Чтение 16–й страницы книги ~Князь Владимир~

-- Так вы и есть... -- пробормотал он ошеломленно.-- Боги, какая удача! Только не дайте им уйти.

Он выхватил меч, в лице был страх, что видение исчезнет. Владимир бросил зло:

-- Спрячь меч! Нам не голова твоя нужна. Где Варяжко? Куда разослал людей? Сколько вас?

Всадник молча пришпорил коня. Владимир выхватил меч. Удар был силен, скрежет и звон оглушили, он пошатнулся в седле -- в дружину великого князя слабых не берут, отразил другой удар, и тут всадник вздрогнул, из вскинутой руки вывалился меч. На груди внезапно вздулся доспех, кожа прорвалась, выпустив окровавленный клюв из булата.

Олаф крикнул издали:

-- Ну как мой бросок?

Всадник медленно сполз на землю. Конь испуганно переступил, но не понес, остался, лишь кожа мелко вздрагивала. Олаф нагнулся, не слезая с коня, ухватил дротик и пытался высвободить.

-- Он все равно бы не сказал,-- объяснил он беспечно.-- Молод, горяч, отважен... Только в Валгаллу не попадет.

-- Почему?

-- Зачем меч выронил? Ты видел, чтобы викинг перед смертью выпустил из руки оружие?

Владимир покачал головой, глядя на друга:

-- Это я не хотел бы увидеть.

Глава 23

Теперь у них один конь был заводной. На него сложили тяжелые мечи, доспехи, одеяла и седельные мешки. Владимир учил Олафа на скаку пересаживаться с усталого коня на свежего, ну, еще не на скаку, а хотя бы на ходу, даже это может выкроить считанные мгновения, чтобы ускользнуть от погони.

Раздетое тело убитого оттащили с дороги в кусты. Владимир поспешно отогнал видение мертвого лица с недоумевающе вытаращенными глазами. Мог бы остаться пахать землю, был бы цел!

А разве я сам не выбрал ту же дорогу, сказал себе сердито в оправдание. Остался бы рабом, кто бы гнался?

Прошла неделя, показалось даже, что от погони оторвались. Однако Варяжко словно мысли читал беглецов. Или догадывался, куда стремится Владимир. Однажды от пастухов узнали, что днем раньше вперед проехали дружинники, зачем-то согнали мужиков из окрестных весей, раздали оружие.

Владимир с тревогой посматривал на холмы, что с двух сторон подступили к дороге. Буреломы, выворотни, огромные пни, орешник, за которым там хорошо прятаться...

-- Передохнем,-- сказал он наконец.

-- Устал,-- сказал Олаф покровительственно. Он был бледный, изможденный, но спину держал прямой, а плечи разворачивал гордо.-- А еще степняк.

-- Я из леса,-- напомнил Владимир.-- Но мне не нравится запах дыма.

-- Ты не любишь жареное мясо?

-- Не люблю, если этим мясом стану я. Даже если станешь ты, то и тогда, пожалуй... хотя... гм... Пахнет не из веси, а из леса.

-- Ну и что? Охотники.

-- Глупо жарить добычу в лесу, когда до веси пару верст. Вон домики! К тому же кто разводит костер тайно?

Олаф хмыкнул:

-- А как ты дым учуял!

Но лицо напряглось, усталость будто испарилась, он подвигался в седле, осматриваясь, уже не страшась при неосторожном движении сверзиться вниз головой.

Владимир соскочил, Олаф молча перехватил повод. Владимир пробежал вперед к гряде деревьев, окруженной густыми кустами, упал, выглянул из-под ветвей. Дальше обрыв, но наверху стоят двое с топорами. Еще двое быстро бежали справа, перекрывая единственную тропку, а внизу на конях мчится целый отряд в два десятка голов.

