несколько дней раньше, чем стало известно об отлете "Цесаревича".
программу - передав, скажем, пакет кому-либо, установив мину, да, мину,
были прецеденты - "пешка" ничего о своих действиях не помнит и опять живет
припеваючи. И даже если доходит дело до допросов, отрицает все с
максимальной естественностью. Я ни разу не слышал, чтобы программа
конструировалась иначе, для преступников это самый привлекательный
вариант. При разблокировании памяти, если оно удается - мне оно, как
правило, удается, - скромно вставил Круус, - "пешка" вспоминает о том, что
совершила в бессознательном состоянии и иногда даже вспоминает саму
операцию внушения. Хотя реже, здесь стоят самые мощные блоки... А в данном
случае, прошу заметить, все наоборот. Кисленко почти за сутки до
преступления выглядит, словно очнулся в незнакомом мире. Но выглядит он
вполне осмысленно, просто недоуменно - а "пешка" выглядит, наоборот,
туповато, автоматично, но ничему не удивляется. Затем Кисленко быстро
адаптируется, вся его память в его распоряжении, и ведет себя не только
осмысленно, но и, простите, находчиво - из явно случайно подвернувшихся
под руку материалов мастерит взрывное устройство.
администрации аэродрома? - совсем теряя почву под ногами, беспомощно
предположил я. - Они ведь знали о планируемом полете "Озона"...
никто не знал. Великий князь принял решение лететь внезапно - понял, что
может позволить себе выкроить пару дней.
того, чтобы забыть о ней и стать нормальным, становится еще более
ненормальным. Фактически, он находится в шоке и, вероятнее всего, именно
от содеянного. Когда я пытаюсь разблокировать ему память, вместо того,
чтобы вспомнить преступного себя, он, судя по его дикому крику "Не хочу!
Он живой!", становится прежним, обычным собой, добрым и славным человеком,
который теперь не может жить с таким грузом на совести. Когда я оставляю
его в покое, он продолжает бороться непонятно с кем, пребывая в каком-то
иллюзорном мире. Что это за мир, по нескольким обрывочным фразам сказать
нельзя, но, уверяю вас, в теле Кисленко поселился сейчас кто-то другой. И
с прежним Кисленко они ведут борьбу не на жизнь, а на смерть.
- вспомнил я. - Почему он жег документы?
его в Петербург - там, во всеоружии, попробуем разобраться. И надо
спешить. Он буквально на глазах сгорает.
низовой свет фар лизнул нежную кожу деревьев - зеленоватые днем стволы
вымахнули из тьмы мертвенно-белыми призраками и спрятались вновь. Отбросив
окурок, я встал посмотреть, кто подъехал.
послал его побеседовать о Кисленко с настоятелем здешней звезды
коммунистов. Беседа ничего нового не дала. Замечательный человек, честный,
щепетильно порядочный, всегда буквально рвущийся помочь и защитить. Мухи
не обидит. После смерти Алтансэс Эркинбековой был одним из кандидатов на
тюратамского настоятеля. Едва-едва не прошел.
Конечно, пощиплем версию с начальником, но... Доктор, перелет нашему
страдальцу не повредит?
лоб.
пребудет. И поначалу, долго, я словно бы ребенка баюкал и нежил, а она
доверялась и льнула; но в некий миг, как всегда, эта безграничная мужская
власть над нежным, упругим, радостным, вдруг взламывала шлюзы, и я
закипал; а она уже не просто слушалась - жадно подставлялась, ловила с
ликующим криком, и я распахивал запредельные глубины и выворачивался
наизнанку, тщась отдать этой богонравной пучине всю душу и суть; и
действительно на миг умирал...
Пулково глубоким вечером. Прямо с аэровокзала я позвонил Стасе - никто не
подошел. И теперь, хотя, прежде чем вернулось дыхание, вернулось, опережая
его, грызущее беспокойство о ней не расхворалась ли, где может быть в
столь поздний час, исправен ли телефон - я был счастлив, что поехал на
Васильевский.
пойдет, годам к пятидесяти я превращусь просто в белобрысую бородавку
где-нибудь у тебя подмышкой. Потому что мне от тебя не оторваться.
мужчину. Ей будет очень трудно, я боюсь, отрешиться от твоего образа,
когда придет ее время.
любит...
вылавливать их из ветра и кидать в грязь с криком: "Полет ваш - вранье,
вас стихия тащит! То, что вы летите сейчас, совсем не значит, что вы
сможете летать всегда..."?
за неплотно закрытой дверью, мерно тикали часы. Бездонно темнел внизу
ковер, дымными призраками стояли зеркала. Дом.
прирасти. Почти уложив ее на себя, я обнимал ее обеими руками,
крепко-крепко, почти судорожно - и все равно хотелось еще сильнее, еще
ближе.
обыкновения, болтлив. Хотелось все мысли рассказать ей, все оттенки...
хотя бы те, что можно.
- наверное, это не случайно оказался именно он. Такой справедливый, такой
честный, такой готовый помочь любому, кто унижен. Ведь он и в бреду
продолжал защищать кого-то, сражаться за какой-то ему одному понятный
идеал. Вот в чем дело. Просто идеал этот оказался чудовищно извращен.
естественным. Словно кто-то чуть-чуть сменил некие акценты в его душе - и
сразу же те качества, которые мы привыкли, и правильно привыкли, ставить
превыше всего, сделались страшилищами. Знаешь, прежде я думал, что нет у
человека качеств совсем плохих или совсем хороших, что очень многое
зависит от ситуации. В одной ситуации мягкость полезна, а в другой она
вывернется в свою противоположность и превратится в слюнтяйство и
беспомощную покорность, и ситуации эти равно имеют право быть. В одной
ситуации жесткость равна жестокости, а в другой именно она и будет
настоящей добротой. Прости, я не умею пока сформулировать лучше, мысль
плывет... Теперь я подумал, что все не так. Ситуации, где доброта
губительна, а спасительна жестокость, не имеют права на существование.
Если мир выворачивает гордость в черствость, верность в навязчивость,
доверчивость в глупость, помощь в насилие - это проклятый мир.
слюнтяйство, гордость без Бога - черствость, помощь без Бога - насилие...
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Никитин Юрий