копье; дремлет ли, нет - неведомо, а только по сторонам не глядит...
поганец не углядит, другой и пискнуть не успеет. Но светит же луна вовсю!
изгаляется, клятая, не дает за дело взяться; в таком-то сиянии татарин и
без костра переполошится...
товарищу в лад, забормотал в надышанную ямку, поминая и призывая
святителей крепких, постников-угодников; да свершите же! пусть погаснет
луна над берегом, пусть скроется! иль не жалко вам, пречистые, крещеных
душ?..
воздухе волчий вой. Тоненький поначалу, впился в небо, прорезал серебряный
свет, неодолимой тоской вошел в сердце; у берега заволновались короткие
коньки татарские, заржали в десятки голосов, затопотали по насту...
огромным углем.
татарин у тусклого костра не вскинулся, не уразумел даже, бедолага, что к
чему, - а встали вдруг два сугробика в шаге от огня, взметнулись, прыгнули
- и, оглушенный, рухнул степняк без звука. И Кудрявчик, навалившись, зажал
рот вражине, а Бушок, быстро треух натянув, встал к костру, опершись на
копье.
присмотрелся: стоит сосед, как стоял, на копье опирается, топчется по
снегу. Ладно все; вот только костер пригас...
языка поганец. А уж кипчаков-то Бушку не то что видывать доводилось - даже
и дружбу водил, когда в Киев при купцах ходил с обозами.
прорезались щелки - и округлились: урусская борода коснулась лица.
татарин: все понял. Ни звука не издал, только на лбу, хоть и морозно, пот
выскочил с горошину. А Кудрявчик дальше ведет: руку скрючил, пальцами
шевелит, свертывает по-всякому. Хитрая речь, охотничья; хоть и беззвучна,
а степняку да лесовику ясна.
помрешь легко, как уснешь, а взвоешь, так хоть и погибнем, а допрежь того
такую муку тебе учиним, что пусть и жив останешься, а у своих же попросишь
убиения; ясно ли?.."
Даже отсвет костровых бликов не смог скрыть сизой бледности на круглой
морде; пот еще круче стал, сплошь взмокли волосы. Но - кивок. Одними
глазами только да шевеленьем пальцев, чуть приотпущенных Кудрявчиком,
поведал поганый: есть урус, жив, в большом шатре, ближе ко льду...
времени; Бушок копье к плечу прислонил и рухнул в снег, снова слился с
белым, как не было. Пустым-пусто на пороше, и сидит сторож,
притомившись...
к берегу прокрались бесшумно, растворившись в белизне сугробов, обрывках
огня и клочьях тьмы. Лишь единожды встрепенулся было часовой у палатки -
себе же на беду: прыгнул Бушок, ткнул коротко и снова в снег нырнул;
татарин только охнул чуть слышно и остался сидеть, разве что руки опустил.
Утром только увидят и поймут поганцы: окоченел уже парень, а после под
левой лопаткою и дырочка сыщется, вовсе не заметная на тулупе. Страшное
дело - свиное шило в умелой руке...
шатру. Как раз выходил оттуда молодой татарин в волчьей шапке; знакомец! -
не раз гарцевал под стенами, кулаком грозил. Долетела невнятная речь с
провизгом, смиренно побубнили караульщики, и расплылся ирод во тьме. Эх,
жаль, не по его душу пришли!
теплом немытых тел и мясного варева. Заглянув, увидели: он, боярин, на
овчине лежит, руки вытянуты, лик заострился, дыханье рваное. Не зря,
выходит, не выводили сегодня к стенам: покойника как поднять? А рядом -
татарище седой; тряпицу окунает в мису глиняную и духмяным отваром
страдальцу лоб вытирает. Вот отставил, бубен взял; загудела кожа,
отозвалась низким гудом, звякнули бирюльки медные... и задышал боярин
ровнее.
пустяке, да еще средь ворожьего табора. Кивнул.
дорогой, колышущейся в радужном мареве, и освещали путь факелы всех
радостей людских: белый факел веры, и синий факел надежды, и алый факел
любви. Шли ангелы, как плыли, лишь едва касаясь одеждами мерцания
небесного, влача пушистые перья крутых крыл в переливах надмирного блеска,
и несказанно величавы были они. А ведь миг назад плыла кругом лишь мгла
черная, источая смрад, и гнусный пар выедал очи... но вдруг блеснул луч,
маня; потянулся к нему Михайла Якимыч, вырываясь из гнуси, - и мириадами
зарниц рассекло тьму, и воссиял в ослепительном зареве невиданный мир;
покачнулся боярин - но двое воинов Божьих уж тут как тут: встали обочь и,
утвердив на ногах, не позволили упасть...
неторопливую, молил прийти и забрать из мучений жутких, непредставимых,
разуму неподвластных. Уже ведь и не помнил о гордости, кричал и выл под
стенами, сгибаясь от ударов; не от страданий плакал, когда с козинецких
валов летели стрелы, - оттого, что видел: не долетят. И впадал в
беспамятство, и вновь приходил в себя среди угрюмой толпы полоняников,
скучившихся на снегу. А когда совсем было помер, так очнулся в шатре и
горестно сознал: опять не выпало удачи. Твердые умелые пальцы седого
душегуба мяли тело, терли-растирали, иголками кололи, силой вливали в рот
травяной отвар - и заставили-таки выжить, вернуться с полпути.
мерзость небытия, утратил сознание. И клубилось вокруг смоляное да белесое
ничто и шелестело гадко, утягивая будто в болото; безумием было это - но и
на безумие согласился бы Михайла Якимыч, лишь бы не видеть более морды
татарские, чтобы не подхватывали нехристи, не тащили вновь по снегу под
стены города - мучить напоказ упрямым осадникам...
распахнулись златые двери, грянули струны серебряные, и пошел мученик в
заветную даль; легко тело, совсем невесомо, в каждой жилочке радость
играет...
облаком, словно пухом лебяжьим. Осмотрелся кругом - не различил стен;
заревым пламенем ясного утра заткана даль. И повеяло свежестью росной в
лицо, когда присел рядом некто неявный. Присел и спросил:
ярче прежнего зори рассветные, теплым румянцем выкрасили горнюю кисею.
Малиновый звон рассыпался в сиянии и истончился, мерцая, и стих...
но опомнился: что его мука пред той, крестной?.. да и где она? - сгинула,
ушла, забыта; и не помнит ее тело, полное чистых сил...
быстрее, быстрее, быстрее закружилось, перемешиваясь, набухло бутоном
трехцветным, и раскрылся бутон, выкинув лепестков без числа, и вознесся
цветок ввысь; со стебля же, один из многих, сорвался лист, поплыл вниз,
покачиваясь...
Березин Федор
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий