Но был он как бы и комментатором, с удивительной искренностью и теплотой
говорил о наших друзьях из разных стран мира, в которых этих друзей не
понимали и даже травили за искреннюю симпатию к великой стране и
народупобедителю. Друзья приезжали, подолгу жили в гостинице в районе
Арбата, давали интервью, гневно осуждая империализм, открывая глаза
советским людям на их несравненное счастье и на несчастья их товарищей по
классу в странах показного изобилия. Вот интервью у них Дегтярев-то и
брал, и его скромный, но приличный костюм хорошо, драматургически точно
смотрелся рядом с клетчатым, но дешевеньким пиджачком брата по идеологии.
Всем своим видом - от красивой, но не очень аккуратной,
художественно-небрежной шевелюры до жестко складывающихся, с чуть
опущенными уголками губ - Николай Павлович Дегтярев выражал сдержанное
сочувствие униженным и оскорбленным всего мира. И постепенно стал
считаться выдающимся специалистом - причем не только на телевидении,
приглашали его и в более серьезные места - по сочувствию бедным и по
борьбе со злом, ломающим и угнетающим бедных людей всего мира.
или руководство проявляло недовольство пережимом в сочувствии, или тот,
кому посочувствовал в последний раз, уехав, вдруг начинал нести страну с
гостеприимным арбатским приютом... Спустя некоторое время Николай Павлович
появлялся снова, и снова время от времени его прямо из студии, в перерыве
передачи, звали в кабинет к телевизионному начальству, там его уже ждала
трубка желтого телефона с гербом, и кто-нибудь из тех его дружков, которых
он называл запросто Володька или Петька, одобрительно ему выговаривал:
"Ну, ты сегодня, Николай Павлович, резковато... Могут истолковать... Но,
ничего не скажу - честно... Молодец!.."
организовывал это напоминание, что было вполне объяснимо, человек наконец
получил возможность говорить то, что думает, - напомнили именно о тех
периодах в его жизни, когда от экрана его отлучали. Как-то незаметно
получилось так, что он снова стал выдающимся специалистом по сочувствию
бедным людям, но поскольку теперь выяснилось, что самые бедные в мире -
его соотечественники, то Дегтярев сочувствовал им и обличал то зло под
маской добра, которое десятилетиями ломало и угнетало его народ. Снова
время от времени его звали к "вертушке", и Володька в трубке вздыхал: "Да,
Николай Павлович, сегодня ты круто взял... Пока могут не понять... Но,
должен признать, правда... Молодец!.."
прошлое, и настоящее, хотя многим почти таким же не прощали. Может, в этом
"почти" и была причина - что-то в Дегтяреве чувствовалось настоящее,
страсть какая-то, и потому отличали его люди от комических прогрессистов,
кочующих с тусовки на тусовку.
тусовки, и всюду он говорил о бедных людях, и грива его, ставшая более
небрежной, выглядела все более убедительно. Вместо костюма он теперь носил
свитера и кожаные куртки, которые привозил из каждой поездки.
единственная из всех его бесчисленных личных и заочных знакомых - знала,
что страсть действительно существует.
ее попросили съездить к нему домой - Николай Павлович был болен, а тут
срочно понадобился какой-то документ, который он взял домой. Или,
наоборот, срочно понадобилось ему отвезти какой-то документ на прочтение и
отзыв - уже забылось это за годы. Она была самая молодая и не очень занята
работой, послали ее. Он жил в просторной квартире, в старом доме, где-то в
районе Сивцева Вражка. Паркет сиял, картины со стен сияли, гигантский
экран телевизора светился нездешними красками... В таком жилье она еще не
бывала в те времена. В прихожей, в гостиной и в видимом сквозь приоткрытую
дверь кабинете стояли плотно набитые книжные шкафы. За их стеклами,
поперек корешков, были засунуты фотографии Николая Павловича - и с
Володькой, и с Петькой, и с Раулем, и с Эрихом, и с Густавом... И просто -
с актерами, писателями, музыкантами. На самом видном месте была фотография
Дегтярева с каким-то лысым, чрезвычайно стесненно державшимся перед
объективом - втянув голову в плечи. Поймав ее взгляд, Николай Павлович
спокойно и достойно-гордо назвал фамилию, которая в те годы даже дома
произносилась не слишком громко. В начальственной квартире фамилия
прозвучала особенно вызывающе...
прихожую - и вдруг взял за руку, слегка потянул, они оказались в
спальне... Она даже не успела перейти с ним на ты и, уходя, спросила
нелепо: "А где... ваша супруга?" Оказалось, что жена просто вышла в
магазин. Она похолодела, он усмехнулся - в определенной смелости, и это
подтверждалось потом еще много раз, ему отказать было нельзя.