Опять Варяжко, понял он, холодея. Как бы ни был отважен, однако не надеется только на дружину, привел целое войско. И загородил все ходы-выходы, мышь не проскользнет незамеченной. Молод годами, но хитер и осторожен, сволочь. Быть воеводой, ибо старается предусмотреть каждый шаг противника.

Олаф прорычал за спиной:

-- Собиралась стая уток изловить двух соколов!

-- У них крепкие сети,-- заметил Владимир.

Олаф рыкнул еще злее:

-- А мы что, лоси?

Фыркнул, решив, что хольмградец просто дразнит. Владимир чувствовал, как стискивается сердце, а мышцы зябко подрагивают под кожей. Он чувствовал страх, но вместе со страхом и странное чувство гордоти. Их явилось не меньше трех десятков, а то и четырех. Они уже прохлопали ушами их раньше, сейчас горят жаждой мести... Но разве они двое не чувствуют своей возрастающей мощи? Хотя бы потому, что неделю тому за ними гнался едва ли десяток.

Сумерки сгущались, внезапно на той стороне возникло красное пятнышко. Поднялся столб дыма. странно светлый на темнеющем небе. Олаф кивнул вправо. Там зажглись сразу три костра.

-- Они не станут прочесывать лес,-- сказал он угрюмо.

-- Разочарован?

-- Я не белка,-- буркнул викинг,-- но мы могли бы влезть на дерево. Эти косорылые прошли бы внизу, не заметив. Правда, кони...

-- Варяжко умен,-- согласился Владимир.-- Утром посветлу пойдут, осматривая каждое дерево. Белка не схоронится.

-- Умен,-- процедил Олаф,-- мне бы его шею...

Он сблизил ладони и внезапно сомкнул с такой силой, что будь там даже бычья шея Варяжка, ей бы пришлось стать не толще мышиного хвоста.

-- Я пойду взгляну,-- сказал Владимир.-- А ты подожди переполоха. Будет, обещаю. А потом проберись по реке до во-о-н той сосны. Видишь, черная раздвоенная вершинка, будто по ней гром бил. И все равно выросла выше всех!.. Коней придется оставить. Утром вблизи сосны встретимся.

Олаф сказал обидчиво:

-- Почему ты? Пойду я. А ты пробирайся до сосны. Как будто я отличу сосну от елки!

-- Мы не в скалах,-- напомнил Владимир.-- Это лес, а я -- лесной человек. Вся Русь -- это большой лес. И я здесь как рыба в воде.

-- Это я рыба,-- сказал Олаф.

-- Ладно, я волк. Сумей пробраться незамеченным, ладно?

Он исчез в кустах, не шелохнув веточкой. Олаф замер с раскрытым ртом, не успев возразить. В полной тиши на той стороне перекликались люди, а костры разгорались ярче. Ни сучок не треснул под ногами хольмградца, ни листок не шелестнул. Он исчез в самом деле как молчаливая рыба в тихой воде, даже без всплеска.

Владимир продвигался, пока не рассмотрел костры отчетливо. Люди сновали с топорами и копьями. Многие были с луками. Повсюду торопливо собирали хворост, рубили сухие деревья, стаскивали в кучи.

За трепещущим светом тьма была чернее дегтя. Там изредка мелькали силуэты, выхваченные разгоревшимся костром, но огонь приседал, и тьма сгущалась еще сильнее.

Присмотревшись, он отыскал взглядом нетронутые сучья, подобрал и, схоронив лицо за охапкой, пошел через линию костров. Там в глубине горели еще два, трое мужчин вполголоса беседовали. Один остановил его злым окриком:

-- Куда прешь, дурак? Брось там.

Владимир послушно повернулся и пошел к другому костру, положил ветки на землю, одновременно зачерпнул золы и, словно бы вытирая пот, вымазал лицо. Отвернувшись, слушал негромкий разговор:

-- Думаешь, они там сидят и ждут?

-- Скорее, наткнутся сразу.

-- Верейко сидит на дереве, но пока ничего не кричит!

