Чтение 16–й страницы книги ~Гильгамеш~

вздохнула. - Одно - чувствую это! - я должна сделать: посвятить тебя,
Энкиду, Гильгамешу.

- Я и так посвящен ему, - осторожно сказал степной человек.

- Ты же назвала нас братьями! - удивился Большой. - А братья
посвящены друг другу - кто этого не знает?

- Я, Нинсун, твоя мать, желаю этого, - женщина властно протянула руку
Энкиду. - Могучий, не мною рожденный, подойди сюда. Не бойся, разве так
страшна названная матушка?

Энкиду доверчиво улыбнулся и взял ее за руку. Огонек странной
решимости зажегся в глазах жрицы.

- Здешние жены богов, жрицы Кулаба, уже ведут священный хоровод во
дворе. Прислушайся, они славят тебя, посвященный Гильгамешу!

Большой напряг слух и услышал приглушенный стенами женский напев.

- Пусть счастлива будет твоя доля, - продолжала Нинсун. - Иди перед
Гильгамешем, отводи от него грозу - тогда мое благословение пребудет с
тобою. А еще носи талисман, пусть он бережет твою грудь.

С этими словами жрица-Нинсун сняла с себя ожерелье и перекинула его
через шею Энкиду.

Созданный Энки любил, покряхтывая от внимательности, разглядывать
талисман. Пронизанные серебристой нитью, переменною чередою шли кусочки
горного хрусталя и яхонты. Тяжелое, оно сверкало на солнце так, что Энкиду
был виден издалека. По этой причине он ни разу не участвовал в охоте. На
предложения Гильгамеша снять ожерелье и спрятать в походном мешке, степной
человек отвечал неизменным отказом:

- Матушка одела его мне на шею не просто так. Здесь есть какой-то
смысл, нельзя забывать об этом.

Как ни крути ожерелье, всюду оно было одним и тем же. Старый мастер
подобрал одинаковые по размеру камни и расположил их в бесконечный
хоровод.

- С таким ожерельем можно не беспокоиться о будущем, - беспечно
говорил Большой. - Даже бормоталы в обмен на такое сокровище дадут тебе
еды на множество дней.

- Это хорошо, - рассеянно кивал головой Энкиду. - Здесь, наверное,
многое значит поворот. - Он так и сяк вертел ожерелье вокруг шеи. - Жалко,
что я не догадался оставить его в том же положении, как дала мне его
Нинсун.

Поглощенный ожерельем, Энкиду как будто не замечал дороги. Впрочем,
каждое утро он задавал направление, а в полдень сверялся по солнцу и
уверенно говорил, сколько им еще идти. Урукцы же только тем и занимались,
что глазели по сторонам. Их интересовало все: от буйных трав,
захлестывавших местами прибитые сухими ветрами к земле деревья, до
неожиданных выпуклостей холмов и ржаво-песочных боков степных пантер,
которые, протяжно мяукая, подолгу сопровождали людей.

А однажды они попали под запоздалую весеннюю грозу. Вовсю грохотал в
свои боевые барабаны Энлиль, слепящие огненные стрелы вонзались в землю
вокруг людей. Одна молния ударила так близко, что урукцам показалось,
будто они увидели гигантское блистающее дерево, раздвинувшее небо и землю.
Тонкие, словно паутина, ветви расходились во все стороны от ствола;
пересекаясь, они расцвечивались странными огненными цветами. Огненные
птицы словно мячики скакали между ветвей. Пылающий змей струился вверх по
стволу. Миг - и все исчезло. Оглушенные молотом Энлиля, урукцы долго терли
глаза, прогоняя из них черноту, принесенную блистающим древом.

Энкиду сказал, что им лучше сесть. Они опустились на землю - только
носы да глаза торчали над травой, - и огненные стрелы стали обходить
людей. Урукцы сидели так до тех пор, пока первые полновесные капли не
ударили о почву. Тогда Энкиду поднял путешественников и заставил идти
вперед. По привычке горожан Гильгамеш и служители Кулаба оглядывались по
сторонам в поисках укрытия.

- Если хотите - можно опять сесть, - сказал Энкиду. - Но что сидя,
что на ходу - вымокнем мы одинаково.

Дождь был крупный, но теплый. Моментами людям казалось, что они не
идут, а проламываются сквозь сотканную из плотных шнуров завесу небесной
влаги. Где-то сзади громыхал стремительно удаляющийся Энлиль, а вокруг
начинали шуметь все более крупные потоки. Когда дождь стал тише, они
взобрались на один из холмов и наблюдали, как несутся по степи из ниоткуда
взявшиеся реки. Вода влекла за собой пучки травы, вырывала из земли
уродливые, клешнеобразные корни деревьев, ломала кустарник. Кое-где под
очищенной влагой почвой были видны россыпи камней, напоминавшие о
недолговечности степного цветения.

На четвертую седьмицу путешествия они вновь увидели Евфрат. Степь уже
пожухла, потускнела. С каждым днем воздух становился все суше, пыльнее.
Урукцы достали тонкие полотна, прихваченные из города, и обматывали ими
головы, изобразив нечто вроде прикрывающих нижнюю часть лица бурнусов. От
Евфрата знакомо пахнуло речной, илистой влагой. Однако урукцы не узнали
своей реки. Евфрат здесь казался полноводнее, течение его было
стремительным, а берега крутыми, мощными. Особенно высоко поднялся
западный берег, с которого они смотрели на любимое детище Энки.

