько, одной гусеницей.
пыльно светился потолок, кое-как освещая шершавые стены, загнувшиеся в
нескончаемом повороте, и поворот был плавным, будто коридор-улитка,
проснувшись когда-то, попытался было распрямиться во всю длину и почти уже
развернулся, но дальше не пустили грани куба, и он так и застыл
скрюченным. Коридор вел наверх. Уже давно, с тех пор как был ликвидирован
верхний гараж, им почти не пользовались. Еще и теперь на полу удавалось
рассмотреть старые вмятины от траков гигантских "армадилов", а вот и
покореженное место на стене - Шабан приостановился, вспоминая - это Амар
сюда въехал с разгона - хороший был парень, но безалаберный отчаянно, он и
Позднякову тогда в лицо жеребцом заржал не обдуманно, а просто от избытка
жеребячьего здоровья, прямо скажем, сдуру, - и вот угодил на шельф, к
черту на кулички, и что-то давно о нем ничего не слышно. А я позволил себе
возразить Позднякову, а Поздняков, взявши меня за плечо, сказал
убедительно: "Нельзя, Искандер, нельзя этого", - и я потом ходил
самодовольный, как павиан, удовлетворенный тем, что сделал все, что можно.
А когда перестал быть павианом, убеждал себя в том, что действительно
ничего нельзя было сделать, да только убедить так и не получилось. И
столько еще всякого было связано с этим коридором, даже жалко, что теперь
так редко здесь бываю, никогда даже не пробовал дойти до самого верха,
посмотреть, что там дальше. И даже не в том дело, что дальше наверняка нет
ничего интересного, скажем, дезинфекционная с выходом на крышу, а то и
просто тупик, а хорошо бы подняться повыше, где наверняка никто не ходит,
посидеть там, вспомнить, подумать. Откуда это у меня? Синдром взыграл, что
ли? - он пошел быстрее, - нет, не буду я тут сидеть. Устал, и ноги болят,
и правильно сделал Роджер, что не пошел со мной, а я его, впрочем, с собой
и не звал, и теперь он наверняка уже у себя, отдыхает, и не бывает у него
никаких синдромов, не могу себе представить, чтобы ему захотелось вот так
посидеть на пыльном полу, поразмышлять о чем-нибудь несиюминутном... А
пол-то действительно пыльный, и это еще слабо сказано. Интересно, когда
здесь убирали в последний раз, подумал он. Словно цементом присыпано.
Мусор, тряпье какое-то валяется, стекло битое. Он поддел ногой рваную
картонную коробку и тут же отпрыгнул в сторону - из коробки выскочило
маленькое и белое, заметалось по полу и скрылось в тряпичной куче. Шабан
плюнул. Это могла быть либо мышь, сбежавшая из лаборатории по
разгильдяйскому недосмотру, либо гигантский белый клещ, единственный
местный вид, приспособившийся к жизни в человеческом жилище, случайный
переносчик пятнистой горячки, но насекомое мирное и на человеке, как
правило, не паразитирующее. На всякий случай Шабан обошел тряпье стороной.