-- Твой Верейко в гнезда птичьи заглядывает. А что ему дорога? Да и темнеет быстро...

-- Ну, ночью не пойдут!

Владимир подобрал дротик и, отвернувшись, как можно быстрее, но незаметнее, сдернул наконечник. Опустив голову, чтобы отросшие волосы падали на лицо, черное, как у беса, потащился вглубь от костров, цокая языком и печально качая головой.

Из-за дерева гаркнул злой голос:

-- Куда прешь, дурак?..

Владимир вздрогнул, умоляюще вытянул руки с древком дротика и наконечником.

Невидимый дружинник сказал еще злее:

-- Сразу насадить не мог крепко? На кой бес взяли это лапотное дурачье!.. Только мешаются. Иди левее, там кузнец с походной кузней.

А другой голос из кустов отозвался с ленивой насмешкой:

-- Варяжко и это предусмотрел. Взял же кузнеца?

-- Да тут и без кузнеца делать неча. Нас человек сорок, а с мужичьем так вовсе друг другу хвосты заносим на поворотах...

Дальше Владимир не слышал, уходил неспешно, на ходу так и эдак прилаживал наконечник, крутил головой, сокрушенно охал. Когда подошел к шалашу кузнеца, железное жало уже сидело на прежнем месте, хоть и не больно прочно.

Просторный шалаш был закрыт так плотно, что не видно было даже искр, только дымок пробивался в щели, да слышались равномерные удары железа по железу. То ли кузнец свято хранил даже такие мелкие тайны, как починку оружия, то ли Варяжко велел держать кузню скрытно. Владимир пихнул дверцу. В лицо упруго ударило сухим жаром, звон стал громче.

Кузнец на маленькой походной наковальне лениво правил длинный узкий нож. Мальчишка раздувал переносной горн. Владимир сказал торопливо, захлебываясь словами:

-- Варяжко велел взять оковы... и спешить к нему!

Кузнец вскинул брови:

-- Пошто?

-- Пымали обоих. Спеши!

Кузнец убрал ладони от ножа с такой поспешностью, будто держал остывающую молнию. Мальчика ахнул, его чистые глаза уставились на Владимира, словно хотели стереть грязь и копоть с лица.

-- Я бегу, бегу,-- заторопился кузнец.-- Неужто уже все кончилось?

-- Что ты,-- заверил Владимир.-- Ты спеши к Варяжко. Он тебе такое скажет! Еще и награду даст.

Кузнец метнулся в угол, там в самом деле загремели цепи. Владимир вышел и скользнул в темноту. Он уже слышал далекое пофыркивание коней, даже ощутил терпкий запах конского пота, разбавленный так, что казался нежным, как аромат лесных цветов.

Двое коноводов сидели у крохотного костра. За их спинами сдергивали листья с кустов оседланные кони. Владимир видел их удлиненные морды с умными настороженными глазами, потом одна лошадь подошла к самому костру, явно замученная комарами.

Владимир неслышно оказался за спинами отроков. Задержав дыхание, он протянул из темноты руки, внезапно ухватил за головы, ударил друг о друга так, что сам передернулся от стука пробитой кости.

-- Простите, ребята,-- пробормотал он,-- но вы тоже могли бы остаться пахать землю. А кто ходит за добычей, тот может сам ею стать...

Из коней сразу выхватил взглядом могучего жеребца, сильного и с яростными глазами. Остальным перерезал путы, зачерпнул из костра пылающие угли, с гиком швырнул прямо в умные морды. Еще пару горящих поленьев зашвырнул в кусты, кони с диким ржанием пятились, приседали на крупы. На облюбованного для себя Владимир вскочил с разбегу. Жеребец дико захрипел, попробовал подбросить задом. Владимир сдавил коленями бока, напрягся, и жеребец ощутил, что еще чуть -- и ребра затрещат. Владимир услышал тяжелый вздох, жеребец затрусил уже послушный и смирившийся.

