неожиданный переместил всю эту картину влево. Всколыхнулись газетные листы
на столе, еще натужнее провисли шторы. Со стола поднялся столбик пыли -
маленький смерч, вовлекающий в себя всякую мелочь.
один шаг, словно вышел из строя, и уставил свои по-детски голубые глаза под
шкаф, как будто я должен был к этому как-то прислушаться. И что-то
сообразить в этой связи.
- кричал я, тряся его за плечи. Он всячески избегал моего взгляда и
отворачивал голову. Тогда я твердо схватил его за подбородок и прекратил это
сопротивление.
что-нибудь скажет. Мальчик молчал. Может, он и не слышал, о чем я его
спрашиваю, и также не мог об этом сказать. Я с отвращением отпрянул и тут
понял, что совершил ужасную ошибку. Стены покрылись струями дыма - видимо,
горела проводка. Я бросился к выключателю, но тут некая сила схватила меня
за ноги и помешала мне двигаться. Как невменяемый я посмотрел туда и
обнаружил этого мальчика, болтающегося у меня на ногах. Я удостоверился, что
держит он меня крепко, поэтому вся комната показалась мне какой-то
нереальной. Должно быть, в открытую дверь залетели потоки свежего воздуха.
Следующее мгновение помню смутно.
Проблема состоит в том, что я еще не соединил две эти противоположности. Я
мечусь между ними, но не могу остановиться. Рояль выковыривает будоражащий,
словно пробки полетели, перебор. Я привык к лестнице, как к единственному
инструменту восхождения. Но нет мне за это ни выхода на просторную взлетную
полосу, ни самого простого затворения в железном шкафу телефонного кабеля.
То есть я люблю простор, когда к нему не подступишься, голова не покрыта,
свеча в кармане, а за мной следом - целый детский сад, мальчик и девочка,
пробираются, карабкаются в пестрых шарфиках и вязанных шапочках. Карапузы.
Между А и Б. Можно выйти, пронестись галопом, выпихивая из пачки сигарету,
якобы следуя по делу мимо кадок с фикусами и больших вылитых светом окон,
сразу в растропическую залу с дендрами. Нет мне там достатка, а есть -
тоска.
клонится. К чужой двери, к чужому дому, к чужой правде, к чужому. А раз я
подозреваю об обмане - значит, мне надо помалкивать и обо всем остальном.
Как то: о неосуществимом, о самообмане, о грезах. Все это невесомая окалина
порядка четвертого знака после запятой, - все, что осталось от этих
стараний. И я не верю уже в напряжение, - пусть даже если тягловое
напряжение целой кучи людей, пытающейся сдвинуть тяжелый воз с барахлом, или
потуги семейства вырваться из нужды и перейти в новую категорию. Это
умозрительный фокус, который ничего реального под собой не имеет. И я стою с
такими доводами в руках, стою раздавленный, как со сломанной электробритвой,
и следующим шагом обозначаю исчезновение.