Чтение 16–й страницы книги ~Путь единорога~

адреса Милы, я вам не скажу ни слова. Хотите разговора - давайте адрес, а
не хотите... вот бог, а вот порог.

Никич по-старчески тяжело вздохнул.

- Ох, Матвей Иванович, голубчик. Полно нам комедию-то ломать. Ведь
уйди мы сейчас, так пороги-то вы у нас обивать будете, все принесете, что
просим. Только зачем нам эта игра? Вы уж извините, мы вас не знали,
опасались, конечно, что за человек? А вы человек разумный, не маньяк - это
видно. Только очень недоверчивый человек, скрытный. Но мы вам не враги, а
союзники. И не беспокойтесь: ни славы, ни приоритета мы у вас вас отнимем,
что ваше - то ваше. Тут я вам слово даю, а я давно уже не вру, с пятьдесят
четвертого года греха на душу не брал. Ну а Людмила Алексеевна ваша в
четвертой психиатрической больнице...

- Что с ней?

- Утешить не могу, голубчик. Очень она плоха. Душевное расстройство,
- мягко сказал старик. - Очень сильное. Так что не такой уж пшик ваши
опыты, верно? Или они ни при чем?

Матвей молчал долго. Закурил еще. Гости не торопили.

- Это случилось с Милой, - сказал он наконец, - после того, как она
увидела себя через семнадцать с половиной лет. Это было страшно -
уродливое, безумное лицо... Я бы никогда не позволил ей подойти к Машине,
но вышло так, что я сначала попробовал на себе - и ни черта не вышло. Я
думал, что опыт мой не удался, что не сработала Машина, и тогда позволил
Миле... ну, побаловаться, что ли...

- Разрешите посмотреть Машину? - осторожно спросил Сорокин.

- Я уничтожил ее, разбил! - крикнул Матвей и в этот миг поверил себе.

- Ах ты, черт! - не удержался Колесов.

- Это не беда, - мягко сказал Никич. - Ведь главное - принцип, схема.
Уж если вы в таких условиях смогли ее сделать, то в наших мы за неделю
десяток Машин соберем.

- Нет, - сказал Матвей четко.

- Почему? - удивился Никич.

- Нельзя.

- Да почему же?

- Помните, в "Борисе Годунове": "Нельзя молиться за царя-Ирода,
Богородица не велит". Вот и здесь - Богородица не велит.

Костя с Семеном испуганно переглянулись.

- Странный аргумент для выдающегося ученого. А вы бесспорно
выдающийся, великий ученый, - ласково сказал академик. - Так почему же
все-таки нельзя?

- Я же вам сказал, - закричал Матвей, - нельзя молиться за
царя-Ирода! Эта Машина только горе людям принесет! Это страшная Машина!
Машина белы, слез, смерти, безумия! Нельзя!

- Успокойтесь, Матвей Иванович, голубчик, - протянул к нему дрожащие
руки старик, - что вы так-то, не надо...

- Я ничего не скажу, - упрямо сказал Матвей. - Этой Машины не должно
быть. И запомните: если будете наседать на меня, я лучше помру, чтоб никто
не узнал...

- Вы наивный человек, Матвей Иванович! - воскликнул Никич. - Да ведь
если мы знаем, что такая Машина возможна, то уж поверьте - мы все силы
бросим и откроем ее заново. А силы у нас немалые...

Матвей глядел затравленно, втянув голову в плечи.

- Более того, - продолжал Никич. - Даже если, допустим, мы сейчас по
пути в город погибнем в автокатастрофе, все равно Машина будет
существовать! Через десять лет, через двадцать, через пятьдесят, у нас или
в США, или на каком-нибудь Таити - она все равно возникнет! Прогресс
человечества нельзя остановить, а можно только притормозить. И если вы
доказали, что Машина возможна, то зачем же тормозить прогресс?

- Это ужасно, ужасно, - поморщился Матвей. - Пусть будет, что будет,
но я эту тварь в мир не выпущу. Лучше умру.

- Зачем же умирать, Матвей Иванович, - мягко сказал Никич. - Вы
действительно выдающийся ученый, такими раз в сто лет рождаются. Вы нужны
науке.

- Если блеск тысячи солнц разом вспыхнет на небе, человек станет
Смертью, угрозой Земле, - процитировал Матвей, угрюмо глядя в глаза
академику.

- Не надо исторических аналогий, они хромают. И Хиросима, и Чернобыль
- вина людей, а не природы, не прогресса, не науки. А вы свое открытие
отдаете в надежные руки. Я не о нас говорю, хотя и мы не безумцы. Я о
нашем народе говорю.

- Нет, - твердо ответил Матвей.