теперь оказался неизмеримо выше ее в новой табели о рангах, и только когда
она стала вести самые популярные - ночные - передачи, они начали
уравниваться. Однажды они вместе пили кофе в гигантском ангаре нижнего
буфета. "Сегодня приезжай, - сказал Николай Павлович негромко, когда от
столика отошел надоедливый редактор из литдрамы. - Я один..." Она, допив
кофе, молча смотрела, как он закуривает, - Дегтярев позволял себе дымить
трубкой где угодно, и замечаний ему никто не делал. "Когда тебя ждать?" -
Он затянулся, удивленно подняв брови, поскольку она продолжала молчать.
Наконец она встала и взяла свою чашку, чтобы отнести ее к мойке, - не
могла отвыкнуть от этого столовского правила. "У меня сегодня передача, -
сказала она, - кончится поздно, и я не могу..." - "Ну, так придумай
что-нибудь, - раздраженно буркнул он, продолжая сидеть и раскуривать
трубку, придавив ее сверху спичечным коробком. - Скажи Андрею, что ночная
запись какая-нибудь..." - "Нет, Коля, не придумаю. - Она продолжала стоять
перед ним с чашкой в руке и говорила, почти не понижая голоса. За соседним
столиком замолчали, но ей было все равно, о романе и так ходили сплетни,
пусть теперь знают, что все кончилось. - Не буду придумывать, потому что
мне надоело бегать по первому требованию. Что, ее ты опять в магазин
отправишь? Или к внукам? И потом - после передачи я слишком устаю..."
в презрительной гримасе: "Конечно, тебе передача важнее... Теперь можно
карьеру делать на болтовне, Дегтярев не нужен". Она не ответила, но в тот
день Николай Павлович Дегтярев попал в ее список - в список унижавших,
мучивших, терзавших самое болевшее в ней. Он действительно помогал ей в
первые месяцы, но по честному счету помощь эта была не настоящая. Он учил
ее только тому, что требовалось тогда, а главное, что потребовалось ей
теперь, она уже осваивала без него. Но помощь все же была, потому что
поначалу нужно всплыть на уровень. И Дегтярев, напомнивший о помощи, попал
не просто в список мести - он в этом списке был одним из самых
ненавистных. Но время расчета все не наступало... В коридорах они
кланялись, а попав - что бывало все чаще - в одну поездку, в самолете и в
автобусах садились далеко друг от друга. Если необходимость возникала,
обращались друг к другу, конечно, по имени-отчеству. Время еще не пришло,
но она знала, что придет...
вместе... вспомним... Или совсем все ушло?
подушку, сбросила полотенце, недосушенные волосы рассыпались, сразу
завившись в слишком мелкие кудри.
ответа подействовало, он съежился, сник, сразу стало видно то, что она уже
давно замечала при случайных встречах: старый, старый человек с быстро
редеющими растрепанными волосами. Молодежная куртка висит на худых
плечах... - Сейчас стакан принесу.
Выглядела, несмотря на усталость, после душа прекрасно, глаза сияли.
Больше тридцати сейчас не дашь... Вышла в комнату, подвинула к кровати
кресло, подставила стакан. Он налил ей немного - знал, что почти не
переносит коньяка, - себе две трети стакана, выпил сразу, чуть двинув в ее
сторону рукой: "Ну, твое здоровье, бывшая любимая..." Она тоже выпила
сразу все, что он налил, и, перегнувшись в кресле, поставила стакан на
столик. Халат распахнулся на груди, она не поправила его. Все шло по ее
плану, только слишком быстро, ей на минуту стало мерзко... Дегтярев
некрасиво, не вставая с кровати, потянулся, обнял, она увидела, что
выпитое им до прихода не прошло бесследно, движения были нетверды, он
плыл, глаза разъезжались.
Тебе ведь шестьдесят пять в этом году?
позволила ему уложить ее на кровать. Лежала, не прикрывшись, закинув руки
за голову, чуть согнув в колене левую ногу. Свет от торшера, хоть и
неяркий, захватывал ее всю. Она покосилась вниз - на светлых волосах еще
поблескивали капли воды, это было так красиво, что она поняла - все силы
потребуются, чтобы победить собственное, жестокое, мучительное
возбуждение. Дегтярев лихорадочно стаскивал одежду, рвал через голову
свитер. Она успела заметить, что майка на нем несвежая, и почувствовала
чужой запах, который всегда вызывал острое отвращение, если кто-то
раздевался при ней - например, в бане, куда ходила иногда с другими
телевизионными дамами... Это и есть конец, подумала она, когда запах
ощущается как чужой. Раньше не замечала... Впрочем, он раньше был моложе
и, вероятно, опрятней...
лицо, напрягся, зашептал - ну, вот, вот, а то... придумала... разве мы
можем расстаться?.. ты же не можешь без меня... ты же пропадешь... и я...
я брошу ее, выходи за меня, сейчас только и жить... ах, ты, стерва, как же
ты могла думать, что ты меня бросишь... маленькая блядь... ну, вот, вот,
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Флинт Эрик
Жюль Верн
Зыков Виталий