Сократив путь степными тропами, урукцы вышли к тому самому изгибу
Евфрата, где река оказывается ближе всего от Хуррумских гор.

- Четвертая седмица, а словно три дня прошло, - сказал Энкиду,
просыпаясь от дремы, навеянной ожерельем. Его лицо приняло озабоченное
выражение. - Скоро увидим верхушки кедров. Нужно бы помолиться богам.

- Ты прав, - согласился Гильгамеш.

Из веток деревьев и кустарника сложили нечто вроде шалаша. Большой
омыл лицо, перепоясался белоснежным поясом и стал совершать перед солнцем
священный обряд. Он, широко и твердо ставя ноги, обходил вокруг палатки,
двенадцать раз останавливаясь во время каждого круга и отбивая поклоны на
все стороны света. Затем он встал так, чтобы лучи солнца падали прямо ему
на грудь. Из плоской глиняной чаши Большой кропил сладкую воду на землю
перед своими ногами, совершал жертвоприношения мукой и медовыми лепешками,
сопровождая все это бормотанием молитв. Когда обряд завершился, Гильгамеш
забрался в узкий шалаш, повертелся, устраиваясь там удобнее, но смог
забыться дремой лишь сидя, склонив голову на колено.

Энкиду, сжимая в руках оружие, стоял у входа в шалаш. Герои Кулаба
разбрелись по окрестностям. Некоторые спустились к Евфрату и плескались в
нем, другие, выбрав тенистые места, последовали примеру своего вождя.
Жаркий неторопливый день незаметно пришел к концу. Высоко воздев главу,
Уту завершил свой путь по небесам, плавно опустившись в бездны, укрытые
западным горизонтом. Когда на небе начали появляться первые звезды и
потянуло ночным холодком, урукцы собрались перед Энкиду.

- Что с Большим? Он все еще спит? - испуганно спрашивали они.

- Вот так. Спит. - Энкиду сам был встревожен. - Я слышу его дыхание.

- Но ведь уже ночь. Солнца давно нет на небесах. Разбуди его!

- Нельзя мешать разговору с богами, - сомневался Энкиду. - Может это
и хорошо, что он спит!

Урукцы отошли от палатки ненадолго. Кто-то зарычал вблизи стоянки
людей, и их, доселе не боявшихся ни львов, ни туров, ни пантер, охватила
паника. Как овцы они сбились около спящего пастуха-Гильгамеша. Энкиду
какое-то время пребывал в нерешительности, однако общее чувство неуюта,
беззащитности в конце концов охватило и его.

- Брат, - сказал он негромко. Подождал и повторил: - Брат!

Гильгамеш не отзывался.

- Брат! Большой! - уже более решительно произнес Энкиду. - Наступила
ночь, мы ждем тебя. Вот так.

Из шалаша доносилось ровное дыхание. Недоуменно пожимая плечами,
Энкиду повернулся к урукцам.

- Мы можем крикнуть все вместе. Но, боюсь, брат все равно не
проснется. Может, принести холодной воды?..

В этот момент какая-то сила подбросила шалаш. Рассыпаясь на ветки и
веточки, он упал к ногам служителей Кулаба. Огромный, темный в сгущающихся
сумерках, из остатков шалаша поднялся Гильгамеш.

- Твое слово я слышал, Энкиду. Это ты меня звал? - голос Большого был
бодр.

- Звал! - не скрывая радости, заговорил степной богатырь. -
Посмотри-ка, сколько ты спишь. Люди беспокоятся, да и я начал
волноваться... Ну, что тебе поведал Уту?

- Уту? - Как бы вспоминая, Гильгамеш приложил ладонь ко лбу. - Да,
мне приснился сон. Странно, я чувствую себя отдохнувшим, выспавшимся, хотя
сон был из таких, что вызывают желание весь день маяться в постели.

Он приказал служителям Кулаба отойти от них с братом. Убедившись, что
его никто не подслушает, Гильгамеш положил руку на плечо Энкиду и,
склонившись к мохнатому, заговорил - торопливо, теряясь иногда в поисках
нужного слова.

- Я должен сейчас же рассказать обо всем. Жаль, что нет рядом
матушки: она знала, как обходиться со снами. Но, быть может, ты подскажешь
что-нибудь: больше ни с кем здесь я поделиться не смогу. Услышав мой сон,
они перепугаются и побегут домой...

- Рассказывай, рассказывай, - подбодрил Созданный Энки. - Мне вот
никогда настоящих снов не снится, все больше какие-то краски, запахи,
бегущие газели. Зато в настоящих человеческих снах разбираться интересно.
Когда Шамхат рассказывала мне, я видел все словно вживе.

Гильгамеш содрогнулся.

- Вживе? Вживе это страшно. Вокруг нас лежала степь - весенняя,
цветущая. Мы стояли посередине ее, тебя я не видел, зато чувствовал рукой
руку, плечом плечо. Мы ждали кого-то, но в какую сторону ни оборачивались,
видели только пустую цветущую степь. А потом небеса возопили, словно
мириады рожающих женщин. Мне показалось, будто кто-то вонзил в мои уши
кривые серпы и поворачивал их, размалывая все внутри черепа. Вторя