- ...Он придет к нам, - сказал Никич, захлопнув дверцу автомобиля. -
Я уверен, он одумается и придет. Не сможет не прийти. Он сейчас не в себе
из-за этой женщины, а потом успокоится, и ему понадобится дело. Он же
молодой еще. И придет к нам.

- Неужели ждать? - спросил Костя.

- Еще чего! Шума подымать не будем, я оформлю закрытую тему, под нее
создадим спецлабораторию - и за дело. Подбирайте, братцы, людей. Лучших.
Со всего Союза. Немедленно.

- А может, все-таки блеф? - спросил Семен.

- Не исключено, - согласился академик. - Но я этому мужику поверил...

- Уж очень он странный, прямо шизоид... Глаза ненормальные...

- А ты что хочешь! - возмутился академик. - Запомни этот день, Семен.
Очень может статься, что ты первый раз в жизни говорил с гением. Через
триста лет его именем, может быть, города называть будут, а ты хочешь,
чтоб он был как все... Дудки, так не бывает!

Ночь - его время, и он вышел из дома, встал на дорожке, запрокинул
голову и долго смотрел на ясное звездное небо. Вдыхал его, вбирал в себя.
Силился найти тайные знаки, знамения, но не различал их. Он вдруг подумал,
что это не настоящее небо, а только черный покров между ним и людьми. Но
покров старый, в дырах, и сквозь них просвечивает настоящее небо, а люди
называют эти дыры звездами.

И вновь, как когда-то, ощутил он приближение угрозы. Там, на западе,
скопилась неясная вязкая масса - чернее ночи - и стремительно накатывала
на него. Матвею захотелось сбежать, укрыться за двумя, тремя дверями, за
надежными стенами дома... Спрятаться под одеяло - в детстве там не пугали
никакие страхи, там была зона абсолютной безопасности. Но он остался и
скоро ощутил, как незримо окружила его вязкая масса.

И дрогнула земля, и пронесся ветер, и на миг погасли звезды, и завыла
собака, и властный, неумолимый голос спросил:

- Матвей Иванов Басманов?

- Да, - ответил Матвей на это ветхозаветное обращение, и страх
отпустил его.

- По своей воле будешь мне отвечать?

- По своей воле, - твердо сказал Матвей.

- Как ты осмелился пойти против меня?

- Людей жалко стало.

- Виновен! - грозно сказал Голос, и пронеслось вокруг, дробясь и
рассыпаясь, как эхо: "Виновен! Виновен!"

- Куды ж виновен-то? - неожиданно раздался шамкающий старушечий
голосок. - Нешто он кого обидел? Я вон помирала, так Матвей холил меня,
как не всякий родной станет...

Матвей узнал этот голос: покойница тетя Груня заступалась за него...

- Он мне, убогой, за сына был, а кто я ему - никто, считай. Он сам
пострадавший, вот и к людям сочувствие имеет... Нету его вины!

- Знаешь ли ты, - продолжал неумолимый Голос, - что в этом мире
положен предел человеку?

- Я в это не верил.

- И ты хотел переступить предел?

- Хотел.

- Виновен! - прогремел Голос, и снова подхватило стоустое эхо:
"Виновен! Виновен!"

Но сразу два знакомых голоса смешались в один:

- Он гений! - кричал Ренат.

- Он гений! - кричал Никич.

- Он выше других людей, он неподсуден! - кричал Ренат.

- Для гения нет предела и нет вины! - вторил ему Никич.

- Знаешь ли ты, - сказал Голос, - что в мире людям даны законы?

- Они мне не нравятся.

- Знаешь ли ты, что человек не может знать будущего?

- Твой мир несправедлив! Он страшен! - закричал Матвей.

- Мой мир неизменен, - ответил Голос, и Матвею почудилась в нем
усмешка.

- Нет! - опять закричал он. - Мы изменим его! Он будет, будет
справедливым!

- Кто это "мы"? - с презрением спросил Голос.

- Люди! - Матвей охрип от крика.

- Люди? Ты пробовал изменить Закон, и что из этого вышло?

Матвей поник.

- Молчишь?

Он не смог ответить.

- Виновен! Виновен! Виновен! - с нарастающей силой говорил Голос, и
эхо вокруг зашумело, как буря. И вдруг сквозь гром и гул чисто пробился
тоненький голос, и Матвей сжался.

- Не верь, мой дорогой, мой бирюк, не верь им. Я ни в чем не виню
тебя, а значит, ты прав и ничего не бойся. Я всегда с тобой и люблю
тебя...

В наступившей тишине он услышал еще один голос - дальний, улетающий.

- Не верь им, сынок, ты ни в чем не виновен...