Из темноты от засады закричали дурными голосами. А теперь, прошептал он себе, только бы конь не поломал ноги в темноте. Только бы помнил дорогу или хотя бы чуял...

Он не заставлял прыгать, когда конь упирался и пытался обойти невидимое препятствие, зато на открытых местах несся так, что ветер свистел в ушах. А вскоре сверху мир залил лунный свет, пусть слабый, но глаза привыкли, а чутье помогало выбирать дорогу.

Сзади удалялись затихающие вопли, треск, даже звон металла. Когда рискнул оглянуться, там раздвигалось, как полог в женской половине, страшное багровое зарево.

Утром и полдня Владимир все еще ждал, схоронившись в кустах. Место выбрал такое, что всякий кто подошел бы или подъехал бы к условленному месту, не остался бы незамеченным. Однако Олаф не появлялся. Ни на рассвете, ни поздним утром, ни в разгар дня.

Дважды он видел шныряющих по лесу мужиков с рогатинами, однажды на том берегу блеснул панцирь дружинника. Похоже, если искали, то на том берегу. Не верили, что он, прорвавшись через цепь костров, ушел в далекий и безопасный Царьград?

До вечера он кружил по лесу, прятал следы. Коня давно нашли, даже слышал счастливый крик. Мол, Варяжко хоть этим смилостивится в гневе, потерю коня переживает горше, чем утрату пятерых дружинников.

Пятерых, отметил Владимир сумрачно. Взгляд упал на ободранные кулаки. Костяшки саднит, кожа повисла лоскутками. Если и прибил кого, то разве что голова коновода треснула. Остальные пали явно от руки Олафа. Не сам же Варяжко прибил от злости.

Когда пришла ночь, он, часто затаиваясь, начал приближаться к веси. Десяток домиков, но сараи прочные, к тому же посреди веси на утоптаанной площади зачем-то полыхает большой костер. Издали удалось рассмотреть высокий столб, красноватые фигурки людей.

Плечам стало зябко, он стиснул зубы и пополз по темной земле, хоронясь от редкого лунного света. В правой зажал длинный узкий нож, острый как бритва, непригодный для швыряния, но перехватить любые путы, что срезать стебель молочая. Повсюду верещали кузнечики, но умолкали, когда вроде бы неслышно приминал траву, отпрыгивали, и он со страхом понимал, что для опытных в засадах людей этого хватит, чтобы не только услышать чужака, но и понять как пробирается и где в этот момент находится.

Он уже начинал различать фигурки вокруг далекого костра, что-то привязанное к столбу, когда из темноты внезапно прозвучал властный окрик:

-- Застынь на месте!

Владимир в самом деле застыл, голос прогремел совсем близко. Спросил негромко:

-- Кто говорит?

-- Ты знаешь,-- донесся сильный злой голос.-- Но важнее то, что я вижу тебя. Как видят и трое стрелков, что уже натянули тетивы. Ну-ка, поднимись!

Владимир очень медленно поднялся. Руку держал в тени, чтобы лезвие не блеснуло. Ни шороха не доносилось, и он изо всех сил вслушивался, хотя бы уловить дыхание, запах, сопение...

-- Варяжко? -- спросил он негромко.

-- Угадал,-- сказал голос злорадно.-- Тебя очень хорошо видно в серебристом лунном свете на звездном небе... Ты выглядишь красиво, но сейчас я тебе не завидую.

Владимир спросил напряженно:

-- А разве мне можно было завидовать?

Голос засмеялся:

-- Да, я завидовал, когда ты явился наместником в Новгород. Даже именовался князем. С той поры за тобой старый должок... И даже сейчас завидую. Самую малость...

В голосе прозвучало злорадство. Владимир спросил глухо:

-- Почему?

-- Твой отважный друг бросился тебя выручать. И вот он стоит, привязанный к столбу близ моего костра. Там его стерегут надежно!