Тоже уроки Менигона, подумал он серьезно. Если опасность существует, сведи
ее к минимуму, а если опасности нет, то такого не может быть, оглядись по
сторонам хорошенько, а далее - смотри сначала. Что ж, может, потому до сих
пор и живы оба, сохранили для себя это удовольствие, хотя, кажется,
никому, кроме нас самих, нет и не было до этого никакого дела. Менигон был
ранен и выжил. У него в спине два пластиковых позвонка, и то удача. В
разведке новичок через полтора-два года становится ветераном. Кто их
считал, срывавшихся со скал, замерзавших под аммиачными дождями, тонувших
в гиблых болотах на севере, подстреленных, облучившихся, пропавших без
вести? За упокой скольких душ втайне пил Хромец, алкоголик по убеждению,
со своим уникальным двадцатилетним стажем разведчика? На смену приходят
новички, желающие тотчас крушить и переделывать, пока жизнь не выбьет из
них весь ковбойский романтизм, либо уволившиеся из армии тертые, бывалые
ребята, держащиеся кучками, неразговорчивые, всезнающие, воображающие, что
попали на спокойную скучную службу. И именно они начинают роптать первыми,
когда уясняют, что скучная служба не лишена элемента занимательности в том
смысле, что никто никогда не мог и не может с уверенностью сказать, что
успешно доживет хотя бы до конца оговоренного в контракте срока. Мне
просто везет, снова подумал Шабан, - вот и сегодня жив остался, хоть и
побит весь, как собака, все болит, начиная с головы. Не первый раз, не
стоит обращать внимания. Тяжко бывало? И сейчас тяжко, но ведь и
счастливым бывал тоже! Как говорил Менигон, говори дяде правду! Бывал
счастлив, когда возвращался из разведки, особенно если привозил что-нибудь
интересное. Ха, теперь смешно и вспомнить. А только иной раз был еще более
счастлив, когда удавалось снова вырваться в разведку, - никогда не мог
вытерпеть Порт-Бьюно больше недели подряд. Может быть, потому, что не
понимал раньше этого куба, видел только то, что лезло в глаза, а потом
понял его весь, до конца - гнилье же, нарост, который выжечь, и
единственное светлое чувство у большинства: "Домой бы, ребята... На Землю
бы..." И еще проклятый всеми металл, что слитками грузится в трюмы раз в
полгода приходящего корабля, и обещание райских кущ по ту сторону
хребта... Теперь рядом: тоннель окончен, и я не знаю толком, зачем иду
сейчас к Позднякову, что я ему скажу и что вообще можно сказать, после
того как молчал, не хотел связываться и даже научился не раздражаться,
когда разговор заходил о тоннеле, - Шабан скривил усмешку, - ведь боялся
же, и было отчего, отлично понимал, что против такого ветра не вытянешь -
сдует, но ведь и не пробовал! Тем более смешно, что решился наконец
попытаться изменить что-то в последнюю секунду, еще пять минут назад знал,
что скажу Позднякову, даже слова подбирал... Он похрустел зубами. Да,
действительно смешно.
онемевшие от усталости ноги дальше не пойдут. По грубой прикидке, он
находился где-то на уровне двадцатого яруса. Навстречу спускались - Шабан
прислушался: много, человек десять. Шлепанье разогнавшихся на спуске ног
было похоже на яростную работу мухобоек, когда жарко и мух очень много.
Шлеп! Шлеп! Это хорошо, подумал он, что пол старый, пластикат выкрошенный,
а то было бы: "Бум! Бум!". Нет, не охрана, определил Шабан, когда наверху
кто-то блажно заорал, явно валяя дурака, кто-то завопил режущим фальцетом
модную песню в общеизвестном на Прокне варианте: "У модели есть на
теле...", еще кто-то подхватил, возводя голос в пикантных местах до
ангельской вышины, и все, даже многоногое шлепанье, кануло и пропало в
оглушающем взрыве гогота. Компания веселилась вовсю, но это, конечно, было
только начало. Потом пойдут морды бить, решил Шабан, или заберут вездеход
и будут колесить по степи дикими зигзагами, бестолково палить во все, что
умеет бегать, летать и ползать, от искрящей змеи до последней клювастой
землеройки. Шабан напрягся. Против воли сжались кулаки, отставленная назад
нога заелозила по полу, ища упора. Избить, разметать, расквасить, - что
угодно, только чтобы не было этого ржания, резонирующего в черепных
коробках перед сознанием бессилия хоть что-нибудь сдвинуть на этой
планете, где под рев взрываемых скал по-прежнему бежит, бежит заморенный
ослик, тянет напряженную шею за пучком травы, привязанным перед мордой.
Куда ты делся, Искандер, наивный мальчик, три года назад явившийся сюда,
потому что некуда было деваться, опасливо и чуть брезгливо пробующий ногой
новую землю? Умер, нет? Говори дяде правду!
Роллинс Джеймс
Флинт Эрик
Роллинс Джеймс
Марко Джон
Соломатина Татьяна
Прозоров Александр