с первого взгляда казалась красивой. Статная, с высокой грудью, сильными
округлыми руками, прямым и бесхитростным взглядом. Такими пастух всегда
представлял спартанок. Низким грудным голосом, без тени робости она начала
читать "Персов". Делала Мегисто это, правда, не слишком выразительно, но
впечатление от ее декламации было приятным.
Мегисто как за близкую подругу. Даже потянулась в ее сторону. Хитон почти
невесомыми складками облегал ее худенькую фигуру. Постепенно Калхас забыл
о Мегисто и опять смотрел только на черноволосую. Он видел, как она гибка,
и ощущение этой гибкости отдалось легким покалыванием в подушечках
пальцев, сладким зудом в зубах. Ему захотелось подойти к ней и провести
ладонью по странным чудесным волосам, по спине, по ногам - вплоть до
нежных, узких пяток. Желание оказалось настолько сильным, что он
зажмурился, чтобы справиться с ним. В тот же момент Мегисто закончила
декламацию.
подошла к Мегисто и чмокнула ее в щеку. Калхас чувствовал, что на губах
его сама собой появилась глупая счастливая улыбка.
и тебе, аркадянин, услышанное пришлось по вкусу.
- произнес Калхас.
взгляд на поэзию, - вступился за пастуха Иероним. - Вспомни твоего
любимого Платона: он тоже не слишком жаловал поэтов!
хорошие, и читала она хорошо".
расскажу стратегу. Он порадуется тому, как вы сохраняете славный эллинский
дух.
видел, что это нравится Софии. Хозяйка видимо решила простить Калхасу его
непочтительность по отношению к Эсхилу и пригласила гостей понаблюдать за
тем, как ее ученицы будут постигать ткацкое искусство.
ткут попону для коня Эвмена! Клянусь Герой, они стараются вовсю! Мы
сделаем ее белой, с широкой пурпурной каймой, с шитьем золотом и
серебряной пряжей. Я видела однажды такую под конем Пердикки. Но у
стратега будет краше.
желает мешать своим любопытством работе девушек.
твоем доме, София, посреди твоих девушек можно оставаться вечно. Но
сегодня я буду нужен стратегу. Поэтому нам настала пора прощаться.
историка, тот пробормотал что-то о срочных делах.
проводим гостей.
Иероним беседовал с хозяйкой о каких-то пустяках, а Калхас посматривал на
Черноволосую. Она шла впереди и немного справа от него. Узкие пятки, узкие
лодыжки, опутанные тонкими ремешками от сандалий. Мнилось, они несли ее
тело безо всякого усилия, как пушинку. О ней нельзя было сказать, что она
хрупка. Точнее так: девушка была худенькой и гибкой. Причем гибкость ее
имела какую-то иную природу, чем кошачья, или змеиная. Она была похожа на
упругий порыв ветра, закручивающий столбы пыли на дорогах. И только
волосы, невесомо-тяжелые, обильные тянули ее вниз.
Калхас посмотрел ей прямо в лицо. Она улыбнулась ему. Улыбнулась, весело
прищурив глаза, отчего он опять вспомнил о странности ее лица - совсем
непривычного, чужого, но красивого, а теперь еще ребячливо-милого.
пришел в себя. Что это было - обычная вежливая улыбка при прощании? Или
она все-таки выделила его, он не ошибся, когда почувствовал приязнь,
возникшую между ними?
достаточно. И вообще в этом доме нельзя оставаться надолго. Здесь все
совсем не так, как везде, здесь слишком много девушек. Хороших девушек.
Этот дом может затянуть словно водоворот в реке. Сам не знаешь, зачем
ходишь сюда. Вот как я - первый месяц в жизни в Тарсе только и делал, что
гостил у Софии. Потом стало стыдно или просто привык, но удержаться от
того, чтобы заглянуть сюда не могу. Какие, однако, тут красавицы! Мегисто,
Тимоклея, Гиртеада!
них так зовут?
смотрел, как я заметил...
обращать внимания на улыбку историка.
ее у какой-то греческой семьи. Купила не потому, что хотела иметь лишнюю
рабыню, а ради спасения этого семейства. Оно едва-едва сводило концы с
концами. Потом родители Гиртеады уехали из Тарса, а девушка осталась при
Софии. Насколько я знаю - живет как остальные девушки, никакой рабской
работой хозяйка ее не нагружает. Все считают Гиртеаду приемной дочерью,
строят догадки насчет ее приданого, а правы они, или нет - не ведаю.
стратега. Лишь здесь он решился нарушить молчание:
Софией не изъявлял. Стратег привязан к своей семье. Он укрыл жену с детьми
в Норе, там они в полной безопасности, но зато Эвмен скучает и часто
жалуется мне на разлуку.
ходят ли к Софии македоняне?
Это же не дом терпимости! Нет, не ходят, и никогда не пойдут. Послушай,
Калхас, не собираешься ли ты приревновать кого-нибудь к этим девушкам?..
ветров, от которых берега аркадских речушек затягивала пленка льда, здесь
не знали. Лишь дожди шли чаще обычного, да деревья стояли уставшие,
поникшие, потерявшие летнюю яркость. Киликию наполняли стаи незнакомых,
налетевших с севера птиц - местные жители утверждали, что такое происходит
каждый год. Словно в пику заснувшей, отдыхающей земле они поднимали
радостный гам и сновали повсюду так деловито, как будто у них наступал пик
жизненных сил.
действиям. Ничто, казалось, не препятствовало Антигону вторгнуться сюда,
тем более, что около Тарса стояла меньшая часть войска Эвмена. Однажды
пастух поделился своими опасениями с Иеронимом.
через горы. Пока Антигон соберет войска в кулак, пока он будет
преодолевать перевалы, да еще со своими слонами, Эвмен успеет стянуть
отряды к Тарсу. А когда армия Фригийца станет длинной колонной выходить с
гор на равнину, мы нанесем ей такой удар, что антигоновцы переведут дух
только у Сард. Равнину лучше защищать на равнине, чем в горах. Нет,
Антигон не так глуп, чтобы подставить себя. Он либо дождется, пока мы сами
не уйдем из Киликии, либо потерпит до весны и отправится другими дорогами,
теми, что сейчас труднопроходимы. Это - много севернее, зато дальше от
Тарса, от войск Эвмена, и на равнину можно спуститься спокойно. Вот
увидишь, так и будет.
Иеронима показалось ему верхом мудрости и он успокоился.
наслаждался. Калхаса размывала тревога, он никак не мог вернуться в
уравновешенное состояние. Ощущение, что он забыл сделать что-то
чрезвычайно важное, преследовало аркадянина на каждом шагу. Он скоро
понял, что вызвано это черноволосой воспитанницей Софии. Но усвоенное еще
в Аркадии убеждение, что женщина не может заставить мужчину потерять
разум, принуждало его считать свое беспокойство малодушием, и он боролся с
ним. Надеясь показать самому себе характер, Калхас еще раз увязался за
Иеронимом в поход к Софии. Однако вид Гиртеады заставил его забыть о
благом намерении. Он несколько раз принимался рассказывать об Аркадии, а
поскольку делать этого не умел, прерывался, запинался, чувствуя прилив
багрового ужаса к коже, думал, что его считают недалекой деревенщиной. От
Софии Калхас вышел с настоящей ненавистью к девушке, хотя та ничем не дала
понять, что он смешон. Наоборот, прощалась Гиртеада как и в первый раз:
вежливо, трогательно.