Владимир не зря приглушал голос, Варяжко вынужденно повышал, и теперь уже почти понятно, где тот затаился. В это время сзади пахнуло старым салом с чесноком. Стиснув зубы, без поворота ударил ножом назад, услышал сдавленный хрип, руку с ножом потянуло вниз. Кто-то за его спиной заскреб землю ногами.

Он похолодел, сейчас резко щелкнет тетива о рукавицу, надо упасть и катиться в темноту, но из кустов лишь хлестнуло злое:

-- Чего дергаешься?

-- Кто-то упал сзади,-- ответил Владимир все так же негромко.-- Что за степь? Ни ступить, чтобы не пихнули!

Он уловил разочарованный вздох. Да, Варяжко выдал свое место, и трое стрелков, если в самом деле существуют, что-то не слышал скрипа натягиваемых луков, тоже рядом с этим псом киевского князя...

Он упал, откатился. Над головой с треском переломилась веточка, посыпались листья, сбитые железным клювом. Он вскрикнул, захрипел, будто стрела пробила горло, неслышно отполз в сторону и затаился, держа нож наготове.

Сбоку затрещали кусты. Тяжелые сапоги с грохотом били в землю, Владимир едва не зашипел, когда подкованная подошва с размаха опустилась на палец. Второй гридень чуть замешкался, Владимир неслышной тенью взвился сзади, зажал ладонью рот, а лезвие мгновенно чиркнуло по горлу.

Отпрянул, настороженный, как зверь, в темноте послышались крики:

-- Был же тута!

-- Оборотень, что ли?

-- А может и оборотень, мать-то ведьма...

-- Да, жидовка, а жиды все порченные...

-- Ищите кровь! Он же раненый! Кричал-то как...

Владимир отполз, потом на том месте, где оставил умирать нерасторопного, послышался вопль, затопали ноги. Кто-то созывал остальных, звал Варяжко.

Когда через кусты ломился последний гридень, Владимир хладнокровно подставил ногу. Тот рухнул без крика, решил, что запнулся в темноте о бревно, однако острое лезвие вонзилось в шею раньше, чем он грянулся о землю.

Слушая крики, он как осатанелый волк кружил вокруг собравшихся гридней, перехватил еще одного, лезвие вошло под левое ребро с пугающей легкостью. Он опустил тело на землю, придерживая, стал прокрадываться к вытоптанному майдану.

В костер спешно бросали сухие сучья целыми охапками. Пятеро дружинников бегали вокруг огня, в руках топоры, а еще один подбежал к привязанному к столбу человеку, это в самом деле был Олаф, приставил к горлу короткий меч.

Багровый огонь бросал на его спину багровые блики, а когда он обернулся, Владимир узнал Варяжко. Глядя во тьму, как раз в ту сторону, где затаился Владимир, он гаркнул зычно:

-- Выходи!.. Выходи, тварь!.. Иначе сейчас прикончу твоего дружка!

Сейчас, сказал себе Владимир мстительно. Только обуюсь. Чтобы прикончил вместо одного двух?

Он медленно и неслышно отползал. Страх испарился, даже горечь отступила. Он сам удивился своей звериной ярости. Троих убил... Надо ли было?

Отступая за деревья в роще, он оглянулся. В черной, как деготь, ночи, костер полыхал как красный цветок, языки пытались дотянуться до звезд. Крохотная фигурка Варяжко сдвинулась вбок, но меч попрежнему блистал у горла викинга. Озаренный костром, Олаф казался залитым кровью. Владимир зарычал от бессильной ярости, даже из этой дали видно, как пленник судорожно отворачивает лицо от нестерпимого жара!

Глава 24

На следующий день он с утра наблюдал, затаившись на вершинке холма. У колодца появились крохотные фигурки баб с ведрами, пастух собрал коров в стадо и гнал на луг, а дюжие мужики, явно не весяне, плескались у бочки с водой, толкались. Из конюшни вывели двух коней, неспешно оседлали. Людей с оружием почти не было, странно. Либо затаились в домах, выглядывают из окон, либо, что вернее, всю ночь просидели в кустах на околице.

Сколько же Ярополк дал с Варяжко народу? Уже не одного уложили под дерновое одеяльце, а все не отстают, преследуют, злы и упорны, как гончие на заячьих следах!

Затаиваясь при каждом движении, он отполз, вернулся по ручью и перевалил через холмы. Здесь их окружили в прошлый раз, здесь он оставил Олафа.

-- Держись,-- прошептал он вслух.-- Твоя шкура мне дороже своей. Кто мне даст войско, если ты сгинешь?

Солнечные лучи пронизывали листву, небо проглядывало между верхушками синее, с редкими белыми барашками. Старый дуб с узким дуплом выглядел совсем не так, как ночью. Владимир прошел было мимо, но аромат гнили заставил повернуться, ноздри задергались, и он как будто притянутый на веревке шагнул к толстому стволу.

Сердце колотилось, вдруг да люди Ярополка успели раньше: когда ищут напрасно, то заглядывают и в мышиные норки, судорожно выдрал пучки мха, которыми забил щель, пальцы сунул так торопливо, что в темноте загнал под ноготь щепку, но среди трухлявости вдруг ощутилась твердая надежность меча. Там же был лук, три мотка запасных тетив, тула с тремя десятками стрел.

Он вытащил меч, на блестящем лезвии запрыгали солнечные зайчики. Он чувствовал, как от рукояти по руке хлынула мощь, ярая сила, спина сама собой выпрямилась, а в голове быстрой хаотичной чередой пронеслись образы, как рубит, крушит, истребляет, срубает головы...

-- Перун,-- сказал он тихо, пусть не слышат враги,-- дай мне силы... Ярило, я чую твою мощь. Да не оставит она меня!

Он благоговейно поднес обеими руками меч к губам. Металл был холодный, словно его омыли воды подземного мира. Владимир ощутил короткий укус в нижнюю губу, будто ужалила пчела или же кольнула крохотная молния.

-- Я понял,-- прошептал он потрясенно.-- Вы дали знак!

Круглыми глазами смотрел на обнаженное лезвие, но теперь оно загадочно молчало. Солнечные блики перекатывались по всей длине меча.

Все еще едва дыша от волнения, он вложил меч в ножны, спрятал обратно в дупло, мха хватило, чтобы забить дыру как и было.

С луком и стрелами он заспешил к веси. Умному и такого знака довольно. Боги с ним, так кто же против?

Но еще Сувор говорил, что боги брезгают неумехами, а помогают только сильным и ловким. Потому, даже чувствуя, как глаза богов придирчиво следят за каждым его движением, он долго и скрытно подбирался к веси, вслушивался и всматривался.

Когда из зарослей взлетели испуганные мелкие пташки, он уже понял, что боги лишь разочарованно отвернутся, если двинется туда, на растяп смотреть скучно, весь мир из них, и он на брюхе прополз по широкой дуге, пока не начал приближаться к веси с другой стороны.

Весь, как и все веси, в излучине руки, от крайнего дома тянется выбитое скотом пустое место, а дальше гряды орешника и зарослей малины до самого леса. Над одним кустом сорока вертится, верещит, пробует опуститься, на почему-то снова взлетает с еще более пронзительным воплем.

Владимир стиснул зубы. Варяжко в самом деле либо чересчур осторожен, либо считает его в самом деле очень опасным противником.

Он неслышно натянул тетиву, подполз ближе. В глазах начало рябить, когда вдруг уловил за ветвями очертания человеческой фигуры. Дружинник как раз сменил позу, Владимир услышал облегченный вздох.

-- Перун,-- прошептал Владимир.-- Во имя твое...